Свобода есть акт веры".
Орден Р. И. был одержим идеей революции для завоевания свободы. Эту
навязчивую идею мы встречаем уже у основоположников Ордена — Герцена, Бакунина и
Белинского. "Так же, как мистики XVIII века от теоретического вживания в "тайны
природы" и истории, — пишет Б. Зеньковский, — переходили к "магическим"
упражнениям, к "действиям", — так у Герцена от того же оккультизма, который
вообще является псевдоморфозой (подражанием. — Б. Б.) религиозной жизни, легла
потребность "действия", "деяния", невозможность остановиться на одном
теоретизировании. Мы потому подчеркиваем зависимость темы "деяния" у Герцена от
оккультизма, что мы много еще раз будем встречать рецидивы темы "деяния" на
почве оккультизма..." (История Русской Философии. т. I, 289).
"Тема "деяния", как мы видели выше, стояла перед Герценом уже в ранний
период его творчества, — но тогда она была связана с религиозными идеями и
притом в их оккультическом обрамлении. В этом обрамлении "деяние" в сущности
равносильно магии, — и под этой формой развивалось в "теургическое"
беспокойство! — тот, уже секуляризованный, оторвавшийся от былой (XVI век) идеи
"священного царства" мотив, который ставил вопрос об ответственном участии в
историческом процессе. У Герцена больше, чем у кого-либо другого, это
преобразуется в утопию, насыщенную историософическим магизмом. Мы слышали уже
его собственное свидетельство, что слово "республика" имела для него
"нравственный смысл", точнее, это был идеал, заключающий в себе "магические"
силы. Здесь лежит корень той безоглядной веры в магию всяческого прогресса, в
магию революционного "деяния", которая от Бакунина и Герцена (в раннюю пору)
продолжает зажигать русские сердца" (История Русской Философии. том I, 294).
Благодаря материальной помощи Герцена, Бакунин уезжает в Германию.
Сблизившись с левыми гегельянцами Бакунин все более и более левеет. В 1842 году
им была напечатана в журнале левых гегельянцев статья "Реакция в Германии", в
которой он уже утверждал, что "радость разрушения есть творческая радость",
"...у Бакунина, — замечает В. Зеньковский, — впервые выступает утопизм с чертами
революционного динамизма. У некоторых декабристов, правда, уже прорывался
революционный утопизм, но по-настоящему он впервые проявляется именно у
Бакунина, — и с тех пор он не исчезает у русских мыслителей и время ют времени
вспыхивает и пылает своим жутким пламенем". (стр. 258-9). "В Бакунине и
бакунизме, — как правильно подчеркивает В. Зеньковский, — мы находим уже много
"семян" того, что в последствии развернулось с чрезвычайной силой, например, в
философии Ленина и его последователей".
Герцен, на средства получаемые от своих многочисленных крепостных, создал
в Париже политический салон, в котором встречались самые блестящие представители
европейской революционной швали, как Бакунин, Карл Маркс, Энгельс, итальянский
масон Гарибальди, один из главных организаторов Французской революции в 1848
году масон Луи Блан. "Парижский салон Герцена, — с восторгом пишет Роман Гуль в
посвященной Герцену книге "Скиф в Европе", — в эту "революцию (революцию 1848
г.) был самым блестящим. Сборище всесветных богемьенов, бродяг, вагабундов,
революционеров, весельчаков, страдальцев съехавшихся со всего света в Париж. Это
было — "дионисиево ухо" Парижа, где отражался весь его шум, малейшие движения и
волнения, пробегавшие по поверхности его уличной и интеллектуальной жизни.
Приходили сюда друзья и незнакомые, завсегдатаи и случайные гости, богатые и
нищие, никаких приглашений, даже рекомендаций не требовалось; приходили кто
попало и две венки-эмигрантки, за неимением собственной квартиры разрешились
здесь от бремени. По-московски хлебосолен хозяин; завтракали тут, обедали,
ужинали — беспрерывно; шампанское лилось в ночь до рассвета; за стол меньше 20
человек не садилось — немцы, поляки, итальянцы, румыны, французы, венгры, сербы,
русские кто ни перебывал в доме Герцена. Мишле и Тургенев, Прудон и Гервег с
женой Эммой, Ламартин и Маркс, Луи Бланк, Энгельс, Гарибальди, Маццини, Флекон,
Мюллер-Трюбинг, Зольгер, фон Борнштадт, фон Левенфельс, Ворцель, Сазонов,
Бернацкий, Жорж Занд, Толстой, Головин. (Луи Бланк, Маццини, Гарибальди —
масоны. — Б. Б.)
В книге "С того берега", Герцен, так же, как и его друг М. Бакунин,
призывает к беспощадной расправе со всеми, кто против разрушения существующих
форм правления. Герцен пишет, что необходимо "разрушить все верования, разрушить
все надежды на прошлое, разбить все предрассудки, поднять руки на прежние
идеалы, без снисхождения и без жалости". В число революции Герцен зачисляет
также и Петра I. "Петр I, конвент, — пишет он Бакунину, — научили нас шагать
семимильными сапогами, шагать из первого месяца беременности в девятый и ломать
без разбора все, что попадется на дороге".
XXI
"Я жид по натуре, — писал Белинский Герцену, — и с филистимлянами за
одним столом есть не могу". "Самая революционная натура Николаевского времени, —
подчеркивает Герцен в "Былое и Думы", — Белинский".
"Отрицание — мой Бог, — пишет Белинский Боткину. — В истории мои герои —
разрушители старого — Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон
("Каин") и т.п. Рассудок для меня теперь выше разумности (разумеется —
непосредственной), и потому мне отраднее кощунства Вольтера, чем признание
авторитета религии, общества, кого бы то ни было. Знаю, что Средние века —
великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность религиозности Средних
веков; но мне приятнее XVIII век — эпоха падения религии: в Средние века жгли на
кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в XVIII — рубили на гильотине головы
аристократам, попам и другим врагам Бога, разума и человечности".
Вот еще несколько жутких признаний Белинского, заимствованных из его
писем: "Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь
тысячей в сравнении с унижением и страданиями миллионов". "Но смешно и подумать,
что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов,
без крови". "Я все думал, что понимаю революцию — вздор — только начинаю
понимать".
Когда большевики зачисляют в число своих духовных предков Белинского, они
говорят правду. Они имеют все основания считать Белинского родоначальником
большевизма. В "Русской Идее" Бердяев дает следующую верную оценку идейного
облика Белинского: "Белинский, как типичный русский интеллигент, во все: периоды
стремился к тоталитарному миросозерцанию". "Белинский говорит про себя, что он
страшный человек, когда ему в голову заберется мистический абсурд". "Белинский
решительный идеалист, для него выше всего идея, идея выше живого человека". "У
Белинского, когда он обратился к социальности, мы уже видим то сужение сознания
и вытеснение многих ценностей, которое мучительно поражает в революционной
интеллигенции 60-х и 70-х годов". (Н. Бердяев. Русская Идея)
Дух ненависти столь характерный для масонов и всех апостолов масонского
социализма горел неугасимым пламенем в душе Белинского с того мгновения, как он
слепо уверовал в магическую силу социализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
Орден Р. И. был одержим идеей революции для завоевания свободы. Эту
навязчивую идею мы встречаем уже у основоположников Ордена — Герцена, Бакунина и
Белинского. "Так же, как мистики XVIII века от теоретического вживания в "тайны
природы" и истории, — пишет Б. Зеньковский, — переходили к "магическим"
упражнениям, к "действиям", — так у Герцена от того же оккультизма, который
вообще является псевдоморфозой (подражанием. — Б. Б.) религиозной жизни, легла
потребность "действия", "деяния", невозможность остановиться на одном
теоретизировании. Мы потому подчеркиваем зависимость темы "деяния" у Герцена от
оккультизма, что мы много еще раз будем встречать рецидивы темы "деяния" на
почве оккультизма..." (История Русской Философии. т. I, 289).
"Тема "деяния", как мы видели выше, стояла перед Герценом уже в ранний
период его творчества, — но тогда она была связана с религиозными идеями и
притом в их оккультическом обрамлении. В этом обрамлении "деяние" в сущности
равносильно магии, — и под этой формой развивалось в "теургическое"
беспокойство! — тот, уже секуляризованный, оторвавшийся от былой (XVI век) идеи
"священного царства" мотив, который ставил вопрос об ответственном участии в
историческом процессе. У Герцена больше, чем у кого-либо другого, это
преобразуется в утопию, насыщенную историософическим магизмом. Мы слышали уже
его собственное свидетельство, что слово "республика" имела для него
"нравственный смысл", точнее, это был идеал, заключающий в себе "магические"
силы. Здесь лежит корень той безоглядной веры в магию всяческого прогресса, в
магию революционного "деяния", которая от Бакунина и Герцена (в раннюю пору)
продолжает зажигать русские сердца" (История Русской Философии. том I, 294).
Благодаря материальной помощи Герцена, Бакунин уезжает в Германию.
Сблизившись с левыми гегельянцами Бакунин все более и более левеет. В 1842 году
им была напечатана в журнале левых гегельянцев статья "Реакция в Германии", в
которой он уже утверждал, что "радость разрушения есть творческая радость",
"...у Бакунина, — замечает В. Зеньковский, — впервые выступает утопизм с чертами
революционного динамизма. У некоторых декабристов, правда, уже прорывался
революционный утопизм, но по-настоящему он впервые проявляется именно у
Бакунина, — и с тех пор он не исчезает у русских мыслителей и время ют времени
вспыхивает и пылает своим жутким пламенем". (стр. 258-9). "В Бакунине и
бакунизме, — как правильно подчеркивает В. Зеньковский, — мы находим уже много
"семян" того, что в последствии развернулось с чрезвычайной силой, например, в
философии Ленина и его последователей".
Герцен, на средства получаемые от своих многочисленных крепостных, создал
в Париже политический салон, в котором встречались самые блестящие представители
европейской революционной швали, как Бакунин, Карл Маркс, Энгельс, итальянский
масон Гарибальди, один из главных организаторов Французской революции в 1848
году масон Луи Блан. "Парижский салон Герцена, — с восторгом пишет Роман Гуль в
посвященной Герцену книге "Скиф в Европе", — в эту "революцию (революцию 1848
г.) был самым блестящим. Сборище всесветных богемьенов, бродяг, вагабундов,
революционеров, весельчаков, страдальцев съехавшихся со всего света в Париж. Это
было — "дионисиево ухо" Парижа, где отражался весь его шум, малейшие движения и
волнения, пробегавшие по поверхности его уличной и интеллектуальной жизни.
Приходили сюда друзья и незнакомые, завсегдатаи и случайные гости, богатые и
нищие, никаких приглашений, даже рекомендаций не требовалось; приходили кто
попало и две венки-эмигрантки, за неимением собственной квартиры разрешились
здесь от бремени. По-московски хлебосолен хозяин; завтракали тут, обедали,
ужинали — беспрерывно; шампанское лилось в ночь до рассвета; за стол меньше 20
человек не садилось — немцы, поляки, итальянцы, румыны, французы, венгры, сербы,
русские кто ни перебывал в доме Герцена. Мишле и Тургенев, Прудон и Гервег с
женой Эммой, Ламартин и Маркс, Луи Бланк, Энгельс, Гарибальди, Маццини, Флекон,
Мюллер-Трюбинг, Зольгер, фон Борнштадт, фон Левенфельс, Ворцель, Сазонов,
Бернацкий, Жорж Занд, Толстой, Головин. (Луи Бланк, Маццини, Гарибальди —
масоны. — Б. Б.)
В книге "С того берега", Герцен, так же, как и его друг М. Бакунин,
призывает к беспощадной расправе со всеми, кто против разрушения существующих
форм правления. Герцен пишет, что необходимо "разрушить все верования, разрушить
все надежды на прошлое, разбить все предрассудки, поднять руки на прежние
идеалы, без снисхождения и без жалости". В число революции Герцен зачисляет
также и Петра I. "Петр I, конвент, — пишет он Бакунину, — научили нас шагать
семимильными сапогами, шагать из первого месяца беременности в девятый и ломать
без разбора все, что попадется на дороге".
XXI
"Я жид по натуре, — писал Белинский Герцену, — и с филистимлянами за
одним столом есть не могу". "Самая революционная натура Николаевского времени, —
подчеркивает Герцен в "Былое и Думы", — Белинский".
"Отрицание — мой Бог, — пишет Белинский Боткину. — В истории мои герои —
разрушители старого — Лютер, Вольтер, энциклопедисты, террористы, Байрон
("Каин") и т.п. Рассудок для меня теперь выше разумности (разумеется —
непосредственной), и потому мне отраднее кощунства Вольтера, чем признание
авторитета религии, общества, кого бы то ни было. Знаю, что Средние века —
великая эпоха, понимаю святость, поэзию, грандиозность религиозности Средних
веков; но мне приятнее XVIII век — эпоха падения религии: в Средние века жгли на
кострах еретиков, вольнодумцев, колдунов; в XVIII — рубили на гильотине головы
аристократам, попам и другим врагам Бога, разума и человечности".
Вот еще несколько жутких признаний Белинского, заимствованных из его
писем: "Люди так глупы, что их насильно надо вести к счастью. Да и что кровь
тысячей в сравнении с унижением и страданиями миллионов". "Но смешно и подумать,
что это может сделаться само собою, временем, без насильственных переворотов,
без крови". "Я все думал, что понимаю революцию — вздор — только начинаю
понимать".
Когда большевики зачисляют в число своих духовных предков Белинского, они
говорят правду. Они имеют все основания считать Белинского родоначальником
большевизма. В "Русской Идее" Бердяев дает следующую верную оценку идейного
облика Белинского: "Белинский, как типичный русский интеллигент, во все: периоды
стремился к тоталитарному миросозерцанию". "Белинский говорит про себя, что он
страшный человек, когда ему в голову заберется мистический абсурд". "Белинский
решительный идеалист, для него выше всего идея, идея выше живого человека". "У
Белинского, когда он обратился к социальности, мы уже видим то сужение сознания
и вытеснение многих ценностей, которое мучительно поражает в революционной
интеллигенции 60-х и 70-х годов". (Н. Бердяев. Русская Идея)
Дух ненависти столь характерный для масонов и всех апостолов масонского
социализма горел неугасимым пламенем в душе Белинского с того мгновения, как он
слепо уверовал в магическую силу социализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64