Культурный кризис, побудивший классифицировать все человеческое поведение только по двум категориям — добра и зла, — как раз и спровоцировал возникновение этого комплекса, сопровождаемого страхом, ненавистью, виной, депрессией, всеми теми эмоциями, которые свойственны исключительно человеку. И, разумеется, подобная классификация является полной противоположностью творчества. Для творческого ума нет ни добра, ни зла. Каждое действие — это эксперимент, а каждый эксперимент расширяет границы нашего знания. Моралист судит о любом действии с точки зрения добра и зла, причем, заметь, заранее — не имея представления о том, к каким последствиям приведет это действие. Его суждение зависит только от нравственных качеств действующего. Люди, которые сожгли Джордано Бруно, знали, что творят добро, хотя в результате этого их действия мир потерял великого ученого.
— Если никогда не можешь быть уверен в том, правильно или неправильно ты действуешь, — сказал Джордж, — разве не становишься очень похож на Гамлета? — Сейчас он чувствовал себя намного лучше, уже не так боялся, хотя враг, весьма вероятно, был по-прежнему рядом и по-прежнему хотел его убить. Может быть, он получает даршану от Хагбарда?
— А что плохого в сходстве с Гамлетом? — сказал Хагбард. — Впрочем, ответ все равно «нет», потому что сомнения начинают одолевать только тогда, когда ты веришь в существование добра и зла и в то, что твое действие может быть правильным или неправильным, а ты точно не знаешь, каким именно. В этом и состояла трагедия Гамлета, если ты помнишь пьесу. Его совесть — вот что делало его нерешительным.
— Так что, ему следовало поубивать кучу людей в первом же акте?
Хагбард рассмеялся.
— Не обязательно. Возможно, ему стоило при первой возможности решительно прикончить своего дядюшку ради спасения жизней всех остальных персонажей. Или же он мог сказать: «Слушайте, а я действительно обязан мстить за смерть отца?» — и ничего не делать. Во всяком случае, он должен был взойти на трон. Если бы он просто дожидался благоприятного момента, всем было бы намного лучше, не было бы столько смертей, и норвежцы не завоевали бы датчан, как они это сделали в последней сцене последнего акта. Хотя, как норвежец, я вряд ли позавидовал бы триумфу Фортинбраса.
В этот момент возле пузыря снова появился Говард.
— «Цвак» отходит. Лазерный луч пробил внешнюю обшивку корпуса, им пришлось подняться выше, чтобы выйти из зоны досягаемости, и сейчас они движутся на юг, в сторону Африки.
Хагбард облегченно вздохнул.
— Это значит, что они отправляются к себе на базу. Они войдут в туннель в Персидском заливе, который приведет их в Валузию, гигантское и очень глубокое подземное море под Гималаями. Там расположена первая база, которую они построили. Они готовили ее еще до погружения Верхней Атлантиды. Эта база дьявольски хорошо защищена. Но в один прекрасный день мы туда прорвемся.
Не считая иллюминизации, больше всего Джо Малика смущал пенис Джона Диллинджера. Он знал, что слухи, ходившие по Смитсоновскому институту, верны. И хотя все случайные люди, звонившие по телефону, слышали категорическое «нет», для некоторых высокопоставленных правительственных чиновников делалось исключение из правил. Им показывали реликвию: все легендарные двадцать три дюйма в легендарной бутылке со спиртом. Но если Джон жив, это не его пенис, а если не его, то чей же?
— Фрэнка Салливана, — сказал Саймон, когда Джо наконец решился его спросить.
— И кто же такой был этот Фрэнк Салливан, черт побери, что у него такой член?
Но Саймон только ответил:
— Не знаю. Просто какой-то парень, очень похожий на Джона.
А еще Малика беспокоила Атлантида, которую он увидел впервые, когда Хагбард взял его на прогулку в «Лейфе Эриксоне». Это было слишком убедительно, слишком хорошо, чтобы быть правдой, особенно развалины таких городов, как Пеос, в чьей архитектуре явно прослеживались древнеегипетский и майянский стили.
— Еще с начала XX века наука, как летчик в тумане, ориентируется по приборам, — сказал он небрежно Хагбарду во время обратного путешествия в Нью-Йорк. (Это происходило в 1972 году, если верить его последним воспоминаниям. Осенью 1972 года, почти через два года после испытания АУМ в Чикаго.)
— Ты начитался Баки Фуллера, -невозмутимо ответил Хагбард. — Или Кожибского?
— Какая разница, кого я начитался, — напрямик ответил Джо. -Меня не покидает мысль, что я видел реальную Атлантиду не больше, чем я когда-нибудь видел реальную Мэрилин Монро. Я смотрел кинохронику, которая, с твоих слов, была записью с камер, установленных снаружи твоей подводной лодки. И я видел кинокадры того, что, как заверял меня Голливуд, было реальной женщиной, хотя она больше походила на рисунок Петти или Варгаса. В случае с Мэрилин Монро вполне резонно доверять тому, что мне говорят, поскольку яне верю, что уже создан такой совершенный робот. Но Атлантида...Я знаю о спецэффектах и комбинированных съемках, когда на столе сооружаются макеты городов, по которым бродят динозавры. Наверняка твои камеры наведены на такие макеты.
— Ты подозреваешь меня в мошенничестве? — спросил Хагбард, подняв брови.
— Мошенничество — твоя стихия, — прямо сказал Джо. — Ты Бетховен, Рокфеллер, Микеланджело, Шекспир фокусов и цыганского надувательства. Обман для тебя то же самое, что для Картера — таблетки от печени. Ты обитаешь в мире монет без решки, шляп с кроликами, потайных зеркал и люков. Ты думаешь, я подозреваю тебя? С момента встречи с тобой я подозреваю всех.
— Рад это слышать, — усмехнулся Хагбард. — Ты стремительно приближаешься к паранойе. Возьми эту карточку и держи ее в бумажнике. Когда начнешь понимать ее смысл, можешь готовиться к очередному повышению. Только помни: не истинно то, что не заставляет тебя смеяться. Это первый и единственный надежный тест для всех идей, с которыми ты в своей жизни столкнешься. И он дал Джо в руку карточку с надписью:
ДРУГА НЕТ НИГДЕ
Между прочим, Берроуз, хотя именно он открыл принцип синхронистичности числа 23, не догадывается о его корреляции с 17. Это особенно интересно в связи с тем, что дату вторжения на землю банды с Новой Звезды (в «Nova Express») он «назначил» на 17 сентября 1899 года. Когда я спросил его, откуда он взял такую дату, он ответил, что ниоткуда, просто пришла в голову.
Проклятие! Меня только что прервала очередная мать, собирающая средства в фонд «Матерей против грыжи». Я дал ей только десять центов.
И во всем этом участвует W, двадцать третья буква английского алфавита. Смотри: Вейсгаупт, Вашингтон, Вильям С. Берроуз, Чарли Уоркман, Менди Вейсс, Лен Вэйнгласс в судебном процессе по Делу о заговоре, и другие, чьи имена сразу же приходят в голову. Еще интереснее, что первый физик, применивший концепцию синхронистичности в физике после опубликования Юнгом этой теории, был Вольфганг Паули.
А вот еще одна буквенно-численная метаморфоза, которая наводит на размышления: Адам Вейсгаупт (A. W.) — в инициалах мы видим сочетание первой и двадцать третьей букв алфавита (1-23), а Джордж Вашингтон (G. W.) — сочетание седьмой и двадцать третьей букв алфавита (7-23). Заметил скрытое здесь число 17? Впрочем, возможно, это игра воображения, даже разыгравшаяся фантазия...
Послышался щелчок. Джордж обернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102
— Если никогда не можешь быть уверен в том, правильно или неправильно ты действуешь, — сказал Джордж, — разве не становишься очень похож на Гамлета? — Сейчас он чувствовал себя намного лучше, уже не так боялся, хотя враг, весьма вероятно, был по-прежнему рядом и по-прежнему хотел его убить. Может быть, он получает даршану от Хагбарда?
— А что плохого в сходстве с Гамлетом? — сказал Хагбард. — Впрочем, ответ все равно «нет», потому что сомнения начинают одолевать только тогда, когда ты веришь в существование добра и зла и в то, что твое действие может быть правильным или неправильным, а ты точно не знаешь, каким именно. В этом и состояла трагедия Гамлета, если ты помнишь пьесу. Его совесть — вот что делало его нерешительным.
— Так что, ему следовало поубивать кучу людей в первом же акте?
Хагбард рассмеялся.
— Не обязательно. Возможно, ему стоило при первой возможности решительно прикончить своего дядюшку ради спасения жизней всех остальных персонажей. Или же он мог сказать: «Слушайте, а я действительно обязан мстить за смерть отца?» — и ничего не делать. Во всяком случае, он должен был взойти на трон. Если бы он просто дожидался благоприятного момента, всем было бы намного лучше, не было бы столько смертей, и норвежцы не завоевали бы датчан, как они это сделали в последней сцене последнего акта. Хотя, как норвежец, я вряд ли позавидовал бы триумфу Фортинбраса.
В этот момент возле пузыря снова появился Говард.
— «Цвак» отходит. Лазерный луч пробил внешнюю обшивку корпуса, им пришлось подняться выше, чтобы выйти из зоны досягаемости, и сейчас они движутся на юг, в сторону Африки.
Хагбард облегченно вздохнул.
— Это значит, что они отправляются к себе на базу. Они войдут в туннель в Персидском заливе, который приведет их в Валузию, гигантское и очень глубокое подземное море под Гималаями. Там расположена первая база, которую они построили. Они готовили ее еще до погружения Верхней Атлантиды. Эта база дьявольски хорошо защищена. Но в один прекрасный день мы туда прорвемся.
Не считая иллюминизации, больше всего Джо Малика смущал пенис Джона Диллинджера. Он знал, что слухи, ходившие по Смитсоновскому институту, верны. И хотя все случайные люди, звонившие по телефону, слышали категорическое «нет», для некоторых высокопоставленных правительственных чиновников делалось исключение из правил. Им показывали реликвию: все легендарные двадцать три дюйма в легендарной бутылке со спиртом. Но если Джон жив, это не его пенис, а если не его, то чей же?
— Фрэнка Салливана, — сказал Саймон, когда Джо наконец решился его спросить.
— И кто же такой был этот Фрэнк Салливан, черт побери, что у него такой член?
Но Саймон только ответил:
— Не знаю. Просто какой-то парень, очень похожий на Джона.
А еще Малика беспокоила Атлантида, которую он увидел впервые, когда Хагбард взял его на прогулку в «Лейфе Эриксоне». Это было слишком убедительно, слишком хорошо, чтобы быть правдой, особенно развалины таких городов, как Пеос, в чьей архитектуре явно прослеживались древнеегипетский и майянский стили.
— Еще с начала XX века наука, как летчик в тумане, ориентируется по приборам, — сказал он небрежно Хагбарду во время обратного путешествия в Нью-Йорк. (Это происходило в 1972 году, если верить его последним воспоминаниям. Осенью 1972 года, почти через два года после испытания АУМ в Чикаго.)
— Ты начитался Баки Фуллера, -невозмутимо ответил Хагбард. — Или Кожибского?
— Какая разница, кого я начитался, — напрямик ответил Джо. -Меня не покидает мысль, что я видел реальную Атлантиду не больше, чем я когда-нибудь видел реальную Мэрилин Монро. Я смотрел кинохронику, которая, с твоих слов, была записью с камер, установленных снаружи твоей подводной лодки. И я видел кинокадры того, что, как заверял меня Голливуд, было реальной женщиной, хотя она больше походила на рисунок Петти или Варгаса. В случае с Мэрилин Монро вполне резонно доверять тому, что мне говорят, поскольку яне верю, что уже создан такой совершенный робот. Но Атлантида...Я знаю о спецэффектах и комбинированных съемках, когда на столе сооружаются макеты городов, по которым бродят динозавры. Наверняка твои камеры наведены на такие макеты.
— Ты подозреваешь меня в мошенничестве? — спросил Хагбард, подняв брови.
— Мошенничество — твоя стихия, — прямо сказал Джо. — Ты Бетховен, Рокфеллер, Микеланджело, Шекспир фокусов и цыганского надувательства. Обман для тебя то же самое, что для Картера — таблетки от печени. Ты обитаешь в мире монет без решки, шляп с кроликами, потайных зеркал и люков. Ты думаешь, я подозреваю тебя? С момента встречи с тобой я подозреваю всех.
— Рад это слышать, — усмехнулся Хагбард. — Ты стремительно приближаешься к паранойе. Возьми эту карточку и держи ее в бумажнике. Когда начнешь понимать ее смысл, можешь готовиться к очередному повышению. Только помни: не истинно то, что не заставляет тебя смеяться. Это первый и единственный надежный тест для всех идей, с которыми ты в своей жизни столкнешься. И он дал Джо в руку карточку с надписью:
ДРУГА НЕТ НИГДЕ
Между прочим, Берроуз, хотя именно он открыл принцип синхронистичности числа 23, не догадывается о его корреляции с 17. Это особенно интересно в связи с тем, что дату вторжения на землю банды с Новой Звезды (в «Nova Express») он «назначил» на 17 сентября 1899 года. Когда я спросил его, откуда он взял такую дату, он ответил, что ниоткуда, просто пришла в голову.
Проклятие! Меня только что прервала очередная мать, собирающая средства в фонд «Матерей против грыжи». Я дал ей только десять центов.
И во всем этом участвует W, двадцать третья буква английского алфавита. Смотри: Вейсгаупт, Вашингтон, Вильям С. Берроуз, Чарли Уоркман, Менди Вейсс, Лен Вэйнгласс в судебном процессе по Делу о заговоре, и другие, чьи имена сразу же приходят в голову. Еще интереснее, что первый физик, применивший концепцию синхронистичности в физике после опубликования Юнгом этой теории, был Вольфганг Паули.
А вот еще одна буквенно-численная метаморфоза, которая наводит на размышления: Адам Вейсгаупт (A. W.) — в инициалах мы видим сочетание первой и двадцать третьей букв алфавита (1-23), а Джордж Вашингтон (G. W.) — сочетание седьмой и двадцать третьей букв алфавита (7-23). Заметил скрытое здесь число 17? Впрочем, возможно, это игра воображения, даже разыгравшаяся фантазия...
Послышался щелчок. Джордж обернулся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102