Дикие это места, и населены они дикарями рыболовами и пастухами. Я проезжал мимо их убогих хижин. Иногда, заслышав стук лошадиных копыт, хозяева выходили на порог и отпускали на мой счёт грубые, во вкусе английского запада, шуточки.

Наконец наступила тёмная ночь. В горах стало ещё холоднее, чем прежде. О присутствии людей я узнавал только по изредка мелькавшим огонькам, светившимся в окнах далёких горных хижин. Теперь дорога шла по морскому берегу, и несмотря на то, что берег был очень высок, волны бурного прилива по временам захлёстывали дорогу. Я стал чувствовать во рту солёный вкус, воздух был напоён глухим рёвом моря. Только изредка этот рёв прерывался дикими, пронзительными криками морских птиц, которые носились надо мной в темноте, белые, странные, похожие на призраки. Уж не души ли это людей, ушедших в загробный мир?
Ветер с запада дул короткими, быстрыми, злыми порывами. Вдалеке светился огонь маяка. Этот свет то горел ярче, то слабел, то был явственно виден, то совсем исчезал. Море в канале бушевало вовсю.
Двигаясь по этой мрачной и дикой пустыне, я стал думать о прошлом. Я вспомнил об отце, матери, старом плотнике и Соломоне Спренте. Затем я перешёл к Децимусу Саксону. Что за странный характер у этого человека? Он весь соткан из противоречий. Многое в нем достойно уважения и удивления, но по временам он был совсем отвратителен. Люблю ли я Саксона или нет? На этот вопрос я не мог ответить и перешёл к своему верному другу Рувиму и его любви к хорошенькой пуританке. Затем я стал думать о сэре Гервасии и о том, как он разорился. От сэра Гервасия я перешёл к мыслям о нашей армии вообще и стал решать вопросы о том, может ли рассчитывать на успех наше восстание или же нет? Таким образом я добрался до самого себя, вспомнил о том, что на меня возложено очень важное поручение и что мне грозят многие и непредвиденные опасности.
Размышляя о всех этих вещах, я стал дремать, сидя в седле. Я уже начал чувствовать усталость от путешествия,» и, кроме того, меня убаюкивал однообразный говор моря. Я даже успел увидеть сон; приснилось мне, будто Рувима Локарби коронуют королём Англии. Руфь Таймвель надевает на него корону, а Децимус Саксон старается в это время застрелить моего друга пузырьком эликсира Даффи.
И вдруг во время этих грёз я был моментально сброшен с седла и, лишившись наполовину сознания, упал на каменную дорогу.
Я был настолько оглушён и разбит этим внезапным падением, что не заметил, как ко мне приблизились какие-то тёмные фигуры. Эти люди наклонились ко мне, и в моих ушах зазвучал их грубый смех. Несколько минут я никак не мог сообразить, где я нахожусь и что со мной случилось. Наконец, когда я очнулся и попытался подняться, оказалось, что мои руки и ноги связаны верёвкой. Я сделал страшное усилие, высвободил одну руку и хватил по лицу одного из державших меня людей. Но вся шайка сейчас же навалилась на меня — их было около дюжины. Одни меня били и толкали, а другие вязали. Это ими было сделано так умело, что я скоро очутился в совершенно беспомощном положении. Я решил покориться. Я был слишком ослаблен падением, и о сопротивлении мне не приходилось думать. Я не стал поэтому обращать внимания на удары, которыми они меня угощали, и лежал на земле угрюмый и молчаливый. Мрак царил полный, и я не видел даже лиц напавших на меня людей. Я не мог даже предположить, кто они такие и как они меня сшибли с седла. Вблизи затопала лошадь, и я понял, что Ковенант, как и его хозяин, попал в плен.
— Ну, кажись, голландец Пит получил все, что ему причиталось на этом свете, — раздался чей-то сиплый, грубый голос, — он лежит как бревно на дороге. Надо полагать так, что издохнет.
— Бедный Пит! — ответил кто-то. — Не играть ему, стало быть, в картишки и не пивать коньяку!
— Ну, этти ти фрешь, мой тарогой дрюг! — ответил слабым голосом сбитый мною с ног человек, — я тепе докажу, што я шив. Тафай мне бутилка.
Первый голос снова заговорил:
— Скажем так: Пит умер, и его похоронили, но берегись ты говорить при покойнике о спиртных напитках — мигом воскреснет. Дай-ка ему, Дикон, из своей бутылочки супцу.
В темноте послышалось продолжительное и громкое бульканье, а затем пьющий человек вздохнул и более твёрдым голосом заговорил:
— Шорт возьми! Как этта он мине утарил, я витиль звёзд, ошень мноко звёзд. Такого мноко звёзд никахда не бывайт. Карошо, што на моей копф била шапк, а то он бил моя калава как книлой бочка. Он здорова дирется, тошно лошать зильный..
В это время из-за утёса выглянул месяц, и место происшествия оказалось облитым его ясными, холодными лучами. Я глянул вверх и увидал, что поперёк дороги, на расстоянии приблизительно футов семи от земли, была протянута толстая верёвка, прикреплённая к деревьям. Этой верёвки в темноте я не мог бы заметить даже и в том случае, если бы не дремал. Ковенант прошёл под верёвкой, а мне она пришлась прямо в грудь и со страшной силой сбросила меня на землю. Я был в крови — порезался ли я, падая на землю, или же это было следствие полученных мною ударов, не знаю, но из затылка у меня лилась тонкой струйкой кровь и заливала мне шею. Я, однако, не делал попыток двигаться и ожидал дальнейших событий. Мне очень хотелось узнать, к кому это я попал в руки. Всего больше я боялся, что у меня отберут пакет и что мне не придётся выполнить поручение Монмауза. Я решительно не мог предвидеть, что буду обезоружен без борьбы и что бумаги, доверенные мне, будут так легко отобраны. Думая об этом, я густо покраснел от стыда, и в висках застучала кровь.
Шайка, взявшая меня в плен, состояла из грубых бородатых людей в меховых шапках и бумазейных куртках. У всех у них были портупеи из буйволовой кожи, на которых болтались короткие тесаки. Лица у них были тёмные, точно высушенные солнцем, сапоги у всех были высокие, что позволяло думать, что передо мной находятся охотники или моряки. Последнее было вероятнее, ибо друг с другом они разговаривали на грубом морском жаргоне. Двое стояли на коленях возле меня, держа меня за руки, а третий стоял, наведя взведённый пистолет прямо мне на голову. Остальные из них — семь или восемь — поднимали человека, которого я сшиб с ног. Лицо у этого человека было все покрыто кровью.
— Лошадь отвести к дяде Майкрофту! — произнёс плотный чернобровый человек, бывший, по-видимому, атаманом шайки. — Это не драгунская кляча, а хороший, довольно чистых кровей конь. За него мы выручим не меньше шестидесяти монет. Ты, Пит, получишь свою часть из этих денег и можешь на них купить пластырь для своей рожи. Ишь она у тебя какая.
— Покади, вот я тибе, забачья нога! — крикнул голландец, грозя мне кулаком. — Ты осмелился ударить Питера, нанимаешь ли ты этто? Тн пролил крофь Питера, панимаешь ли ты? Погоди, узнаешь ти, кто я дакой!
— Заткни глотку, Пит! — прорычал один из товарищей. — Этот парень, конечно, чёртово исчадие и погибнет он теперь, как ему подобает. Надо уничтожать таких подлецов, как он, но что касается тебя. Пит, ты с ним не вяжись. Если бы он был на свободе, он свернул бы тебе шею, как тетереву. И пришлось бы тебе кричать караул да звать на помощь, как тогда, помнишь, в Мартынов день? Небось не забыл, как испугался жены Купера Дика, приняв её за акцизного чиновника?
— Этта он мине шея завернёт? — воскликнул голландец, обалдевший от моего удара и выпитого коньяка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136