Наконец собрался с духом и брякнул:
– Господа, мы воевали плохо. Да, плохо… Но теперь, – голос его вдруг зазвенел, – мы воюем еще хуже!
Он стал говорить о настоящем крахе отечественной промышленности, о продовольственном кризисе, о катастрофическом состоянии транспорта. Пресловутые «керенки» – свидетельство нынешнего состояния страны, принявшего характер народного бедствия. В стране работает исправно всего один станок – печатный. Он наводняет бедную Россию ничего не стоящими денежными знаками.
В заключение Гучков прокаркал о растущем недовольстве населения, о «накапливании всеобщего озлобления».
Совещание затянулось допоздна. Расходиться не хотелось. За стенами Большого театра делегатов поджидала, подкарауливала суровая и страшная действительность. А здесь, среди своих, было вполне безопасно и даже уютно, словно под домашним абажуром. Миновала полночь. Зал принял таборный цыганский вид. Многие курили прямо в креслах. Не до приличий! Густые клубы дыма слоились вокруг знаменитой люстры.
Наконец поднялся Керенский. Ему предстояла тяжелая обязанность – закрыть, сказать последнее слово, напутствовать и ободрить, вселить в расходившихся уверенность, что два дня сладкого пустобайства потрачены не понапрасну.
– Пусть будет, что будет, – бросал он в зал с привычным пафосом. – Пусть наше сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которыми сегодня с этой кафедры говорили столь презрительно. Но затопчу я их сам, сам! Затопчу, брошу ключи от сердца любящих людей и буду думать только о государстве, о нашей с вами дорогой России!
Маловато, слабовато, а главное, недостаточно уверенно… Делегаты расходились и, пробираясь темными улицами, невольно вспоминали маленького генерала с коричневым лицом, предупредившим их о том, как дорога сейчас буквально каждая минута.
В тот день, вернее, в ночь страна еще не знала того, о чем было доложено Корнилову, едва он вернулся из Большого театра: в Казани какие-то злоумышленники взорвали артиллерийские склады. Неслыханный гром потряс этот большой приволжский город. На воздух взлетело более миллиона заготовленных для фронта снарядов.
«Ну вот!» – подумал в первую минуту генерал. Вражеские лазутчики (о них предупреждала русская разведка) начали прямые боевые действия. Война пошла в открытую.Как жаль, что он не знал о казанском взрыве до выступления в Большом театре! Вся речь вышла бы совсем иной…
Своей речью на совещании Лавр Георгиевич остался недоволен. Получилось звучно, но безопасно. Он стал опасаться своей «зарывистости». Начинала сказываться проклятая политика. Приходилось говорить совсем не то, что на душе… И сразу же всплыл образ генерала Скобелева. Его тогда в Москве встречали столь же бурно, коленопреклоненно. Он смело выступал – особенно в Париже. И вдруг умолк, ушел из жизни – полный сил, стремлений, планов… Ох эта политика!
Вошел Хаджиев и доложил, что к «уллы-бояру» просятся два солидных, важных господина. Он подал две визитные карточки: Путилов и Вышнеградский. Ого, господа банкиры! Ей-богу, к нему сюда в вагон, на вокзал, являются, словно к настоящему главе государства!
Оба банкира, люди больших денег и больших возможностей («меркантилыцики», как их называл Новосильцов), отличались от того же Милюкова скупостью слов и ясностью намерений. Они не тратили слов понапрасну. Дав понять, что видят в Корнилове честного и безыскусного солдата, они предложили свою помощь в его борьбе против вражеской работы. А такая работа набирала мах. Пять дней назад здесь, в Москве, состоялась городская конференция РСДРП(б). Итогом ее усилий и была всеобщая стачка в день открытия Московского совещания. В самый день открытия, 12 августа, газета «Социал-демократ» вышла с призывом во всю первую страницу: «Сегодня день всеобщей стачки! Пусть остановится вся жизнь в Москве!» Всю последнюю неделю большевики превратили Москву в центр борьбы против последних остатков российской государственности. Торжествует их старинный лозунг «Чем хуже, тем лучше!» Вчера – но уже в Петрограде – состоялось заседание большевистского Центрального Комитета. Из Москвы туда был вызван комиссар Янкель Юровский с отчетом о том, как удалось помешать работе государственного совещания…
Беседу вел в основном Путилов. Его спутник не переставая изучал Корнилова маслеными, чуть навыкате глазами. Заметив недовольство генерала, он вставил замечание, напомнив, что после 25 октября легитимная власть в стране будет отсутствовать, а поскольку в настоящее время соперничество в основном идет между деятелями Госдумы и Совета, то, естественно, победителем в этой затянувшейся междоусобице окажется некто третий. Надо ли доказывать, что этим третьим будут большевики во главе с Лениным?
Ночные гости поставили Корнилова в известность, что за последние десять дней удалось сильно сблизить позиции противников российского развала. Съезд представителей торговли и промышленности, а также совещание общественных деятелейодобрили призыв, высказанный Рябушинским: «Люди торговые, надо спасать землю Русскую!» Слова эти памятны каждому, их триста лет назад произнес нижегородский купчина Кузьма Минин.
– Господин генерал, – снова подал голос Вышнеградский, – вы же сами видите, мы немножечко начали не с того конца. В Нижнем Новгороде начинали с Минина, а уж затем нашли Пожарского. У нас сейчас имеется Пожарский, но Мининых нет. Нету! Вот мы и решили… – не договорив, он вдруг ослепительно усмехнулся, показав ряд крепких зубов.
Короче, финансисты и промышленники обещали Корнилову любую помощь. Для спасения России не жалко никаких средств.
Проводив их, Лавр Георгиевич опрокинулся на постель, не раздеваясь. Сердце билось беспокойно и тревожно. Стране надоели излияния пустобаев, она хотела дел, свершений, конца неразберихи и хаоса.
России обрыдла керенщина, она ждала корниловщины!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
После Московского государственного совещания в России вместо прежнего столичного двоевластия образовалось два новых полюса: правительственный Петроград и военная Ставка в Могилеве. При этом Временное правительство все сильнее подпадало под влияние Совета.
Дома, в Могилеве, Корнилова нетерпеливо дожидался генерал Крымов. Не здороваясь, он сразу же спросил:
– О Казани, разумеется, знаешь? Ну? Чего еще ждем?
Он выжидающе уставился своими яростными светлыми глазами. Корнилов мучительно увел глаза. Почему они все уверены, что стоит ему только приказать и все исполнится? Не в нем дело, не в его распоряжениях. Сейчас в России слишком много распорядителей! Казалось бы, Верховный главнокомандующий… куда же выше? А ему, между прочим, дозволили ввести военное положение в одной только Казани. Где рвануло – там и ввели. А больше: ни-ни, не смей. Особенно в Петрограде. Там, в нашей столице, совсем иначе думают и действуют. Там – совсем другая власть…
– Под-ле-цы! – раздельно отчеканил Крымов.
Утром следующего дня, словно в подтверждение слов Корнилова, исполком Петроградского Совета опубликовал распоряжение об отмене смертной казни где бы то ни было: на фронте и в тылу.
Это был явный вызов Ставке. Соперничество между двумя полюсами власти пошло в открытую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
– Господа, мы воевали плохо. Да, плохо… Но теперь, – голос его вдруг зазвенел, – мы воюем еще хуже!
Он стал говорить о настоящем крахе отечественной промышленности, о продовольственном кризисе, о катастрофическом состоянии транспорта. Пресловутые «керенки» – свидетельство нынешнего состояния страны, принявшего характер народного бедствия. В стране работает исправно всего один станок – печатный. Он наводняет бедную Россию ничего не стоящими денежными знаками.
В заключение Гучков прокаркал о растущем недовольстве населения, о «накапливании всеобщего озлобления».
Совещание затянулось допоздна. Расходиться не хотелось. За стенами Большого театра делегатов поджидала, подкарауливала суровая и страшная действительность. А здесь, среди своих, было вполне безопасно и даже уютно, словно под домашним абажуром. Миновала полночь. Зал принял таборный цыганский вид. Многие курили прямо в креслах. Не до приличий! Густые клубы дыма слоились вокруг знаменитой люстры.
Наконец поднялся Керенский. Ему предстояла тяжелая обязанность – закрыть, сказать последнее слово, напутствовать и ободрить, вселить в расходившихся уверенность, что два дня сладкого пустобайства потрачены не понапрасну.
– Пусть будет, что будет, – бросал он в зал с привычным пафосом. – Пусть наше сердце станет каменным, пусть замрут все струны веры в человека, пусть засохнут все цветы и грезы о человеке, над которыми сегодня с этой кафедры говорили столь презрительно. Но затопчу я их сам, сам! Затопчу, брошу ключи от сердца любящих людей и буду думать только о государстве, о нашей с вами дорогой России!
Маловато, слабовато, а главное, недостаточно уверенно… Делегаты расходились и, пробираясь темными улицами, невольно вспоминали маленького генерала с коричневым лицом, предупредившим их о том, как дорога сейчас буквально каждая минута.
В тот день, вернее, в ночь страна еще не знала того, о чем было доложено Корнилову, едва он вернулся из Большого театра: в Казани какие-то злоумышленники взорвали артиллерийские склады. Неслыханный гром потряс этот большой приволжский город. На воздух взлетело более миллиона заготовленных для фронта снарядов.
«Ну вот!» – подумал в первую минуту генерал. Вражеские лазутчики (о них предупреждала русская разведка) начали прямые боевые действия. Война пошла в открытую.Как жаль, что он не знал о казанском взрыве до выступления в Большом театре! Вся речь вышла бы совсем иной…
Своей речью на совещании Лавр Георгиевич остался недоволен. Получилось звучно, но безопасно. Он стал опасаться своей «зарывистости». Начинала сказываться проклятая политика. Приходилось говорить совсем не то, что на душе… И сразу же всплыл образ генерала Скобелева. Его тогда в Москве встречали столь же бурно, коленопреклоненно. Он смело выступал – особенно в Париже. И вдруг умолк, ушел из жизни – полный сил, стремлений, планов… Ох эта политика!
Вошел Хаджиев и доложил, что к «уллы-бояру» просятся два солидных, важных господина. Он подал две визитные карточки: Путилов и Вышнеградский. Ого, господа банкиры! Ей-богу, к нему сюда в вагон, на вокзал, являются, словно к настоящему главе государства!
Оба банкира, люди больших денег и больших возможностей («меркантилыцики», как их называл Новосильцов), отличались от того же Милюкова скупостью слов и ясностью намерений. Они не тратили слов понапрасну. Дав понять, что видят в Корнилове честного и безыскусного солдата, они предложили свою помощь в его борьбе против вражеской работы. А такая работа набирала мах. Пять дней назад здесь, в Москве, состоялась городская конференция РСДРП(б). Итогом ее усилий и была всеобщая стачка в день открытия Московского совещания. В самый день открытия, 12 августа, газета «Социал-демократ» вышла с призывом во всю первую страницу: «Сегодня день всеобщей стачки! Пусть остановится вся жизнь в Москве!» Всю последнюю неделю большевики превратили Москву в центр борьбы против последних остатков российской государственности. Торжествует их старинный лозунг «Чем хуже, тем лучше!» Вчера – но уже в Петрограде – состоялось заседание большевистского Центрального Комитета. Из Москвы туда был вызван комиссар Янкель Юровский с отчетом о том, как удалось помешать работе государственного совещания…
Беседу вел в основном Путилов. Его спутник не переставая изучал Корнилова маслеными, чуть навыкате глазами. Заметив недовольство генерала, он вставил замечание, напомнив, что после 25 октября легитимная власть в стране будет отсутствовать, а поскольку в настоящее время соперничество в основном идет между деятелями Госдумы и Совета, то, естественно, победителем в этой затянувшейся междоусобице окажется некто третий. Надо ли доказывать, что этим третьим будут большевики во главе с Лениным?
Ночные гости поставили Корнилова в известность, что за последние десять дней удалось сильно сблизить позиции противников российского развала. Съезд представителей торговли и промышленности, а также совещание общественных деятелейодобрили призыв, высказанный Рябушинским: «Люди торговые, надо спасать землю Русскую!» Слова эти памятны каждому, их триста лет назад произнес нижегородский купчина Кузьма Минин.
– Господин генерал, – снова подал голос Вышнеградский, – вы же сами видите, мы немножечко начали не с того конца. В Нижнем Новгороде начинали с Минина, а уж затем нашли Пожарского. У нас сейчас имеется Пожарский, но Мининых нет. Нету! Вот мы и решили… – не договорив, он вдруг ослепительно усмехнулся, показав ряд крепких зубов.
Короче, финансисты и промышленники обещали Корнилову любую помощь. Для спасения России не жалко никаких средств.
Проводив их, Лавр Георгиевич опрокинулся на постель, не раздеваясь. Сердце билось беспокойно и тревожно. Стране надоели излияния пустобаев, она хотела дел, свершений, конца неразберихи и хаоса.
России обрыдла керенщина, она ждала корниловщины!
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
После Московского государственного совещания в России вместо прежнего столичного двоевластия образовалось два новых полюса: правительственный Петроград и военная Ставка в Могилеве. При этом Временное правительство все сильнее подпадало под влияние Совета.
Дома, в Могилеве, Корнилова нетерпеливо дожидался генерал Крымов. Не здороваясь, он сразу же спросил:
– О Казани, разумеется, знаешь? Ну? Чего еще ждем?
Он выжидающе уставился своими яростными светлыми глазами. Корнилов мучительно увел глаза. Почему они все уверены, что стоит ему только приказать и все исполнится? Не в нем дело, не в его распоряжениях. Сейчас в России слишком много распорядителей! Казалось бы, Верховный главнокомандующий… куда же выше? А ему, между прочим, дозволили ввести военное положение в одной только Казани. Где рвануло – там и ввели. А больше: ни-ни, не смей. Особенно в Петрограде. Там, в нашей столице, совсем иначе думают и действуют. Там – совсем другая власть…
– Под-ле-цы! – раздельно отчеканил Крымов.
Утром следующего дня, словно в подтверждение слов Корнилова, исполком Петроградского Совета опубликовал распоряжение об отмене смертной казни где бы то ни было: на фронте и в тылу.
Это был явный вызов Ставке. Соперничество между двумя полюсами власти пошло в открытую.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171