Вы говорите по-иностранному, а я по-иностранному не обучен.
— Ну и срам вашим родителям за то, что они не могли выучить как следует хорошему английскому языку, — проворчал старый Соломон, — по правде, приятель, меня даже удивляет то, что нам, морякам, приходится учить вас, береговых крыс, английскому языку. Плавал я, друг, на судне «Ворчестер». Это тот самый «Ворчестер», который затонул в Фунчальской бухте. Команды нас было семьсот человек, и все, включая мальчишек, понимали меня. А вот как я стал жить на берегу, дела пошли совсем другие. Я только и встречаю, что тупиц вроде тебя. По-английски ни аза в глаза не понимают. Подумаешь, что это португальцы какие-нибудь, а не англичане. Станешь говорить вот с таким, как ты, молодцом, а он глазеет на тебя, как свинья на ураган, и ничего не понимает. Спроси у него какой-нибудь пустяк — ну хоть каким, дескать, курсом идёшь или сколько склянок пробило, он даже этого не понимает.
— Кого вам видеть-то надо? — сердито спросил сержант. — У вас язык чертовски длинный.
— И грубый, когда я говорю с дураками, — подтвердил моряк, — отдать бы тебя, паренёк, мне под руководство. Выдержал бы я тебя на вахте, покрейсировали бы мы годика три, ну, тогда, пожалуй, из тебя вышел бы человек.
— Пропустить старика! — бешено крикнул сержант. И моряк, ковыляя, вступил в наше помещение. Лицо его ухмылялось и превратилось в сплошную гримасу. Соломон был рад своей словесной победе над сержантом и засунул в рот большую, чем обыкновенно, порцию табаку. Войдя к нам и не видя меня, он приложил руки ко рту в виде рупора и стал во весь дух кричать:
— Кларк! Михей! Эгой! Эгой!
— Я здесь, Соломон, — сказал я, прикасаясь к его плечу.
— Благослови тебя Господь, паренёк, благослови тебя Бог! — воскликнул Соломон Спрент, с чувством потрясая мне руку. — А я-то тебя и не заметил, но да это и не удивительно. Одна из моих гляделок так же затянулась туманом, как утёсы Ныофаундлэнда. Около тридцати лет тому назад долговязый Виллиамс из Пойнта, сидя со мной в гостинице «Тигр», запустил мне в гляделку квартой пива. С тех пор она и не действует. Ну, как поживаешь? Держишься на воде? Течи не имеется?
— Ничего, живу помаленьку, — ответил я, — жаловаться нечего.
— Значит, оснастка в порядке? — продолжал спрашивать старик. — Мачты не попорчены выстрелами? От подводных пробоин не пострадал? Враг не обстреливал, не брал на абордаж, ко дну не пускал?
— Нет-нет, этого не было, — ответил я, смеясь.
— Но право же, ты точно бы похудел. В два месяца состарился на десять лет. На войну ты двинулся в настоящем виде — нарядный, оснащённый, как только что спущенное на воду военное судно, но теперь это судно изрядно потрёпано погодой и боями. Краска с бортов сошла, да и флаги ветром с мачт сорваны. А все-таки я рад тому, что корпус у тебя цел и что ты держишься на воде.
— Ну да зато и видеть мне пришлось кое-что такое, что легко может состарить человека на десять лет, — ответил я.
Соломон покрутил головой и, вздохнув, ответил:
— Ах, это препоганое дело! — ответил он. — Ну, да пускай буря бушует, море рано или поздно успокоится. Бросай только якорь поглубже, уповай на Провидение. Да, мальчик-, упование на Бога — вот в чем наше спасение. Но ведь я тебя знаю. Ты небось горюешь вот об этих бедняках больше, чем о себе?
— Действительно, мне становится грустно, когда я смотрю на то, как эти люди страдают. Они молчат и не жалуются. А из-за кого страдают? Из-за такого человека! — сказал я.
Соломон заскрежетал зубами и воскликнул:
— Черт возьми эту земляную крысу! А тоже, королём захотел быть!
— Ну, как поживают отец и мать? — спросил я. — И как вам удалось отъехать так далеко от дома?
— Ну, брат, я не мог дольше оставаться на своей стоянке, очень уж меня забрало. Обрезал я, стало быть, якорь и взял курс на север, по направлению к Солсбери. Ветер мне благоприятствовал. Лицо у твоего отца спокойное: старик взял себя в руки и каждый день выходит на работу. Судьи к нему приставали, таскали два раза в Винчестер для допроса, но бумаги у него оказались в порядке, и обвинений к нему никаких не предъявляется. Твоя мать-бедняга все плачет. Такая слёзная течь сделалась, что беда. Но плакать-то она плачет, а дело не забывает. И соседей лечит, и пироги печёт все по-прежнему. Будь она поваром на корабле, она бы из кухонной каюты не ушла бы, даже если бы судно тонуло. Такой уж характер. Всех эта буря огорчила. Одни молятся, а другие ром пьют. Ром — это дело хорошее, сердце оно разогревает. Когда я к тебе поплыл, они обрадовались. Я дал твоим родителям слово моряка, что сделаю все возможное, чтобы вытащить тебя из твоих засадок.
— Вытащить меня, Соломон?! — произнёс я. — Об этом и толковать нечего. Вытащить меня отсюда невозможно.
— Ну нет, разные способы есть, — ответил старик, понижая голос до шёпота и многозначительно кивая головой. По-видимому, он много думал над этим вопросом. — Можно просверлить дно, — шепнул он.
— Просверлить дно?!
— Ну да, мальчик, просверлить дно. Во время второй голландской войны я был квартирмейстером на галере «Провидение». Эскадра Ван Тромпа прижала нас к берегу. Произошёл бой. Мачты у нас все посшибли, а палуба была залита кровью. Нас взяли на абордаж и отправили пленными в Тексеч. Все мы были закованы в кандалы и посажены в трюм. Кроме воды и крыс — никакого удовольствия. Сидим в темноте, запертые, а наверху, на палубе, сторожат враги. Но удержать они нас не могли. Мы сняли кандалы, и наш младший плотник Вилль Адаме провертел в дне корабля дыру. Судно начало тонуть, поднялась суматоха, мы выскочили на палубу и пустили в вход вместо дубин кандалы. Перебив команду, мы завладели судном. Однако, чего ты улыбаешься? Разве мой план кажется тебе трудноосуществимым?
— Нет, он осуществим, — ответил я, смеясь, — но для того, чтобы сделать все это, надо, чтобы этот шерстяной склад превратился в галеру «Провидение» и город Таунтон — в Бискайскую бухту.
Старик нахмурился и ответил:
— Ты прав, я вышел из фарватера, но у меня есть другой превосходный план. Надо взорвать тюрьму — вот что.
— Взорвать тюрьму?! — воскликнул я в недоумении.
— Ну да, это нетрудно! Надо только запастись парой бочонков с порохом, длинным фитилём и выбрать ночку потемнее. Тогда эти стены улетят к черту на кулички, и уходи куда хочешь.
— Но что станется с людьми, которые сидят здесь? — спросил я. — Стало быть, и их надо взрывать?
— Ах, чума меня возьми, об этом-то я и забыл, — воскликнул Соломон — ну, в таком случае придумывай сам что-нибудь. Говори, что делать! Командуй! Ты будешь адмиральским кораблём, а я линейным судном. По команде я немедленно же подниму паруса и буду действовать до тех пор, пока старый корпус будет слушаться руля.
— В таком случае я дам такой совет, мой дорогой, старый друг, — ответил я, — предоставьте события их естественному течению и возвращайтесь в Хэвант. Моим отвезите поклон, скажите, чтобы они были бодры и надеялись на лучшее. Ни вы, никто в свете не может мне помочь. Я решил разделить участь вот этих бедных людей и ни за что их не оставлю. Утешьте, пожалуйста, мою бедную матушку и передайте мой привет Захарии Пальмеру. Ваше посещение доставило мне величайшую радость, а они будут также рады вашему возвращению. В Хэванте вы мне будете более полезны, чем здесь.
— Нет, пусть меня утопят, если я уеду, ничего не сделав, — проворчал старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
— Ну и срам вашим родителям за то, что они не могли выучить как следует хорошему английскому языку, — проворчал старый Соломон, — по правде, приятель, меня даже удивляет то, что нам, морякам, приходится учить вас, береговых крыс, английскому языку. Плавал я, друг, на судне «Ворчестер». Это тот самый «Ворчестер», который затонул в Фунчальской бухте. Команды нас было семьсот человек, и все, включая мальчишек, понимали меня. А вот как я стал жить на берегу, дела пошли совсем другие. Я только и встречаю, что тупиц вроде тебя. По-английски ни аза в глаза не понимают. Подумаешь, что это португальцы какие-нибудь, а не англичане. Станешь говорить вот с таким, как ты, молодцом, а он глазеет на тебя, как свинья на ураган, и ничего не понимает. Спроси у него какой-нибудь пустяк — ну хоть каким, дескать, курсом идёшь или сколько склянок пробило, он даже этого не понимает.
— Кого вам видеть-то надо? — сердито спросил сержант. — У вас язык чертовски длинный.
— И грубый, когда я говорю с дураками, — подтвердил моряк, — отдать бы тебя, паренёк, мне под руководство. Выдержал бы я тебя на вахте, покрейсировали бы мы годика три, ну, тогда, пожалуй, из тебя вышел бы человек.
— Пропустить старика! — бешено крикнул сержант. И моряк, ковыляя, вступил в наше помещение. Лицо его ухмылялось и превратилось в сплошную гримасу. Соломон был рад своей словесной победе над сержантом и засунул в рот большую, чем обыкновенно, порцию табаку. Войдя к нам и не видя меня, он приложил руки ко рту в виде рупора и стал во весь дух кричать:
— Кларк! Михей! Эгой! Эгой!
— Я здесь, Соломон, — сказал я, прикасаясь к его плечу.
— Благослови тебя Господь, паренёк, благослови тебя Бог! — воскликнул Соломон Спрент, с чувством потрясая мне руку. — А я-то тебя и не заметил, но да это и не удивительно. Одна из моих гляделок так же затянулась туманом, как утёсы Ныофаундлэнда. Около тридцати лет тому назад долговязый Виллиамс из Пойнта, сидя со мной в гостинице «Тигр», запустил мне в гляделку квартой пива. С тех пор она и не действует. Ну, как поживаешь? Держишься на воде? Течи не имеется?
— Ничего, живу помаленьку, — ответил я, — жаловаться нечего.
— Значит, оснастка в порядке? — продолжал спрашивать старик. — Мачты не попорчены выстрелами? От подводных пробоин не пострадал? Враг не обстреливал, не брал на абордаж, ко дну не пускал?
— Нет-нет, этого не было, — ответил я, смеясь.
— Но право же, ты точно бы похудел. В два месяца состарился на десять лет. На войну ты двинулся в настоящем виде — нарядный, оснащённый, как только что спущенное на воду военное судно, но теперь это судно изрядно потрёпано погодой и боями. Краска с бортов сошла, да и флаги ветром с мачт сорваны. А все-таки я рад тому, что корпус у тебя цел и что ты держишься на воде.
— Ну да зато и видеть мне пришлось кое-что такое, что легко может состарить человека на десять лет, — ответил я.
Соломон покрутил головой и, вздохнув, ответил:
— Ах, это препоганое дело! — ответил он. — Ну, да пускай буря бушует, море рано или поздно успокоится. Бросай только якорь поглубже, уповай на Провидение. Да, мальчик-, упование на Бога — вот в чем наше спасение. Но ведь я тебя знаю. Ты небось горюешь вот об этих бедняках больше, чем о себе?
— Действительно, мне становится грустно, когда я смотрю на то, как эти люди страдают. Они молчат и не жалуются. А из-за кого страдают? Из-за такого человека! — сказал я.
Соломон заскрежетал зубами и воскликнул:
— Черт возьми эту земляную крысу! А тоже, королём захотел быть!
— Ну, как поживают отец и мать? — спросил я. — И как вам удалось отъехать так далеко от дома?
— Ну, брат, я не мог дольше оставаться на своей стоянке, очень уж меня забрало. Обрезал я, стало быть, якорь и взял курс на север, по направлению к Солсбери. Ветер мне благоприятствовал. Лицо у твоего отца спокойное: старик взял себя в руки и каждый день выходит на работу. Судьи к нему приставали, таскали два раза в Винчестер для допроса, но бумаги у него оказались в порядке, и обвинений к нему никаких не предъявляется. Твоя мать-бедняга все плачет. Такая слёзная течь сделалась, что беда. Но плакать-то она плачет, а дело не забывает. И соседей лечит, и пироги печёт все по-прежнему. Будь она поваром на корабле, она бы из кухонной каюты не ушла бы, даже если бы судно тонуло. Такой уж характер. Всех эта буря огорчила. Одни молятся, а другие ром пьют. Ром — это дело хорошее, сердце оно разогревает. Когда я к тебе поплыл, они обрадовались. Я дал твоим родителям слово моряка, что сделаю все возможное, чтобы вытащить тебя из твоих засадок.
— Вытащить меня, Соломон?! — произнёс я. — Об этом и толковать нечего. Вытащить меня отсюда невозможно.
— Ну нет, разные способы есть, — ответил старик, понижая голос до шёпота и многозначительно кивая головой. По-видимому, он много думал над этим вопросом. — Можно просверлить дно, — шепнул он.
— Просверлить дно?!
— Ну да, мальчик, просверлить дно. Во время второй голландской войны я был квартирмейстером на галере «Провидение». Эскадра Ван Тромпа прижала нас к берегу. Произошёл бой. Мачты у нас все посшибли, а палуба была залита кровью. Нас взяли на абордаж и отправили пленными в Тексеч. Все мы были закованы в кандалы и посажены в трюм. Кроме воды и крыс — никакого удовольствия. Сидим в темноте, запертые, а наверху, на палубе, сторожат враги. Но удержать они нас не могли. Мы сняли кандалы, и наш младший плотник Вилль Адаме провертел в дне корабля дыру. Судно начало тонуть, поднялась суматоха, мы выскочили на палубу и пустили в вход вместо дубин кандалы. Перебив команду, мы завладели судном. Однако, чего ты улыбаешься? Разве мой план кажется тебе трудноосуществимым?
— Нет, он осуществим, — ответил я, смеясь, — но для того, чтобы сделать все это, надо, чтобы этот шерстяной склад превратился в галеру «Провидение» и город Таунтон — в Бискайскую бухту.
Старик нахмурился и ответил:
— Ты прав, я вышел из фарватера, но у меня есть другой превосходный план. Надо взорвать тюрьму — вот что.
— Взорвать тюрьму?! — воскликнул я в недоумении.
— Ну да, это нетрудно! Надо только запастись парой бочонков с порохом, длинным фитилём и выбрать ночку потемнее. Тогда эти стены улетят к черту на кулички, и уходи куда хочешь.
— Но что станется с людьми, которые сидят здесь? — спросил я. — Стало быть, и их надо взрывать?
— Ах, чума меня возьми, об этом-то я и забыл, — воскликнул Соломон — ну, в таком случае придумывай сам что-нибудь. Говори, что делать! Командуй! Ты будешь адмиральским кораблём, а я линейным судном. По команде я немедленно же подниму паруса и буду действовать до тех пор, пока старый корпус будет слушаться руля.
— В таком случае я дам такой совет, мой дорогой, старый друг, — ответил я, — предоставьте события их естественному течению и возвращайтесь в Хэвант. Моим отвезите поклон, скажите, чтобы они были бодры и надеялись на лучшее. Ни вы, никто в свете не может мне помочь. Я решил разделить участь вот этих бедных людей и ни за что их не оставлю. Утешьте, пожалуйста, мою бедную матушку и передайте мой привет Захарии Пальмеру. Ваше посещение доставило мне величайшую радость, а они будут также рады вашему возвращению. В Хэванте вы мне будете более полезны, чем здесь.
— Нет, пусть меня утопят, если я уеду, ничего не сделав, — проворчал старик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136