"Я считаю Белинского, — пишет Герцен, — одним: из самых замечательных лиц
николаевского периода..." Герцен хвалит Белинского за то, что "В ряде
критических статей он кстати и некстати касается всего, везде верный своей
ненависти к авторитетам". Сокрушая все авторитеты Белинский следовал
традиционной тактике масонства и его духовных спутников. Давая оценку одного из
современников Белинского (Н. Полевого) Герцен писал: "Он был совершенно прав,
думая, что всякое уничтожение авторитета есть революционный акт и что человек,
сумевший освободиться от гнета великих имен и схоластических авторитетов, уже не
может быть ни рабом в религии, ни рабом в обществе" ("О развитии революционных
идей в России").
Этим, выгодным для масонства, сокрушением всех авторитетов и занимался с
фанатической яростью Белинский. Разлагательская деятельность Белинского
встречала большой отклик в душах молодежи завороженной масонскими идеями о
всеобщем братстве, равенстве и социалистическом рае. "Тяжелый номер
"Отечественных Записок" переходил из рук в руки вспоминает Герцен: "Есть
Белинского статья? Есть, и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со
смехом, со спорами... и трех-четырех верований, уважений, как не бывало".
"Нигилизм, как понимает его реакция, — свидетельствует Герцен, — появился не со
вчерашнего дня, — Белинский был нигилист в 1838 году — он имел все права на этот
титул" ("Новая фаза русской литературы").
С такой же силой, с какой Бакунин, уверовал в спасительность магии
анархизма, Белинский уверовал в спасительность магии социализма. "Увы, друг мой,
— пишет Белинский в июне 1841 года Боткину, — я теперь забился в одну идею,
которая поглотила и пожрала меня всего". "Во мне развилась какая-то дикая,
бешенная фанатическая любовь к свободе и независимости человеческой личности,
которые возможны только при обществе, основанном на правде и доблести". "Я понял
и Французскую революцию и ее римскую помпу, над которой прежде смеялся. Понял и
кровавую любовь Марата к свободе, его кровавую ненависть ко всему, что хотело
отделяться от братства с человечеством хоть коляскою с гербом". "Итак, — пишет
он в другом письме Боткину, — я теперь в новой крайности, — это идея социализма,
которая стала для меня идеей, бытием бытия, вопросом вопросов, альфою и омегою
веры и знания. Все из нее, для нее и в ней. Она вопрос и решение вопроса. Она
(для меня) поглотила и историю, и религию, и философию".
Н. И. Сатин писал Белинскому в 1837 году из Ставрополя: "Не я ли говорил
тебе, что польза, сделанная без любви, не есть добро положительное. Жалки те
люди, которые сомневаются в этом". Белинский и был одним из таких людей.
В другом письме, написанном в том же году, Сатин пишет ответившему на его
первое письмо Белинскому: "Во многих твоих истинах проглядывают давно знакомые,
родные истины, но ты воображаешь их гиперболически, с фанатизмом дервиша, а не
со смирением философа. Я убежден, мы верим в одну истину, мы стремимся к одной
цели, но ты, Белинский, извини, ты — Марат философии...
...У тебя все (да, все, и немецкие философы включительно) — призраки; у
меня есть — избранные. Ты не подозреваешь, может быть, что ты со своей
маратовской фразою уравнял всех, всех выслал на гильотину падения.
...Мудрено ли после этого, что тебе всюду мечтаются призраки, говорят это
случалось иногда и с Маратом...
...Я уже сказал тебе: будет Един Бог, Един Дух, но не будет человек —
Бог, человек — Дух. Я мог бы умножить примеры твоей необычайной гиперболичности,
которую не оправдает никакая философия. Да, Белинский, фанатизм всегда дурен, а
ты немножко фанатик, покайся!
....Нет, нет! Не делайте для человека всего; оставьте жизнь развиваться,
оставьте Бога действовать, оставьте человека свободным... Человек сам заслужит
благодать Божию".
Эта заслуженная отповедь Белинскому была вызвана тем, что Белинский в
тогдашнем периоде своего идейного развития напомнил Сатину непримиримость и
фанатическую страстность Марата. Сатин очень тонко почувствовал в Белинском
Марата философии. Через три года после того, как Сатин так назвал Белинского,
Белинский писал Боткину: "...дело ясно, что Робеспьер был не ограниченный
человек, не интриган, не злодей, не ритор и что тысячелетнее царство Божие
утвердится на земле не сладенькими и восторженными фразами идеальной и
простодушной Жиронды, а террористами — обоюдоострым мечом слова и дела
Робеспьера и Сен-Жюстов" "Я начинаю любить человечество по-маратовски: чтобы
сделать счастливою малейшую часть его, я кажется, огнем и мечом истребил: бы
остальную". "Социальность, социальность или смерть". "Знаешь ли, — пишет он в
другом письме, — что я теперешний болезненно ненавижу себя прошедшего. И если бы
имел силу и власть, — то горе было бы тем, которые теперь то, чем я был год
назад".
Эта фраза, вместе с фразой о готовности отправить на гильотину тысячи, во
имя блаженства всех, и дала повод философу С. Франку сравнить Белинского с
Дзержинским, сказать, что Белинский — это Дзержинский, не имевший силы и власти
карать тех, которые сегодня верят так, как вчера верил сам Белинский. А
Дзержинский — это тот же самый духовный тип русского фанатика-утописта, имеющего
силу и власть карать всех, кто думает не так как он.
Гончаров, в статье "Заметки о личности Белинского" свидетельствует, что
Белинский "всматриваясь и вслушиваясь в неясный еще тогда и новый у нас слух и
говор о коммунизме, он наивно, искренне, почти про себя, мечтательно произнес
однажды: "Кончено, будь у меня тысяч сто, их не стоило бы жертвовать, — но будь
у меня миллионы, я отдал бы их". Кому, куда отдал бы? В коммуну, для коммуны, на
коммуну? Любопытно было бы спорить, в какую кружку положил бы он эти миллионы,
когда одно какое-то смутное понятие носилось в воздухе, кое-как перескочившее к
нам через границу, и когда самое название "коммуны" было еще для многих ново. А
он готов был класть в кружку миллионы — и положил бы, если бы они были у него и
если бы была кружка".
Насильственное приведение глупых людей к социалистическому счастью,
которое развивал в своих письмах Белинский — это готовая программа героя "Бесов"
Шигалева, и будущая программа члена Ордена Р. И. — Ленина, Дзержинского и всех
остальных членов Ордена, принявших активное участие в строительстве социализма
на руинах Российской Империи.
Комментируя заявление Белинского, что он готов любить человечество
"по-маратовски; чтобы сделать счастливою малейшую часть его, я, кажется, огнем и
мечем истребил бы остальную", Бердяев пишет: "Белинский предшественник
большевистской морали". "В Белинском был уже потенциальный марксист". "Белинский
— центральная фигура в истории русской мысли XIX века. И он более других должен
быть поставлен в идейную генеалогию русского коммунизма, как один из его
предшественников, гораздо более чем Герцен и др. люди 40-х и даже 60-х годов. Он
близок к коммунизму не только по своему моральному сознанию, но и по социальным
взглядам". "По Белинскому можно изучать внутренние мотивы, породившие
миросозерцание русской революционной интеллигенции, которое долго будет
господствовать и в конце концов породит русский коммунизм".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64