В конечном счете вы же не обязаны… Но год, я вам скажу, был очень удачным для виноделов. Солнце, дождей в меру. Вы чувствуете: в вине совершенно не ощущается сырости. Солнце, много солнца. И земля, конечно… сухая, крепкая земля Испании.
Гость беспокойно сжимал ножку бокала в потном кулаке. Ему не сиделось. Иногда он ставил бокал на колено. Он явился с важной вестью, однако хозяин встретил его в сердечном настроении и он не собрался с духом с порога брякнуть свою новость.
Между тем хозяин пригубливал из бокала и продолжал благодушествовать:
– Арон, я вижу, вы не чувствуете никакого праздника. Что с вами? Не осознали? Вас никак не проняло? Или у вас кожа как у носорога? Ну, ну… не обижайтесь, не поджимайте губки. Какие же вы все, однако… Драгоценный мой, такие дни, какие мы теперь имеем, случаются… случаются… Да что там говорить, они случаются совсем не часто. Да-да, запомните это, Арон. Потом, когды вы состаритесь и станете счастливым дедушкой и вас обся дут ваши внуки… Но что это сегодня с вами? Почему вы сидите так неспокойно? Вы не больны? Тогда постойте, дайте мне гово рить. Я вас совсем не задержу… Так вот, я хочу, чтобы вывсе-таки осознали… Но вы не патриот, случайно? А? А то еще, глядишь, и этот… черносотенец! Вы разве не состояли в… этой – ну, как ее? – в «священной дружине»? Ну так вот. Я ж даром ничего не говорю… Но только не обижайтесь же, Арон. Зачем? Не надо никаких обид. Я ж хочу вам одного добра, и побольше. Вот в чем дело. Но… постойте, вы меня сбили со своим патриотизмом. О чем мы говорили? На чем остановились?
– Вы сказали, что я носорог.
– Да не-ет же! Экий вы злопамятный.
– Насчет момента. Насчет дней.
– А-а! Вот-вот… момент. Скажите, вас не коробит, когда вся эта рвань вокруг орет… н-ну просто черт знает о чем? Вы только послушайте, вы вникните: народ! призвание! святыни! Или еще: заря свободы! Я просто весь трясусь от смеха. Это же надо! Придумали себе какую-то святую Русь и знай орут, орут, орут. С ума они все, что ли, посходили? Слушайте сюда, Арон. Нам с вами глупостями заниматься некогда. Они сейчас горланят о каких-то там путях, о возрождении. Аи, я вас умоляю! Хватит им уже этих путей, отбегались. Теперь их поведут, как бодливую коровенку на веревке. Неужели они думают, что столько сил затрачено, столько денег… И ради чего? Чтобы эта их Россия снова заскакала, словно пьяная баба? Нет уж, довольно. Господь наш Бог недаром дал нам голову, а им… всем этим – руки. Вот и пусть себе работают.
Что, мы с вами не найдем, что сунуть им в живот? Я вас умоляю! Кстати, вы никогда не видели, как жрет русский мужик? Фэ, зрелище довольно гнусное. Чего он только не пихает в свою утробу! Все, что попадет под руку… как свинья. Так вот пускай пихает, пускай жрет. Ему же надо жить. А уж работой мы его обеспечим. Пожевал – поработал. Поработал – снова пожевал. А что ему еще делать, чем заниматься? В церковь? Это пожалуйста, это даже хорошо. Церковь – это гениально. Не будь у них этой самой церкви, нам следовало бы ее придумать. Для них! Пусть собираются, махают перед мордой, гудят свои молитвы.
А еще лучше – пусть покаются, мерзавцы. Как это – в чем? Да мало ли… Один только Кишинев что стоит! Или вы уже забыли? Но я-то не забыл. О нет, такое не забывается вовеки! Кровь Кишинева на них и на их детях. Запомните это, Арон. И никогда не забывайте… Что? Вы снова с чем-то не согласны?
– Нет-нет… помилуйте. Я слушаю вас внимательно. Брезгливо глянув на бокал в своей руке, хозяин поставил его с недовольным видом. Настроение его сломалось. Раскинув ноги по ковру, он запрокинул голову, закрыл глаза.
В обоюдном молчании пролетела долгая минута. – Арон, я знаю, вы устали. Знаю-знаю, мой драгоценный. Но разве не устал и я? Мы все устали, все: и вы, и я… все, все! Но мы не можем, мы не имеем права отдыхать. Вы понимаете меня? Ну вот и умница. Мы еще отдохнем, мой драгоценный. Потом… когда-нибудь. Но думаю, скоро. Напомните – вы не с Волыни? Ах, Вильно! Святой город… А меня, вы знаете, манит Испания. Мне почему-то постоянно кажется, что я уже там жил, существо вал. Иногда я даже вижу, как тащится на своей кляче Дон Кихот и этот его… толстый… на осле… О, я был тогда сильный, моло дой, красивый! Совсем не то что нынче. Мне кажется, что нынеш нее тело досталось мне по недоразумению, по ошибке. Зачем оно такое мне? Я его ненавижу… – Внезапно он раскрыл глаза и глянул твердо, ясно: – А где сейчас находится царь?
Симанович даже вздрогнул.
– В поезде. Едет в Ставку, в Могилев.
– А наследник? А царица? Вообще – семья?
– Здесь. В Царском Селе. Там все больны.
– Да? Гм… Интересно – чем?
– Корь. Детская корь.
– Ага… Но что делать этому царю в Ставке? Ему там совсем не место. Дети больны, а он… Хватит ему кататься, хватит. Накатался!
– Будет сделано.
Хозяин вдруг остро, проницательно ткнул взглядом в напряженное лицо сидевшего напротив.
– Арон, вы не обидитесь, если я скажу, что вы слюнтяй? Да-да, слюнтяй. Я даже больше скажу: вы плохой еврей, очень плохой! И не поджимайте свои губки… Слышите? Вот вы сейчас заявитесь домой и сразу же – слышите, сразу же! – возьмете в руки Тору. Помните историю с мадианетянами? Ах, помните. А я вам говорю: не помните. Иначе бы… Скажите, что сделал Мои сей, когда увидел обоз с добычей и громадную колонну пленных? Он пришел в ярость – вот что он сделал. И он приказал перебить всех пленных. Всех! В живых он приказал оставить только деву шек, еще не побывавших у мужчин на ложе. Ну? Это вам о чем-то говорит? Это вас чему-то учит?.. Эх вы, слюнтяй. Я ж вижу, не слепой. Сознайтесь, мой дорогой, вы пожалели всех этих царских ребятишек? Корь, температура, бегают врачи… Ну и все такое. Вот потому-то я и сказал, что вы плохой еврей. Вы же совсем забыли, как приходили к этому царю. Это же вы пробились к нему на прием! И разве не вы его просили, умоляли? И что он вам ответил? Он вам ответил: нет! И он прогнал вас, он вас оскорбил… хотя вы заявились вовсе не с пустыми руками. Я ж помню, сколько это все нам стоило! Так почему же вы такой забывчивый? Так не положено. И так не будет. И пусть он не надеется, что у нас у всех отшибло память. О нет! Такое грешнозабывать. Мы его просили – он не захотел. Мы его предупреждали – не послушал. Что ж, пускай теперь не жалуется. Слез ему никто не станет утирать. Что заслужил, то и получит! Он снова царапнул по лицу гостя острым взглядом:
– Что вы все вертитесь, Арон? Вы что-то принесли и не хотите говорить? Что у вас такое? Давайте-давайте… не молчите!
Вчерашним вечером царский поезд, спешивший из Ставки в Петроград, был задержан и направлен в Псков, в штаб Северного фронта. Там генерал Рузский объявил царю, что все командующие фронтами (даже великий князь Николай Николаевич, царский дядя) высказались за немедленное отречение Николая II в пользу наследника Алексея. По сути дела, генерал Рузский взял царя под стражу и предъявил ему ультиматум. Он даже прогнал от поезда великую княгиню Марию Павловну, стремившуюся увидеться с государем. Тем временем из Петрограда в Псков спешили два посланца Государственной думы – Гучков и Шульгин. Они примчались поздней ночью и немедленно увиделись с царем. Последовал тяжелый разговор. Скрепя сердце царь все же поставил свою подпись под манифестом об отречении. Схватив документ, посланцы Думы тут же помчались обратно в Петроград…
– Вернулись?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171