она сделала достоверным
понятие ноуменов, т. е. возможность и даже необходимость их мыслить, и,
например, избавила [нас ] от всех возражении против признания свободы,
рассматриваемой негативно как вполне совместимая с основоположениями и
ограничениями чистого теоретического разума, хотя и не дала возможности
узнать о таких предметах что-либо определенное и расширяющее [наши познания
], а, скорее, лишала нас всякой надежны на это.
Моральный же закон дает нам хотя и не надежду, но факт, безусловно
необъяснимый из каких бы то ни было данных чувственно воспринимаемого мира
и из всей сферы применения нашего теоретического разума; этот факт
указывает нам на чистый умопостигаемый мир, более того, положительно
определяет этот мир и позволяет нам нечто познать о нем, а именно некий
закон.
Этот закон должен дать чувственно воспринимаемому миру как чувственной
природе (что касается разумных существ) форму умопостигаемого мира, т. е.
сверхчувственной природы., не нанося ущерба механизму чувственно
воспринимаемого мира. А природа в самом общем смысле слова есть
существование вещей, подчиненное законам. Чувственная природа разумных
существ вообще - это существование их, подчиненное эмпирически
обусловленным законам, стало быть, для разума представляет собой
гетерономию. Сверхчувственная же природа этих существ есть их существование
по законам, которые не зависят ни от какого эмпирического условия, стало
быть, относятся к автономии чистого разума. А так как законы, по которым
существование вещи зависит от познания, суть законы практические, то
сверхчувственная природа, насколько мы можем составить себе понятие о ней,
есть не что иное, как природа, подчиненная автономии чистого практического
разума. А закон этой автономии есть моральный закон, который,
следовательно, есть основной закон сверхчувственной природы и чистого
умопостигаемого мира, подобие которого должно существовать в чувственно
воспринимаемом мире, но так, чтобы в то же время не наносить ущерба законам
этого мира. Первую природу можно назвать прообразной (natura archetypa),
которую мы познаем только в разуме, а вторую, так как она содержит в себе
возможное воздействие идеи первой как определяющего основания воли, -
отраженной (natura ectypa). В самом деле, моральный закон, согласно идее,
действительно переносит нас в природу, в которой чистый разум, если бы он
был наделен (begleitet ware) соответствующей ему физической способностью,
породил бы высшее благо, и побуждает нашу волю дать форму чувственно
воспринимаемому миру как совокупности разумных существ.
Самые простые наблюдения над самим собой подтверждают, что эта идея
действительно служит для определений нашей воли как бы образцом.
Если максима, в соответствии с которой я намерен дать свидетельское
показание, проверяется практическим разумом, то я всегда стараюсь узнать,
какой она была бы, если бы она имела силу общего закона природы. Совершенно
очевидно, что в таком качестве она каждого принуждала бы к правдивости.
Действительно, со всеобщностью закона природы дело не может обстоять так,
чтобы считать показания доказательными и тем не менее умышленно неверными.
Точно так же максима, которую я принимаю в отношении свободного
распоряжения своей жизнью, тотчас становится определенной, как только я
спрашиваю себя, какой она должна быть, чтобы какая-то природа сохранялась
по некоторому ее закону. Совершенно очевидно, что никто в такой природе не
мог бы покончить с жизнью самовольно, так как такое положение не было бы
прочным естественным порядком. То же было бы и во всех остальных случаях.
Но в действительной природе, коль скоро она предмет опыта, свободная воля
не сама собой определяется к таким максимам, которые сами по себе могли бы
основать некую природу по всеобщим законам или сами по себе были бы
подходящими для такой природы, которая была бы устроена сообразно с ними;
скорее же, они частные склонности, которые хотя и составляют некоторую
природную совокупность по патологическим (физически) законам, но не такую
природу, которая была бы возможна только благодаря нашей воле по чистым
практическим законам. Тем не менее мы разумом сознаем закон, которому
подчинены все наши максимы, как если бы благодаря нашей воле возник и
естественный порядок. Следовательно, это должно быть идеей природы, не
эмпирически данной и тем не менее возможной через свободу, значит,
сверхчувственной природы, которой мы, по крайней мере в практическом
отношении, даем объективную реальность, потому что рассматриваем ее в
качестве объекта нашей воли как существ чистого разума.
Итак, различие между законами такой природы, которой подчинена воля, и
такой природы, которая подчинена вале (касательно отношения воли к ее
свободным поступкам), покоится на том, что в первом случае объекты должны
быть причиной представлений, которые определяют волю, а во втором воля
должна быть причиной объектов, так что причинность этой воли имеет свое
определяющее основание исключительно в способности чистого разума, которая
может быть поэтому названа также чистым практическим разумом.
Следовательно, эти две задачи весьма различны: как, с одной стороны, чистый
разум может a priori познавать объекты и как, с другой стороны, он
непосредственно может быть определяющим основанием воли, т. е. причинности
разумных существ в отношении действительности объектов (только посредством
мысли о всеобщей значимости их собственной максимы как закона).
Первая [задача ], как относящаяся к критике чистого спекулятивного разума,
требует, чтобы прежде всего было объяснено, каким образом a priori возможны
созерцания, без которых вообще нам не может быть дан какой-либо объект и,
следовательно, никакой объект нельзя познать синтетически; решение этой
задачи сводится к тому, что все они в своей совокупности лишь чувственны и
поэтому не делают возможным никакое спекулятивное познание, которое шло бы
дальше, чем простирается возможный опыт; поэтому все основоположения
чистого спекулятивного разума не могут добиться ничего, кроме опыта или
относительно данных предметов, или таких предметов, которые могут быть даны
до бесконечности, но никогда не могут быть даны полностью. Вторая [задача
], как относящаяся к критике практического разума, не требует объяснения
того, как возможны объекты способности желания, так как, будучи задачей
теоретического познания природы, это предоставляется критике спекулятивного
разума; задача состоит в объяснении лишь того, каким образом разум может
определять максимы воли: происходит ли это только посредством эмпирических
представлений как определяющих оснований, или же чистый разум может быть
также практическим разумом и законом возможного, вовсе не эмпирически
познаваемого естественного порядка. Возможность такой сверхчувственной
природы, понятие которой может через нашу свободную волю быть также
основанием действительности этой природы, не нуждается ни в каком априорном
созерцании (умопостигаемого мира), которое в этом случае, как
сверхчувственное, должно было бы быть для нас и невозможным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
понятие ноуменов, т. е. возможность и даже необходимость их мыслить, и,
например, избавила [нас ] от всех возражении против признания свободы,
рассматриваемой негативно как вполне совместимая с основоположениями и
ограничениями чистого теоретического разума, хотя и не дала возможности
узнать о таких предметах что-либо определенное и расширяющее [наши познания
], а, скорее, лишала нас всякой надежны на это.
Моральный же закон дает нам хотя и не надежду, но факт, безусловно
необъяснимый из каких бы то ни было данных чувственно воспринимаемого мира
и из всей сферы применения нашего теоретического разума; этот факт
указывает нам на чистый умопостигаемый мир, более того, положительно
определяет этот мир и позволяет нам нечто познать о нем, а именно некий
закон.
Этот закон должен дать чувственно воспринимаемому миру как чувственной
природе (что касается разумных существ) форму умопостигаемого мира, т. е.
сверхчувственной природы., не нанося ущерба механизму чувственно
воспринимаемого мира. А природа в самом общем смысле слова есть
существование вещей, подчиненное законам. Чувственная природа разумных
существ вообще - это существование их, подчиненное эмпирически
обусловленным законам, стало быть, для разума представляет собой
гетерономию. Сверхчувственная же природа этих существ есть их существование
по законам, которые не зависят ни от какого эмпирического условия, стало
быть, относятся к автономии чистого разума. А так как законы, по которым
существование вещи зависит от познания, суть законы практические, то
сверхчувственная природа, насколько мы можем составить себе понятие о ней,
есть не что иное, как природа, подчиненная автономии чистого практического
разума. А закон этой автономии есть моральный закон, который,
следовательно, есть основной закон сверхчувственной природы и чистого
умопостигаемого мира, подобие которого должно существовать в чувственно
воспринимаемом мире, но так, чтобы в то же время не наносить ущерба законам
этого мира. Первую природу можно назвать прообразной (natura archetypa),
которую мы познаем только в разуме, а вторую, так как она содержит в себе
возможное воздействие идеи первой как определяющего основания воли, -
отраженной (natura ectypa). В самом деле, моральный закон, согласно идее,
действительно переносит нас в природу, в которой чистый разум, если бы он
был наделен (begleitet ware) соответствующей ему физической способностью,
породил бы высшее благо, и побуждает нашу волю дать форму чувственно
воспринимаемому миру как совокупности разумных существ.
Самые простые наблюдения над самим собой подтверждают, что эта идея
действительно служит для определений нашей воли как бы образцом.
Если максима, в соответствии с которой я намерен дать свидетельское
показание, проверяется практическим разумом, то я всегда стараюсь узнать,
какой она была бы, если бы она имела силу общего закона природы. Совершенно
очевидно, что в таком качестве она каждого принуждала бы к правдивости.
Действительно, со всеобщностью закона природы дело не может обстоять так,
чтобы считать показания доказательными и тем не менее умышленно неверными.
Точно так же максима, которую я принимаю в отношении свободного
распоряжения своей жизнью, тотчас становится определенной, как только я
спрашиваю себя, какой она должна быть, чтобы какая-то природа сохранялась
по некоторому ее закону. Совершенно очевидно, что никто в такой природе не
мог бы покончить с жизнью самовольно, так как такое положение не было бы
прочным естественным порядком. То же было бы и во всех остальных случаях.
Но в действительной природе, коль скоро она предмет опыта, свободная воля
не сама собой определяется к таким максимам, которые сами по себе могли бы
основать некую природу по всеобщим законам или сами по себе были бы
подходящими для такой природы, которая была бы устроена сообразно с ними;
скорее же, они частные склонности, которые хотя и составляют некоторую
природную совокупность по патологическим (физически) законам, но не такую
природу, которая была бы возможна только благодаря нашей воле по чистым
практическим законам. Тем не менее мы разумом сознаем закон, которому
подчинены все наши максимы, как если бы благодаря нашей воле возник и
естественный порядок. Следовательно, это должно быть идеей природы, не
эмпирически данной и тем не менее возможной через свободу, значит,
сверхчувственной природы, которой мы, по крайней мере в практическом
отношении, даем объективную реальность, потому что рассматриваем ее в
качестве объекта нашей воли как существ чистого разума.
Итак, различие между законами такой природы, которой подчинена воля, и
такой природы, которая подчинена вале (касательно отношения воли к ее
свободным поступкам), покоится на том, что в первом случае объекты должны
быть причиной представлений, которые определяют волю, а во втором воля
должна быть причиной объектов, так что причинность этой воли имеет свое
определяющее основание исключительно в способности чистого разума, которая
может быть поэтому названа также чистым практическим разумом.
Следовательно, эти две задачи весьма различны: как, с одной стороны, чистый
разум может a priori познавать объекты и как, с другой стороны, он
непосредственно может быть определяющим основанием воли, т. е. причинности
разумных существ в отношении действительности объектов (только посредством
мысли о всеобщей значимости их собственной максимы как закона).
Первая [задача ], как относящаяся к критике чистого спекулятивного разума,
требует, чтобы прежде всего было объяснено, каким образом a priori возможны
созерцания, без которых вообще нам не может быть дан какой-либо объект и,
следовательно, никакой объект нельзя познать синтетически; решение этой
задачи сводится к тому, что все они в своей совокупности лишь чувственны и
поэтому не делают возможным никакое спекулятивное познание, которое шло бы
дальше, чем простирается возможный опыт; поэтому все основоположения
чистого спекулятивного разума не могут добиться ничего, кроме опыта или
относительно данных предметов, или таких предметов, которые могут быть даны
до бесконечности, но никогда не могут быть даны полностью. Вторая [задача
], как относящаяся к критике практического разума, не требует объяснения
того, как возможны объекты способности желания, так как, будучи задачей
теоретического познания природы, это предоставляется критике спекулятивного
разума; задача состоит в объяснении лишь того, каким образом разум может
определять максимы воли: происходит ли это только посредством эмпирических
представлений как определяющих оснований, или же чистый разум может быть
также практическим разумом и законом возможного, вовсе не эмпирически
познаваемого естественного порядка. Возможность такой сверхчувственной
природы, понятие которой может через нашу свободную волю быть также
основанием действительности этой природы, не нуждается ни в каком априорном
созерцании (умопостигаемого мира), которое в этом случае, как
сверхчувственное, должно было бы быть для нас и невозможным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53