Это тайны, о которых так голосисто орали на улицах мальчишки с кипами газет.
Что и говорить, «Биржевка» ахнула по большевикам снарядом самого, пожалуй, крупного калибра. Вывернула самое тайное, самое постыдное, самое гибельное. Германский генеральный штаб, вагон и, само собою, всемогущее победительное золото: деньги, деньги, деньги. Без денег никакая революция просто немыслима. Однако, едва на арене появляются деньги, возникает ощутимая угроза неминуемых разоблачений: ведь их требуется передавать из рук дающих в руки берущие, причем делать это необходимо тайно, совершенно незаметно. Вот тут-то и случаются проколы. Прокололись и большевики. «Биржевка» назвала целую цепочку, по которой деньги из Берлина попадали в Петроград, в особняк Кшесинской: Парвус, Ганецкий, Платтен, Радек, Зиновьев, Козловский, Суменсон. (Лишний раз подтвердилось, что сыскное дело в России по традиции стояло на недосягаемой высоте.)
О неудаче с арестом Ленина уже говорилось: кем-то предупрежденный, он успел выскочить из дому буквально за несколько минут до ночного налета агентов. Все же кое-какая «дичь» в руки полиции попала. В частности, были той же ночью арестованы Козловский и г-жа Суменсон. Запираться они не стали и на первом же допросе принялись выкладывать всю подноготную. В одном из петроградских банков на счету Козловского лежало 20 миллионов рублей. Он их еще не трогал. Г-жа Суменсон, наоборот, тревожила свой банковский счет беспрестанно. За шесть месяцев нынешнего года она истратила уже 750 тысяч рублей.
Газетные разоблачения день ото дня ширились и углублялись. Мелькнула фамилия Иосифа Уншлихта: он якобы из рук в руки принял деньги от небезызвестного Парвуса. А еще месяц назад русская контрразведка засекла того же Парвуса на связи с самим Лениным. Правда, Ленин действовал не сам, а через своего приближенного Ю. Ларина (будущего тестя Бухарина).
Бросалась в глаза вкрадчивая осторожность Ленина в политических процессах – сказывался опыт дипломированного юриста.Прямых улик для обвинения он не оставил ни одной. И все же полицейские агенты были поставлены на ноги. Вместе с Лениным исчез и его многолетний подручный Апфельбаум (он же Радомыс-льский, Зиновьев). Опасались, что они успели улизнуть в Финляндию.
Газеты в обвинениях не церемонились. В те дни слово «большевик» стало синонимом слова «негодяй».
Прочитывая ежедневные газеты, Борис Викторович Савинков вздымал брови. Признаться, кое в чем он был осведомлен куда как основательней. В свое время «Боевая организация» не жалела сил и средств на добывание секретных сведений. Да и дорожки с большевиками время от времени пересекались. Кому, например, не было известно, что Карл Радек (он же Суменсон), карлик с отвратительной физиономией орангутанга, завербован разведкой Австро-Венгрии еще в 1904 году. Стаж, таким образом, уже весьма приличный… Полиция Германии довольно близко знакома с Саррой Равич, одной из жен Зиновьева. Ее арестовали (кажется, в Гамбурге) в 1907 году, когда она разменивала в магазине ассигнацию в 500 рублей. У кассира имелись номера банкнот, похищенных налетчиками во время дерзкого и кровавого «экса» в Тифлисе (орудовала хорошо вооруженная шайка во главе с Камо и Джугашвили)… А взять «швейцарскую цепочку»! До Платтена у большевиков орудовал некий Роберт Гримм, швейцарский социал-демократ, тоже хорошо известный русской военной контрразведке (арестовывался в свое время в Петрограде и был выслан). Когда перед Лениным встал вопрос о возвращении в Россию, вместо Гримма появился Платтен…
Опыт столкновений с провокаторами давал Савинкову основания полагать, что даже в «ленинском» вагоне (вместе с Лениным и Зиновьевым) прибыло в Россию несколько большевиков с двойным дном. Кое в кого он мог с уверенностью ткнуть пальцем: Чернов, Натансон, Камков, Диккер, Зайонц, Шеншелевич, Це-вин. Не сомневался он в секретной миссии и Анжелики Барабано-вой, ибо она приходилась женой Роберту Гримму, оставшемуся в Швейцарии. А что говорить о Нахамкесе (Стеклове), если он в Петроград отправился прямо из немецкой тюрьмы? Или о Христиане Раковском, «командированном» в революцию из тюрьмы румынской?
В одной из газет мелькнуло коротенькое сообщение, что «ленинский» вагон, следуя через Германию, остановился на берлинском вокзале. По предварительной договоренности пассажирам секретного вагона не разрешалось даже к окнам подходить. Однако Карлу Радеку разрешили не только выглянуть в окошко, но и выйти из вагона – якобы за газетами в киоск. Пока он рассчитывался за газеты, к нему подошел какой-то человек, и они торопливо, немногословно переговорили. О чем бы? Интересно…Газетная шумиха о «немецком золоте» на какое-то время затмила интерес к работе комиссии, расследующей преступления самодержавного режима. Царскую семью спрятали в Сибирь, за Урал, царские министры томились в казематах Петропавловской крепости и дрожали за свою судьбу. Комиссия заседала в Зимнем дворце. На незначительной канцелярской должности в ней подвизался Александр Блок. Тем необыкновенно бурным летом поэт ежедневно раздумчиво и медленно брел к себе домой на Пряжку и часто останавливался, запрокинув к небу бледное лицо. Улицы были пусты, безмолвствовали спящие деревья, тонкий сумрак поздней ночи как бы смазывал контуры дворцов. Стояли много раз воспетые белые ночи – природа не подчинялась революциям и войнам.
Что привело великого поэта к черновой писарской работе в этой полицейской следственной комиссии?
Прикосновение к тайне!
Такого катаклизма, что свалился на Россию, мир еще не знал. И члены комиссии первыми из всех получили доступ к самому секретному, самому сокровенному, что подточило и свалило, разбив вдребезги, вековечную махину русского самодержавия.
Неумелые оправдания царских министров выглядели жалко и беспомощно. Иное дело – генералы из охранки. За Комиссией числились Белецкий, Джунковский и Курлов. Эти держались замкнуто и с достоинством. Во всем их поведении сквозило великое служебное недоумение. С какой стати они вдруг угодили под караул? Место их совсем не здесь, и они держали себя так, словно и теперь исполняли свои нелегкие обязанности и терпеливо выжидали, когда наконец их делом, их судьбой займутся те, кто судит не с наскоку, не поверхностно, не по-школярски, – одним словом, те, кто посвящен.
В этом различии отчаявшихся, перепуганных министров и сохраняющих достоинство генералов поэтом прозревались смутные догадки, некий ключ к постижению всего происходящего на его глазах.
Кто знает, не эти ли обжигающие чувства продиктовали ему самые пронзительные строки из «Двенадцати», первого гимна пробудившейся народной ненависти, принявшей в истреблении бар и господ воистину разинский размах!
Капитан Нежинцев мучительно переживал недавний разлад с командующим армией. В характере генерала сказывался человек кондовой русской культуры, не позволявший сваливать свои беды на кого-то постороннего. Тем более что виновниками выставлялись какие-то жалкие жестянщики и жилеточники, копошившиеся, словно муравьи, в своих грязных и смрадных местечках в черте российской оседлости. Проходя в свое время службу в Вар-шавском военном округе, Корнилов достаточно нагляделся на убогий быт этого беднейшего людского скопища… Смешно сравнивать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Что и говорить, «Биржевка» ахнула по большевикам снарядом самого, пожалуй, крупного калибра. Вывернула самое тайное, самое постыдное, самое гибельное. Германский генеральный штаб, вагон и, само собою, всемогущее победительное золото: деньги, деньги, деньги. Без денег никакая революция просто немыслима. Однако, едва на арене появляются деньги, возникает ощутимая угроза неминуемых разоблачений: ведь их требуется передавать из рук дающих в руки берущие, причем делать это необходимо тайно, совершенно незаметно. Вот тут-то и случаются проколы. Прокололись и большевики. «Биржевка» назвала целую цепочку, по которой деньги из Берлина попадали в Петроград, в особняк Кшесинской: Парвус, Ганецкий, Платтен, Радек, Зиновьев, Козловский, Суменсон. (Лишний раз подтвердилось, что сыскное дело в России по традиции стояло на недосягаемой высоте.)
О неудаче с арестом Ленина уже говорилось: кем-то предупрежденный, он успел выскочить из дому буквально за несколько минут до ночного налета агентов. Все же кое-какая «дичь» в руки полиции попала. В частности, были той же ночью арестованы Козловский и г-жа Суменсон. Запираться они не стали и на первом же допросе принялись выкладывать всю подноготную. В одном из петроградских банков на счету Козловского лежало 20 миллионов рублей. Он их еще не трогал. Г-жа Суменсон, наоборот, тревожила свой банковский счет беспрестанно. За шесть месяцев нынешнего года она истратила уже 750 тысяч рублей.
Газетные разоблачения день ото дня ширились и углублялись. Мелькнула фамилия Иосифа Уншлихта: он якобы из рук в руки принял деньги от небезызвестного Парвуса. А еще месяц назад русская контрразведка засекла того же Парвуса на связи с самим Лениным. Правда, Ленин действовал не сам, а через своего приближенного Ю. Ларина (будущего тестя Бухарина).
Бросалась в глаза вкрадчивая осторожность Ленина в политических процессах – сказывался опыт дипломированного юриста.Прямых улик для обвинения он не оставил ни одной. И все же полицейские агенты были поставлены на ноги. Вместе с Лениным исчез и его многолетний подручный Апфельбаум (он же Радомыс-льский, Зиновьев). Опасались, что они успели улизнуть в Финляндию.
Газеты в обвинениях не церемонились. В те дни слово «большевик» стало синонимом слова «негодяй».
Прочитывая ежедневные газеты, Борис Викторович Савинков вздымал брови. Признаться, кое в чем он был осведомлен куда как основательней. В свое время «Боевая организация» не жалела сил и средств на добывание секретных сведений. Да и дорожки с большевиками время от времени пересекались. Кому, например, не было известно, что Карл Радек (он же Суменсон), карлик с отвратительной физиономией орангутанга, завербован разведкой Австро-Венгрии еще в 1904 году. Стаж, таким образом, уже весьма приличный… Полиция Германии довольно близко знакома с Саррой Равич, одной из жен Зиновьева. Ее арестовали (кажется, в Гамбурге) в 1907 году, когда она разменивала в магазине ассигнацию в 500 рублей. У кассира имелись номера банкнот, похищенных налетчиками во время дерзкого и кровавого «экса» в Тифлисе (орудовала хорошо вооруженная шайка во главе с Камо и Джугашвили)… А взять «швейцарскую цепочку»! До Платтена у большевиков орудовал некий Роберт Гримм, швейцарский социал-демократ, тоже хорошо известный русской военной контрразведке (арестовывался в свое время в Петрограде и был выслан). Когда перед Лениным встал вопрос о возвращении в Россию, вместо Гримма появился Платтен…
Опыт столкновений с провокаторами давал Савинкову основания полагать, что даже в «ленинском» вагоне (вместе с Лениным и Зиновьевым) прибыло в Россию несколько большевиков с двойным дном. Кое в кого он мог с уверенностью ткнуть пальцем: Чернов, Натансон, Камков, Диккер, Зайонц, Шеншелевич, Це-вин. Не сомневался он в секретной миссии и Анжелики Барабано-вой, ибо она приходилась женой Роберту Гримму, оставшемуся в Швейцарии. А что говорить о Нахамкесе (Стеклове), если он в Петроград отправился прямо из немецкой тюрьмы? Или о Христиане Раковском, «командированном» в революцию из тюрьмы румынской?
В одной из газет мелькнуло коротенькое сообщение, что «ленинский» вагон, следуя через Германию, остановился на берлинском вокзале. По предварительной договоренности пассажирам секретного вагона не разрешалось даже к окнам подходить. Однако Карлу Радеку разрешили не только выглянуть в окошко, но и выйти из вагона – якобы за газетами в киоск. Пока он рассчитывался за газеты, к нему подошел какой-то человек, и они торопливо, немногословно переговорили. О чем бы? Интересно…Газетная шумиха о «немецком золоте» на какое-то время затмила интерес к работе комиссии, расследующей преступления самодержавного режима. Царскую семью спрятали в Сибирь, за Урал, царские министры томились в казематах Петропавловской крепости и дрожали за свою судьбу. Комиссия заседала в Зимнем дворце. На незначительной канцелярской должности в ней подвизался Александр Блок. Тем необыкновенно бурным летом поэт ежедневно раздумчиво и медленно брел к себе домой на Пряжку и часто останавливался, запрокинув к небу бледное лицо. Улицы были пусты, безмолвствовали спящие деревья, тонкий сумрак поздней ночи как бы смазывал контуры дворцов. Стояли много раз воспетые белые ночи – природа не подчинялась революциям и войнам.
Что привело великого поэта к черновой писарской работе в этой полицейской следственной комиссии?
Прикосновение к тайне!
Такого катаклизма, что свалился на Россию, мир еще не знал. И члены комиссии первыми из всех получили доступ к самому секретному, самому сокровенному, что подточило и свалило, разбив вдребезги, вековечную махину русского самодержавия.
Неумелые оправдания царских министров выглядели жалко и беспомощно. Иное дело – генералы из охранки. За Комиссией числились Белецкий, Джунковский и Курлов. Эти держались замкнуто и с достоинством. Во всем их поведении сквозило великое служебное недоумение. С какой стати они вдруг угодили под караул? Место их совсем не здесь, и они держали себя так, словно и теперь исполняли свои нелегкие обязанности и терпеливо выжидали, когда наконец их делом, их судьбой займутся те, кто судит не с наскоку, не поверхностно, не по-школярски, – одним словом, те, кто посвящен.
В этом различии отчаявшихся, перепуганных министров и сохраняющих достоинство генералов поэтом прозревались смутные догадки, некий ключ к постижению всего происходящего на его глазах.
Кто знает, не эти ли обжигающие чувства продиктовали ему самые пронзительные строки из «Двенадцати», первого гимна пробудившейся народной ненависти, принявшей в истреблении бар и господ воистину разинский размах!
Капитан Нежинцев мучительно переживал недавний разлад с командующим армией. В характере генерала сказывался человек кондовой русской культуры, не позволявший сваливать свои беды на кого-то постороннего. Тем более что виновниками выставлялись какие-то жалкие жестянщики и жилеточники, копошившиеся, словно муравьи, в своих грязных и смрадных местечках в черте российской оседлости. Проходя в свое время службу в Вар-шавском военном округе, Корнилов достаточно нагляделся на убогий быт этого беднейшего людского скопища… Смешно сравнивать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171