Голоса их действительно были приятны для слуха, но ведь это Гендель дал им случай проявить себя; музыка его пленила наши души и воспламенила на сумасшествие по отношению к отдельным исполнителям. В этом проявилось его величие, хотя сила его осталась невидимой; певец получал от этого пользу и похвалы, настоящей же ценностью была незаметная и невознагражденная, небогатая, но гордая судьба забытого мастера.
Существует ли в мире такая нация, где знакомы с властью музыки, но не знают имени Генделя? Не носим ли мы гордое звание хранителей искусств и наук во всей Европе? И если мы говорим о великих гениях, нами же порожденных или находящихся среди нас, можем ли мы забыть Генделя? И сейчас, после того как на протяжении многих лет мы располагали им, из-за одного нечаянного ложного шага мы совершенно оставляем его, и он должен испытывать нужду в такой стране, которой долгое время служил? В стране гласности и общественного мнения, где так ценят изящные искусства и где заслуги самых выдающихся мастеров сопровождаются столь достойными знаками признания и поощрения, что гении из других стран часто жалеют, что родились не здесь? Это невозможно! И если мы не желаем заботиться о нем, то подумаем хотя бы о себе, дабы сохранить добрую славу в культурном мире; и если старость или болезненность, или гордость, столь неотделимая от человеческого величия, та гордость, которая вдохновила Горация на «Exegi monumentum», а Овидия на «Jamque opus exegi», гордость, которая увенчала могилу Архимеда сферой и цилиндром, а могилу Корелли - мелодией, я говорю, если эта гордость была оскорбительна, - не нужно принимать ее во внимание точно так же, как солнечные пятна, ведь, хотя это и пятна, они не затеняют большого таланта.
Можете догадаться, господа, что, собственно говоря, я хочу сказать своим письмом. Мне хочется надеяться, что я смогу обеспечить защиту Генделя и склонить на его сторону тех господ, которых чем-либо обидело поведение этого великого человека (ибо в музыкальном мире Гендель останется великим человеком и в том случае, если против этого свидетельствует его неудача), возвратить ему милость и освободить его от преследований мелких людишек, которые, использовав недовольство знати, срывают его афиши, едва их расклеили, и еще тысячью других способов оскорбляют его и наносят ему урон. Я уверен, что они снова проявят к нему благосклонность и отнесутся к делу без пристрастия; между тем общественность должна позаботиться о том, чтобы Гендель не испытывал ни в чем нужды, в противном случае это было бы непростительной неблагодарностью; и поскольку ораториальное исполнение в среду является последним в нынешнем сезоне и, если верить известиям, последним в этой стране, наполним его дом на этом последнем концерте дружественным и доброжелательным великодушием и покажем перед его отъездом, что Лондон, крупнейший и богатейший город мира, настолько же богат добродетелями, насколько деньгами, и может прощать и снисходительно относиться к неудачам великого гения и даже к его ошибкам.
И музыка, и текст готовящегося к исполнению произведения благородны и возвышенны, хорошо обдуманы и полны значения. Композитор и поэт идут здесь рука об руку и, кажется, соревнуются друг с другом в том, который из них может лучше выразить контрасты веселья и грусти, пронизывающие «Allegro ed il Pensieroso» на всем его протяжении; и всем, кто внимательно послушает произведение, станет ясно, что Гендель находился в лучшем состоянии духа, когда сочинял его. Это самое серьезное доказательство того, о чем я говорил ранее; музыка действительно является таким языком, который понимает душа, ведь для слуха это всего лишь приятное звучание...»
Этот восторженный поклонник Генделя выказывает свою некоторую неосведомленность. Например, он неправильно пишет имена известнейших певцов и считает Фаринелли - который никогда, по крайней мере публично, не спел ни одного такта Генделя - генделевским певцом. Поэтому и другие сообщенные им сведения можно принимать лишь с некоторой оговоркой. Срыв афиш более чем вероятен; фактом является и то, что упоминаемое выступление Генделя было действительно последним в Лондоне, во всяком случае до 1743 года. Кого же «оскорбил» Гендель и что было «нечаянным ложным шагом», сегодня выяснить уже не представляется возможным. Вероятнее всего, автор письма просто намекает на охлаждение публики к Генделю в последние несколько лет. (Со времени исполненного в начале 1740 года «L'Allegro» Гендель не писал новых ораторий, последние же его оперы все без исключения провалились.)
Гендель в Дублине.
«Мессия»
(1741-1742)
Летом 1741 года Гендель совершенно устранился от общественной жизни. Противники его, по-видимому, празднуют победу: казалось, что Гендель окончательно сложит оружие, откажется от безнадежных и провалившихся оперных начинаний и исчезнет из музыкальной жизни.
Однако в действительности дело обстояло не так. Гендель получил от своего знатного друга Чарлза Дженинса такой импульс, который, с одной стороны, вернул ему утраченное было желание работать, с другой стороны, в последний раз предопределил направление его дальнейшей судьбы. Дженинс подал Генделю идею составить на основе текста Библии либретто оратории о жизни Христа. Этой теме Гендель не мог противостоять, с лихорадочной страстностью он берется за работу: через три недели «Мессия» был закончен. (Работу над ним Гендель начал 22 августа, а 14 сентября партитура была уже готова.) Желание работать не покидает Генделя и в дальнейшем: через шесть недель он заканчивает новую ораторию, написанную на тему из Ветхого завета, - «Самсона» (29 октября 1741 года).
Хорошо поработав, Гендель вновь начинает появляться в Лондоне. Так, например, 31 октября он посетил открытие сезона «дворянской» Оперы. Было исполнено «пастиччо» «Алессандро в Персии», музыку которого составил Галуппи из произведений Лео, Хассе, Лампуньяни и других-композиторов. Хотя представление многим, в том числе и Генделю, не понравилось, произведение это было исполнено в данном и последующем сезоне двадцать один раз.
18 ноября 1741 года. Генделю, обманувшемуся и разочаровавшемуся в лондонской публике, даже не приходило в голову исполнить новые оратории. Поэтому ему очень кстати пришлось приглашение, полученное от ирландского лорда-наместника герцога Девонширского. Генделя уже ничто не привязывало к Лондону, о дублинской же публике он знал, что она всегда с большой любовью и пониманием принимала его произведения. Итак, в начале ноября он отправился в путь и через Честер и Холихед прибыл в Дублин. По пути, в Честере, с Генделем впервые встретился Бёрни, впоследствии крупный английский историк музыки, которому в то время было всего 15 лет и который еще учился в честерской школе.
В Дублине на Фишэмбль-стрит только что был построен новый, вмещающий семьсот человек концертный зал. В нем проводила свои концерты дублинская Музыкальная академия, членами которой были исключительно аристократы-любители. Собрания их проходили обычно при закрытых дверях, но каждый год они проводили один-два благотворительных публичных концерта.
По прибытии Гендель весьма активно включается в концертную жизнь. Уже 21 ноября 1741 года «Даблин джернэл» оповещает читателей о том, что 10 декабря в соборе св.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Существует ли в мире такая нация, где знакомы с властью музыки, но не знают имени Генделя? Не носим ли мы гордое звание хранителей искусств и наук во всей Европе? И если мы говорим о великих гениях, нами же порожденных или находящихся среди нас, можем ли мы забыть Генделя? И сейчас, после того как на протяжении многих лет мы располагали им, из-за одного нечаянного ложного шага мы совершенно оставляем его, и он должен испытывать нужду в такой стране, которой долгое время служил? В стране гласности и общественного мнения, где так ценят изящные искусства и где заслуги самых выдающихся мастеров сопровождаются столь достойными знаками признания и поощрения, что гении из других стран часто жалеют, что родились не здесь? Это невозможно! И если мы не желаем заботиться о нем, то подумаем хотя бы о себе, дабы сохранить добрую славу в культурном мире; и если старость или болезненность, или гордость, столь неотделимая от человеческого величия, та гордость, которая вдохновила Горация на «Exegi monumentum», а Овидия на «Jamque opus exegi», гордость, которая увенчала могилу Архимеда сферой и цилиндром, а могилу Корелли - мелодией, я говорю, если эта гордость была оскорбительна, - не нужно принимать ее во внимание точно так же, как солнечные пятна, ведь, хотя это и пятна, они не затеняют большого таланта.
Можете догадаться, господа, что, собственно говоря, я хочу сказать своим письмом. Мне хочется надеяться, что я смогу обеспечить защиту Генделя и склонить на его сторону тех господ, которых чем-либо обидело поведение этого великого человека (ибо в музыкальном мире Гендель останется великим человеком и в том случае, если против этого свидетельствует его неудача), возвратить ему милость и освободить его от преследований мелких людишек, которые, использовав недовольство знати, срывают его афиши, едва их расклеили, и еще тысячью других способов оскорбляют его и наносят ему урон. Я уверен, что они снова проявят к нему благосклонность и отнесутся к делу без пристрастия; между тем общественность должна позаботиться о том, чтобы Гендель не испытывал ни в чем нужды, в противном случае это было бы непростительной неблагодарностью; и поскольку ораториальное исполнение в среду является последним в нынешнем сезоне и, если верить известиям, последним в этой стране, наполним его дом на этом последнем концерте дружественным и доброжелательным великодушием и покажем перед его отъездом, что Лондон, крупнейший и богатейший город мира, настолько же богат добродетелями, насколько деньгами, и может прощать и снисходительно относиться к неудачам великого гения и даже к его ошибкам.
И музыка, и текст готовящегося к исполнению произведения благородны и возвышенны, хорошо обдуманы и полны значения. Композитор и поэт идут здесь рука об руку и, кажется, соревнуются друг с другом в том, который из них может лучше выразить контрасты веселья и грусти, пронизывающие «Allegro ed il Pensieroso» на всем его протяжении; и всем, кто внимательно послушает произведение, станет ясно, что Гендель находился в лучшем состоянии духа, когда сочинял его. Это самое серьезное доказательство того, о чем я говорил ранее; музыка действительно является таким языком, который понимает душа, ведь для слуха это всего лишь приятное звучание...»
Этот восторженный поклонник Генделя выказывает свою некоторую неосведомленность. Например, он неправильно пишет имена известнейших певцов и считает Фаринелли - который никогда, по крайней мере публично, не спел ни одного такта Генделя - генделевским певцом. Поэтому и другие сообщенные им сведения можно принимать лишь с некоторой оговоркой. Срыв афиш более чем вероятен; фактом является и то, что упоминаемое выступление Генделя было действительно последним в Лондоне, во всяком случае до 1743 года. Кого же «оскорбил» Гендель и что было «нечаянным ложным шагом», сегодня выяснить уже не представляется возможным. Вероятнее всего, автор письма просто намекает на охлаждение публики к Генделю в последние несколько лет. (Со времени исполненного в начале 1740 года «L'Allegro» Гендель не писал новых ораторий, последние же его оперы все без исключения провалились.)
Гендель в Дублине.
«Мессия»
(1741-1742)
Летом 1741 года Гендель совершенно устранился от общественной жизни. Противники его, по-видимому, празднуют победу: казалось, что Гендель окончательно сложит оружие, откажется от безнадежных и провалившихся оперных начинаний и исчезнет из музыкальной жизни.
Однако в действительности дело обстояло не так. Гендель получил от своего знатного друга Чарлза Дженинса такой импульс, который, с одной стороны, вернул ему утраченное было желание работать, с другой стороны, в последний раз предопределил направление его дальнейшей судьбы. Дженинс подал Генделю идею составить на основе текста Библии либретто оратории о жизни Христа. Этой теме Гендель не мог противостоять, с лихорадочной страстностью он берется за работу: через три недели «Мессия» был закончен. (Работу над ним Гендель начал 22 августа, а 14 сентября партитура была уже готова.) Желание работать не покидает Генделя и в дальнейшем: через шесть недель он заканчивает новую ораторию, написанную на тему из Ветхого завета, - «Самсона» (29 октября 1741 года).
Хорошо поработав, Гендель вновь начинает появляться в Лондоне. Так, например, 31 октября он посетил открытие сезона «дворянской» Оперы. Было исполнено «пастиччо» «Алессандро в Персии», музыку которого составил Галуппи из произведений Лео, Хассе, Лампуньяни и других-композиторов. Хотя представление многим, в том числе и Генделю, не понравилось, произведение это было исполнено в данном и последующем сезоне двадцать один раз.
18 ноября 1741 года. Генделю, обманувшемуся и разочаровавшемуся в лондонской публике, даже не приходило в голову исполнить новые оратории. Поэтому ему очень кстати пришлось приглашение, полученное от ирландского лорда-наместника герцога Девонширского. Генделя уже ничто не привязывало к Лондону, о дублинской же публике он знал, что она всегда с большой любовью и пониманием принимала его произведения. Итак, в начале ноября он отправился в путь и через Честер и Холихед прибыл в Дублин. По пути, в Честере, с Генделем впервые встретился Бёрни, впоследствии крупный английский историк музыки, которому в то время было всего 15 лет и который еще учился в честерской школе.
В Дублине на Фишэмбль-стрит только что был построен новый, вмещающий семьсот человек концертный зал. В нем проводила свои концерты дублинская Музыкальная академия, членами которой были исключительно аристократы-любители. Собрания их проходили обычно при закрытых дверях, но каждый год они проводили один-два благотворительных публичных концерта.
По прибытии Гендель весьма активно включается в концертную жизнь. Уже 21 ноября 1741 года «Даблин джернэл» оповещает читателей о том, что 10 декабря в соборе св.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55