Однако содействие своему счастью никогда не может быть
непосредственным долгом, а тем более принципом всякого долга. А так как все
определяющие основания воли, за исключением чистого практического закона
разума (морального закона), эмпирические, следовательно, как эмпирические
относятся к принципу счастья, то все они должны быть обособлены от высшего
нравственного основоположения и не должны быть включены в него в качестве
условия, так как это так же уничтожило бы всякую нравственную ценность, как
эмпирическая примесь к геометрическим основоположениям уничтожила бы всякую
математическую очевидность - самое лучшее, что (по мнению Платона (7))
имеется в математике и что даже важнее всякой пользы ее.
Вместо дедукции высшего принципа чистого практического разума, т. е.
объяснения возможности подобного априорного познания, можно указать лишь на
то, что если признают возможность свободы действующей причины, то следует
признать не только возможность, но даже и необходимость морального закона
как высшего практического закона разумных существ, которым приписывается
свобода причинности их воли: оба понятия столь неразрывно связаны между
собой, что практическую свободу можно определить и как независимость воли
от всякого другого закона, за исключением морального. Но свободу
действующей причины, особенно в чувственно воспринимаемом мире, отнюдь
нельзя усмотреть по ее возможности; хорошо еще, если мы можем быть
достаточно уверены в том, что нет доказательств ее невозможности, а
моральный закон, который ее постулирует, заставляет нас и тем самым дает
нам право признать ее. Но многие все еще думают, что они могут объяснить
эту свободу по эмпирическим принципам, как и всякую другую природную
способность, и рассматривают ее как психологическое свойство, объяснение
которого возможно после более глубокого исследования природы души и мотивов
воли, а не как трансцендентальный предикат причинности существа,
принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру (а ведь именно в этом все
дело), и таким образом сводят на нет превосходное открытие, которое делает
для нас чистый практический разум посредством морального закона, а именно
открытие умопостигаемого мира через осуществление вообще-то
трансцендентного понятия свободы, а тем самым отрицают и сам моральный
закон, который совершенно не допускает какого-либо эмпирического основания
определения. Вот почему необходимо привести здесь еще некоторые доводы
против этого заблуждения и для того, чтобы показать всю поверхностность
эмпиризма.
Понятие причинности как естественной необходимости в отличие ее от
причинности как свободы касается лишь существования вещей, поскольку это
существование определимо во времени, следовательно как явлений, в
противоположность их причинности как вещей в себе. Но если определения
существования вещей во времени признают за определения вещей в себе (так
обычно и представляют себе), то необходимость в причинном отношении никак
нельзя соединить со свободой: они противоречат друг другу. В самом деле, из
первой следует, что каждое событие, стало быть, и каждый поступок, который
происходит в определенный момент времени, необходимо обусловлен тем, что
было в предшествующее время. А так как прошедшее время уже не находится в
моей власти, то каждый мой поступок необходим в силу определяющих
оснований, которые не находятся в моей власти, т. е. в каждый момент
времени, в который я действую, я никогда не бываю свободным. Более того,
если бы я даже признавал все свое существование независимым от какой бы то
ни было чуждой причины (например, от бога), так что определяющее основание
моей причинности и даже всего моего существования было бы не вне меня, то и
это отнюдь не превращало бы естественную необходимость в свободу. В самом
деле, в каждый момент времени я подчинен необходимости быть определяемым к
деятельности тем, что не находится в моей власти, и a parte priori
бесконечный ряд событий, который я всегда могу лишь продолжать в заранее же
определенном порядке и нигде не могу начинать спонтанно, был бы непрерывной
цепью природы, и моя причинность, таким образом, никогда не была бы
свободой.
Если, следовательно, хотят приписывать свободу существу, чье существование
определено во времени, то по крайней мере в этом отношении нельзя исключать
его существование, стало быть, и его поступки из закона естественной
необходимости всех событий; это было бы равносильно предоставлению его
слепой случайности. А так как этот закон неизбежно касается всякой
причинности вещей, поскольку их существование определимо во времени, то,
если бы оно было тем способом, каким следовало бы представлять себе и
существование этих вещей в себе, свободу следовало бы отбросить как
никчемное и невозможное понятие. Следовательно, если хотят спасти ее, то не
остается ничего другого, как приписывать существование вещи, поскольку оно
определимо во времени, значит, и причинность по закону естественной
необходимости только явлению, а свободу - тому же самому существу как вещи
в себе. Это, конечно, и неизбежно, если хотят сохранить этих
противоположных друг другу понятия; но в их применении, если хотят
объяснить их как соединенные в одном и том поступке и, следовательно,
объяснить само это соединение, возникают большие трудности, которые делают
такое соединение как будто невозможным.
Если о человеке, который совершил кражу, я говорю: этот поступок есть по
естественному закону причинности необходимое следствие из определяющих
оснований предшествующего времени и потому было невозможно, чтобы этот
поступок не был совершен, то каким образом может оценка поступка по
моральному закону что-то изменить здесь и как можно предполагать, что этого
поступка могло и не быть, так как закон гласит, что его не должно было бы
быть, т. е. каким образом он может называться совершенно свободным в тот
самый момент и в отношении того же самого поступка, в который он подчинен
неизбежной естественной необходимости и в том же отношении? Искать выход
лишь в том, чтобы вид определяющих оснований его причинности по закону
природы приспосабливать к относительному понятию свободы (по которому
иногда называют свободным действие, естественное определяющее основание
которого находится внутри действующего существа, например действие
брошенного тела, когда оно находится в свободном движении; в этом случае
употребляют слово свобода, так как тело, пока оно летит, ничем не
побуждается извне; или мы называем также свободным движение часов, потому
что они сами двигают стрелку, которая, следовательно, не нуждается в толчке
извне; точно так же поступки людей, хотя они необходимы из-за своих
определяющих оснований, предшествующих во времени, мы все же называем
свободными, потому что они внутренние представления, порожденные нашими
собственными силами, и тем самым желания, вызванные определенными
обстоятельствами, и, стало быть, поступки, совершенные по собственному
нашему усмотрению), - это жалкая уловка, за которую кое-кто все еще готов
ухватиться, полагая, будто таким мелочным педантизмом разрешена трудная
проблема, над решением которой тщетно бились в течение тысячелетий, ввиду
чего такое решение вряд ли можно было бы найти на поверхности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
непосредственным долгом, а тем более принципом всякого долга. А так как все
определяющие основания воли, за исключением чистого практического закона
разума (морального закона), эмпирические, следовательно, как эмпирические
относятся к принципу счастья, то все они должны быть обособлены от высшего
нравственного основоположения и не должны быть включены в него в качестве
условия, так как это так же уничтожило бы всякую нравственную ценность, как
эмпирическая примесь к геометрическим основоположениям уничтожила бы всякую
математическую очевидность - самое лучшее, что (по мнению Платона (7))
имеется в математике и что даже важнее всякой пользы ее.
Вместо дедукции высшего принципа чистого практического разума, т. е.
объяснения возможности подобного априорного познания, можно указать лишь на
то, что если признают возможность свободы действующей причины, то следует
признать не только возможность, но даже и необходимость морального закона
как высшего практического закона разумных существ, которым приписывается
свобода причинности их воли: оба понятия столь неразрывно связаны между
собой, что практическую свободу можно определить и как независимость воли
от всякого другого закона, за исключением морального. Но свободу
действующей причины, особенно в чувственно воспринимаемом мире, отнюдь
нельзя усмотреть по ее возможности; хорошо еще, если мы можем быть
достаточно уверены в том, что нет доказательств ее невозможности, а
моральный закон, который ее постулирует, заставляет нас и тем самым дает
нам право признать ее. Но многие все еще думают, что они могут объяснить
эту свободу по эмпирическим принципам, как и всякую другую природную
способность, и рассматривают ее как психологическое свойство, объяснение
которого возможно после более глубокого исследования природы души и мотивов
воли, а не как трансцендентальный предикат причинности существа,
принадлежащего к чувственно воспринимаемому миру (а ведь именно в этом все
дело), и таким образом сводят на нет превосходное открытие, которое делает
для нас чистый практический разум посредством морального закона, а именно
открытие умопостигаемого мира через осуществление вообще-то
трансцендентного понятия свободы, а тем самым отрицают и сам моральный
закон, который совершенно не допускает какого-либо эмпирического основания
определения. Вот почему необходимо привести здесь еще некоторые доводы
против этого заблуждения и для того, чтобы показать всю поверхностность
эмпиризма.
Понятие причинности как естественной необходимости в отличие ее от
причинности как свободы касается лишь существования вещей, поскольку это
существование определимо во времени, следовательно как явлений, в
противоположность их причинности как вещей в себе. Но если определения
существования вещей во времени признают за определения вещей в себе (так
обычно и представляют себе), то необходимость в причинном отношении никак
нельзя соединить со свободой: они противоречат друг другу. В самом деле, из
первой следует, что каждое событие, стало быть, и каждый поступок, который
происходит в определенный момент времени, необходимо обусловлен тем, что
было в предшествующее время. А так как прошедшее время уже не находится в
моей власти, то каждый мой поступок необходим в силу определяющих
оснований, которые не находятся в моей власти, т. е. в каждый момент
времени, в который я действую, я никогда не бываю свободным. Более того,
если бы я даже признавал все свое существование независимым от какой бы то
ни было чуждой причины (например, от бога), так что определяющее основание
моей причинности и даже всего моего существования было бы не вне меня, то и
это отнюдь не превращало бы естественную необходимость в свободу. В самом
деле, в каждый момент времени я подчинен необходимости быть определяемым к
деятельности тем, что не находится в моей власти, и a parte priori
бесконечный ряд событий, который я всегда могу лишь продолжать в заранее же
определенном порядке и нигде не могу начинать спонтанно, был бы непрерывной
цепью природы, и моя причинность, таким образом, никогда не была бы
свободой.
Если, следовательно, хотят приписывать свободу существу, чье существование
определено во времени, то по крайней мере в этом отношении нельзя исключать
его существование, стало быть, и его поступки из закона естественной
необходимости всех событий; это было бы равносильно предоставлению его
слепой случайности. А так как этот закон неизбежно касается всякой
причинности вещей, поскольку их существование определимо во времени, то,
если бы оно было тем способом, каким следовало бы представлять себе и
существование этих вещей в себе, свободу следовало бы отбросить как
никчемное и невозможное понятие. Следовательно, если хотят спасти ее, то не
остается ничего другого, как приписывать существование вещи, поскольку оно
определимо во времени, значит, и причинность по закону естественной
необходимости только явлению, а свободу - тому же самому существу как вещи
в себе. Это, конечно, и неизбежно, если хотят сохранить этих
противоположных друг другу понятия; но в их применении, если хотят
объяснить их как соединенные в одном и том поступке и, следовательно,
объяснить само это соединение, возникают большие трудности, которые делают
такое соединение как будто невозможным.
Если о человеке, который совершил кражу, я говорю: этот поступок есть по
естественному закону причинности необходимое следствие из определяющих
оснований предшествующего времени и потому было невозможно, чтобы этот
поступок не был совершен, то каким образом может оценка поступка по
моральному закону что-то изменить здесь и как можно предполагать, что этого
поступка могло и не быть, так как закон гласит, что его не должно было бы
быть, т. е. каким образом он может называться совершенно свободным в тот
самый момент и в отношении того же самого поступка, в который он подчинен
неизбежной естественной необходимости и в том же отношении? Искать выход
лишь в том, чтобы вид определяющих оснований его причинности по закону
природы приспосабливать к относительному понятию свободы (по которому
иногда называют свободным действие, естественное определяющее основание
которого находится внутри действующего существа, например действие
брошенного тела, когда оно находится в свободном движении; в этом случае
употребляют слово свобода, так как тело, пока оно летит, ничем не
побуждается извне; или мы называем также свободным движение часов, потому
что они сами двигают стрелку, которая, следовательно, не нуждается в толчке
извне; точно так же поступки людей, хотя они необходимы из-за своих
определяющих оснований, предшествующих во времени, мы все же называем
свободными, потому что они внутренние представления, порожденные нашими
собственными силами, и тем самым желания, вызванные определенными
обстоятельствами, и, стало быть, поступки, совершенные по собственному
нашему усмотрению), - это жалкая уловка, за которую кое-кто все еще готов
ухватиться, полагая, будто таким мелочным педантизмом разрешена трудная
проблема, над решением которой тщетно бились в течение тысячелетий, ввиду
чего такое решение вряд ли можно было бы найти на поверхности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53