А клинки-то оказались никуда не годные. Из ножен саблю вынешь, а назад её и не всунешь. Гнётся клинок, и шабаш, точно не из стали, а из свинца сделан. Известно, мошенник!
— А теперь пошёл высокий, — сказал первый, — это изобретатель. Он, говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет герцогу. Для защиты Бристоля от бунтовщиков, — понимаете?
Но греческий огонь, очевидно, не понадобился герцогу, потому что изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущённый и красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный приятель фермер. Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные тоны, я подумал, что участь четырехлетки решена уже, но крик умолк и, наконец, фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня и с удовольствием потёр свои красные большие руки.
— Да! — шепнул он мне. — Сперва-то он загорячился, а потом ничего, обошёлся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет, чтобы я за все время кампании содержал на свой счёт драгуна.
А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще выполнить поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если бы была хоть какая возможность найти доступ к герцогу иным способом, то, конечно, я предпочёл бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом направлении будут бесполезны. Если я не воспользуюсь случаем повидать герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как герцог может говорить о таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь есть время думать над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь он не может обнаружить свои истинные чувства, когда на него устремлены глаза посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь другой предлог, а затем поискать случая, чтобы вручить герцогу пакет тайно. Но мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая такого, может быть, совсем не представится.
В приёмной толковали, что герцог не далее как завтра утром снова уедет в Бристоль.
И я решил действовать напрямки. Почём знать, может быть, герцог, увидав надпись на пакете, обнаружит сообразительность и самообладание и даст мне тайную аудиенцию.
Из кабинета снова вышел дворянин с листом бумаги и выкрикнул моё имя. Я встал и двинулся в кабинет. Это была небольшая комната с очень высоким потолком. Стены были затянуты голубым шёлком; вдоль стены, наверху, шли голубые полосы. В середине комнаты стоял четырехугольный стол, заваленный кучами бумаги. В кресле сидел герцог в высоком парике, локоны которого закрывали плечи и спину. Вид у герцога был чрезвычайно внушительный. Лицо герцога имело то же «придворное» выражение, которое я впервые увидал у сэра Гервасия, а затем у Монмауза. Лицо это было смелое, глаза большие, пронизывающие. Видно было сразу, что этот человек родился для того; чтобы командовать. Рядом с герцогом сидел его секретарь и что-то писал под его диктовку. Советники герцога стояли позади, полукругом, некоторые отошли к окну, чтобы понюхать табаку.
— Напишите приказ Смитсону, — говорил герцог секретарю, — доставить сотню котлов ко вторнику и сто двадцать ружейных замков. Напишите ему о двухстах лопатах для крепостных рабочих. Все это должно быть доставлено во вторник, иначе контракт уничтожается.
— Слушаю, ваша светлость, — ответил секретарь и принялся писать.
Герцог заглянул в лежащий перед ним лист и произнёс:
— Капитан Михей Кларк… Что вам угодно, капитан?
— Я желал бы изложить своё дело вашей светлости в приватной аудиенции, — ответил я.
— Ах, это вы просили о приватной аудиенции? Но, видите ли, капитан, это мои доверенные советники. На них я полагаюсь как на самого себя. Вы, находясь здесь, находитесь именно в приватной аудиенции и можете говорить, не стесняясь. Они могут слушать все, что выслушаю от вас я. Итак, молодой человек, не колебайтесь и не заикайтесь, а выкладывайте поскорее ваше дело.
Моя просьба возбудила всеобщее любопытство, и лица, стоявшие у окна, приблизились к столу. Я чувствовал, что шансы на успех моего поручения исчезли окончательно, но в то же время надо было делать дело.
Я вам, дети, с чистой совестью и без всякого хвастовства скажу, что за себя я не боялся. Единственно, о чем я думал, так это о том, чтобы выполнить свои обязанности. Скажу вам раз навсегда, мои милые дети, что я не люблю хвастать, а если и рассказываю о себе, то ведь все это дело давно прошедших дней. Мне кажется, что я не о себе, а о каком-то другом человеке рассказываю. Да и правда, я был тогда совсем другой человек — молодой, сильный, энергичный. Что общего у этого юноши с дряхлым седым стариком, который сидит у камина и забавляет внучат рассказами о старине? В мелких речонках всегда много шума. Никогда я, дети, не любил хвастунов. Надеюсь, что вы и меня в хвастовстве не заподозрите. Зачем мне самому себя хвалить? Я вам рассказываю правду — вот и все.
Я медлил ответить на вопросы герцога, и он уже стал сердиться: лицо у него сделалось красное. Тогда я вынул пакет из кармана и с почтительным поклоном отдал его герцогу.
Герцог взглянул на надпись и вздрогнул, видимо, удивившись. Затем он сделал странное движение; мне показалось, что он хотел схватить пакет и спрятать его в кармане. Но он быстро овладел собою. С минуту или более он сидел над пакетом, молчаливый и задумчивый, а затем вдруг мотнул головой. Это был жест человека, составившегося себе мнение.
Герцог разорвал конверт, пробежал содержание письма, а затем с гневным смехом бросил его на стол:
— Что вы скажете, господа? — воскликнул герцог, надменно озираясь. — Что, как вы думаете, оказалось в этом письмеце? Это послание изменника Монмауза. Он предлагает мне изменить законному государю и перейти на его сторону. В случае покорности он обещает мне величие милости, а за ослушание грозит лишением имущества и изгнанием. Он думает, кажется, что верность Бофортов покупается на вес, как старое тряпьё. Или он воображает, что меня можно запугать? Каково нахальство! Воображать, что потомок Джона Гонта принесёт присягу на верность отродью бродячей актрисы!
При этих словах герцога все вскочили со своих мест и начали выражать свой гнев и возмущение. Герцог сидел, нахмурив брови и, притоптывая ногой по полу, продолжал рассматривать письмо.
— Я не понимаю, как мог изменник питать такую безумную надежду! — воскликнул он. — Как он осмелился послать мне такое дерзкое предложение? Какие-то шельмы милиционеры показали ему один раз спины, — и он уже считает себя победителем. Да как он смеет говорить таким языком? У него и солдат-то настоящих нет, а так, какое-то мужичьё! И с кем он позволяет говорить так дерзко? С президентом Уэльса… Надеюсь, господа, что вы засвидетельствуете при случае, что я отнёсся к гнусному предложению Монмауза с величайшим негодованием!
Придворные наперебой начали заявлять о своей преданности герцогу, а один немолодой офицер произнёс:
— Ваша светлость, можете быть вполне спокойны. Мы сумеем защитить вашу светлость от клеветы и бесчестья. Бофорт гневно взглянул на меня и воскликнул:
— Ну а вы? Кто вы такой? Как вы осмелились привезти это письмо в Бадминтон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— А теперь пошёл высокий, — сказал первый, — это изобретатель. Он, говорят, открыл секрет греческого огня и хочет продать этот секрет герцогу. Для защиты Бристоля от бунтовщиков, — понимаете?
Но греческий огонь, очевидно, не понадобился герцогу, потому что изобретатель не пробыл в кабинете и трех минут. Вышел он оттуда смущённый и красный, как рак. За изобретателем последовал мой честный приятель фермер. Из кабинета послышался сердитый голос герцога. Услышав эти гневные тоны, я подумал, что участь четырехлетки решена уже, но крик умолк и, наконец, фермер вышел из кабинета с довольным лицом. Он снова уселся около меня и с удовольствием потёр свои красные большие руки.
— Да! — шепнул он мне. — Сперва-то он загорячился, а потом ничего, обошёлся помаленьку. Говорит, что отдаст мне пегаша, но хочет, чтобы я за все время кампании содержал на свой счёт драгуна.
А я сидел и думал о том, как мне удастся и удастся ли вообще выполнить поручение при этой толпе просителей и в присутствии советников герцога. Если бы была хоть какая возможность найти доступ к герцогу иным способом, то, конечно, я предпочёл бы повременить, но ведь явно, что все мои усилия в этом направлении будут бесполезны. Если я не воспользуюсь случаем повидать герцога теперь, то и совсем его не увижу. Но как герцог может говорить о таком щекотливом деле в присутствии посторонних? Ведь он должен взвесить как следует предложение короля Монмауза, а разве ему теперь есть время думать над этим? Допустим, что герцогу предложение Монмауза понравится; но ведь он не может обнаружить свои истинные чувства, когда на него устремлены глаза посторонних. Мне, было, пришла в голову мысль придумать какой-нибудь другой предлог, а затем поискать случая, чтобы вручить герцогу пакет тайно. Но мысль эту я оставил. Во-первых, времени терять нельзя, а во-вторых, и случая такого, может быть, совсем не представится.
В приёмной толковали, что герцог не далее как завтра утром снова уедет в Бристоль.
И я решил действовать напрямки. Почём знать, может быть, герцог, увидав надпись на пакете, обнаружит сообразительность и самообладание и даст мне тайную аудиенцию.
Из кабинета снова вышел дворянин с листом бумаги и выкрикнул моё имя. Я встал и двинулся в кабинет. Это была небольшая комната с очень высоким потолком. Стены были затянуты голубым шёлком; вдоль стены, наверху, шли голубые полосы. В середине комнаты стоял четырехугольный стол, заваленный кучами бумаги. В кресле сидел герцог в высоком парике, локоны которого закрывали плечи и спину. Вид у герцога был чрезвычайно внушительный. Лицо герцога имело то же «придворное» выражение, которое я впервые увидал у сэра Гервасия, а затем у Монмауза. Лицо это было смелое, глаза большие, пронизывающие. Видно было сразу, что этот человек родился для того; чтобы командовать. Рядом с герцогом сидел его секретарь и что-то писал под его диктовку. Советники герцога стояли позади, полукругом, некоторые отошли к окну, чтобы понюхать табаку.
— Напишите приказ Смитсону, — говорил герцог секретарю, — доставить сотню котлов ко вторнику и сто двадцать ружейных замков. Напишите ему о двухстах лопатах для крепостных рабочих. Все это должно быть доставлено во вторник, иначе контракт уничтожается.
— Слушаю, ваша светлость, — ответил секретарь и принялся писать.
Герцог заглянул в лежащий перед ним лист и произнёс:
— Капитан Михей Кларк… Что вам угодно, капитан?
— Я желал бы изложить своё дело вашей светлости в приватной аудиенции, — ответил я.
— Ах, это вы просили о приватной аудиенции? Но, видите ли, капитан, это мои доверенные советники. На них я полагаюсь как на самого себя. Вы, находясь здесь, находитесь именно в приватной аудиенции и можете говорить, не стесняясь. Они могут слушать все, что выслушаю от вас я. Итак, молодой человек, не колебайтесь и не заикайтесь, а выкладывайте поскорее ваше дело.
Моя просьба возбудила всеобщее любопытство, и лица, стоявшие у окна, приблизились к столу. Я чувствовал, что шансы на успех моего поручения исчезли окончательно, но в то же время надо было делать дело.
Я вам, дети, с чистой совестью и без всякого хвастовства скажу, что за себя я не боялся. Единственно, о чем я думал, так это о том, чтобы выполнить свои обязанности. Скажу вам раз навсегда, мои милые дети, что я не люблю хвастать, а если и рассказываю о себе, то ведь все это дело давно прошедших дней. Мне кажется, что я не о себе, а о каком-то другом человеке рассказываю. Да и правда, я был тогда совсем другой человек — молодой, сильный, энергичный. Что общего у этого юноши с дряхлым седым стариком, который сидит у камина и забавляет внучат рассказами о старине? В мелких речонках всегда много шума. Никогда я, дети, не любил хвастунов. Надеюсь, что вы и меня в хвастовстве не заподозрите. Зачем мне самому себя хвалить? Я вам рассказываю правду — вот и все.
Я медлил ответить на вопросы герцога, и он уже стал сердиться: лицо у него сделалось красное. Тогда я вынул пакет из кармана и с почтительным поклоном отдал его герцогу.
Герцог взглянул на надпись и вздрогнул, видимо, удивившись. Затем он сделал странное движение; мне показалось, что он хотел схватить пакет и спрятать его в кармане. Но он быстро овладел собою. С минуту или более он сидел над пакетом, молчаливый и задумчивый, а затем вдруг мотнул головой. Это был жест человека, составившегося себе мнение.
Герцог разорвал конверт, пробежал содержание письма, а затем с гневным смехом бросил его на стол:
— Что вы скажете, господа? — воскликнул герцог, надменно озираясь. — Что, как вы думаете, оказалось в этом письмеце? Это послание изменника Монмауза. Он предлагает мне изменить законному государю и перейти на его сторону. В случае покорности он обещает мне величие милости, а за ослушание грозит лишением имущества и изгнанием. Он думает, кажется, что верность Бофортов покупается на вес, как старое тряпьё. Или он воображает, что меня можно запугать? Каково нахальство! Воображать, что потомок Джона Гонта принесёт присягу на верность отродью бродячей актрисы!
При этих словах герцога все вскочили со своих мест и начали выражать свой гнев и возмущение. Герцог сидел, нахмурив брови и, притоптывая ногой по полу, продолжал рассматривать письмо.
— Я не понимаю, как мог изменник питать такую безумную надежду! — воскликнул он. — Как он осмелился послать мне такое дерзкое предложение? Какие-то шельмы милиционеры показали ему один раз спины, — и он уже считает себя победителем. Да как он смеет говорить таким языком? У него и солдат-то настоящих нет, а так, какое-то мужичьё! И с кем он позволяет говорить так дерзко? С президентом Уэльса… Надеюсь, господа, что вы засвидетельствуете при случае, что я отнёсся к гнусному предложению Монмауза с величайшим негодованием!
Придворные наперебой начали заявлять о своей преданности герцогу, а один немолодой офицер произнёс:
— Ваша светлость, можете быть вполне спокойны. Мы сумеем защитить вашу светлость от клеветы и бесчестья. Бофорт гневно взглянул на меня и воскликнул:
— Ну а вы? Кто вы такой? Как вы осмелились привезти это письмо в Бадминтон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136