Разрушение грозило не только Великобритании, но и всему европейскому миру. То обстоятельство, что Питт не стал оплакивать вслух крушения своих надежд, неудачи своей карьеры, необходимость оставить наиболее приятный для себя путь, показывает лишь силу, а не внутреннюю неустойчивость этого человека. То, что он отказался от задуманных раньше реформ и сдерживал все стремления к внутренним переменам, – так как, разъединяя волю народа, они могли бы ослабить его способность к внешнему действию, – обнаруживает только в нем то сосредоточение на избранной цели, которое, жертвуя настоящим удовлетворением ради будущего блага, достигает великих результатов. «Ни в каком другом случае опытный моряк не представляется в большем величии, – хорошо сказал морской романист Купер, – как тогда, Когда, встретив неожиданную опасность, он обращает против нее всю свою энергию с того пути, на котором она была приложена прежде». «Никогда, – пишет Ланфре (Lanfrey) о критическом периоде, отделяющем Эсслинг от Ваграма, – не применялось с большей энергией и уместностью правило о принесении в жертву второстепенного главному, это правило, блестящие примеры которого столь часты в военных планах Наполеона и которое оказывается верным во всяком искусстве… Усложнения, которых он больше всего боялся, в этот момент как бы совсем не существовали для него. Никакое событие второстепенной важности не могло отвлечь его от поставленной им себе раньше великой задачи». Все признают инстинктивно отважность и мудрость такого образа действий перед лицом тех опасностей, с которыми приходится встречаться моряку и солдату; но почему же отрицать применимость его к не менее настоятельным и по временам более важным делам, представляющимся на решение государственному человеку? Если – как и есть основание утверждать – Европа обязана морской силе Великобритании прекращением гибельной революции, если даже благодаря этой же морской силе великое, непреодолимое и благотворное движение, направленное к свободе и благосостоянию масс, пережило потрясение, грозившее ему уничтожением, то благодарность за это Европы должна относиться также и к Питту, как к руководящему уму, направлявшему движения английского народа.
При открытии 15 декабря заседаний парламента в тронной королевской речи было упомянуто о беспорядках, происшедших в стране, и об угрожающем положении дел в Европе и предлагалось усилить военно-сухопутные и морские силы королевства. В этой мере Франция усмотрела между прочим выражение недружелюбного к себе чувства со стороны британского правительства; но, как справедливо указывалось, у нее был уже тогда укомплектован командой флот более сильный, чем находившийся в кампании английский флот, кроме того, что в немедленной готовности к действию содержалось еще много и других кораблей, возможным неприятелем для которых был опять-таки один лишь английский флот. Считая это простыми мерами предосторожности, необходимость принятия которых предоставляется всецело на решение самих государств, трудно особенно порицать то или другое правительство; но факт налицо, что Франция первая вооружила свой флот и что Великобритания сделала это не раньше, как получив серьезные основания к неудовольствию.
По странному совпадению в тот же самый день, в который открылись заседания парламента, Национальный конвент издал второй знаменитый декрет, еще более решительного характера, чем декрет 19 ноября, который он должен был, по-видимому, подкрепить и дополнить. Полководцам Республики вменялось теперь в обязанность «объявлять во всех странах, которые будут заняты войсками Французской республики, упразднение всех существующих властей, дворянства, крепостного состояния, всех феодальных прав и всех монополий; провозглашать верховную власть народа и созывать собрания для сформирования временного правительства, в состав которого не могут быть избираемы ни члены прежних правительств, ни дворяне, ни члены существовавших раньше привилегированных корпораций». Затем следовало странное и весьма знаменательное заявление о том, что «французская нация будет поступать как оврагом со всяким народом, который, отказываясь от свободы и равенства, пожелает сохранить своего государя и привилегированные касты, или же войти с ними в какие-либо соглашения». Нельзя выразить более ясно, что это была не простая война мнений, а наоборот, война принципов и методов, повлекшая за собой серьезные практические последствия. Ни один деспот не мог бы более презрительно высказать отрицания прав народа на выбор себе формы правления. Революционный дух, лежавший в основе частых перемен в составе французского правительства, показал, насколько упорно было его намерение насильственно изменять учреждения других государств, не обращая внимания на привычки и склонности их граждан. Именно так, вопреки желаниям и сопротивлению наций, им были навязаны системы, выкованные на наковальне французской централизации. Европа, таким образом, очутилась лицом к лицу с движением, столь же страстным по своему характеру и столь же радикальным по своим основам, как и выдержанные ею раньше нашествия магометан.
У континентальной Европы не было в распоряжении равной силы, которую она могла бы противопоставить этому, хотя и фанатичному, но высокому, а в массах французского народа даже великодушному и самоотверженному духу. Часто говорят, что XVIII век видел появление нескольких государей, проникнутых либеральными взглядами возникавшей философской школы и искренно желавших содействовать усовершенствованию и подъему своего народа, желавших устранить переносимые им тягости, облегчить его бремя, увеличить общее благосостояние. Но мудрость или сила этих людей не соответствовала взятой ими на себя задаче. По-прежнему продолжали существовать неравенства положения, тяжкие злоупотребления, притеснение низших классов и застой среди высших. Все это ставило непреодолимые преграды на пути к реформам и препятствовало массам чувствовать живой национальный интерес к правительствам, которые так мало содействовали их счастью. Такое настроение среди тогдашних властителей действительно представляло собой весьма много обещавший признак. Оно давало возможность производить необходимые изменения и идти вперед без насильственного разрыва с прошедшим, т. е. открывало путь к реформам и прогрессу без революции; но достижение этих целей лежало за пределами возможного для одного правителя: тут нужно было сочувствие и содействие всех классов общества. Людовик XVI старался приобрести это. Но – к несчастью не только Франции, но и всей Европы – наиболее многочисленные и важные из приказов Генеральных штатов относились к трудностям тогдашнего положения, этому наследию веков, не с твердостью, а скорее с нетерпением. С самого же начала проявилась решимость разорвать с прошлым – приблизиться к желанной цели скачком. Не обращалось никакого внимания ни на способность народа к такой внезапной перемене, ни на огромную консервативную силу установившегося обычая, ни на значение непрерывности в жизни нации. Но и это еще не все. Законом пренебрегали так же, как и обычаем. Первое же собрание сбросило с себя путы, наложенные наказом, и присвоило себе права, которые не были ему предоставлены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218