С помощью толмача Млынов приценивался ко всем верблюдам, всегда находя предлог отказаться от того, что ему настойчиво пытались подсунуть оборванные и истощённые владельцы и перекупщики. Это позволяло держать продавцов в напряжении, напряжение вызывало надежду и – слухи о русском купце, настолько глупом, что ему рано или поздно все же удастся всучить тот товар, который пригоняют из глубины пустыни. Млынов всячески поддерживал этот азарт, сокрушённо жалуясь переводчику, что у него истекает срок контракта на поставку верблюдов в Астрахань и что вот-вот придётся платить неустойку. И вскоре эти жалобы возымели действие.
– В воскресенье большой караван придёт, господин Громов, – сказал толмач-армянин. – Если судить по базарным слухам, ладные верблюды ожидаются.
– Веришь слухам?
– Верю, господин Громов. Потому верю, что у кочевников – сильный голод. Деваться им некуда.
Слухи в этих местах всегда имели две стороны, и бывший капитан Млынов об этом хорошо знал. Они могли быть основаны на действительных намерениях как крупных, так и мелких властителей, и в этом случае известия в конце концов доходили до простых текинцев, но слухи могли и сознательно подбрасываться им с целью дезинформации русских. В последнем случае разницу можно было уловить из разговоров торговцев между собой, поскольку о русском купце, ни слова не понимающем на всех местных наречиях, базар уже знал по опыту многочисленных личных общений. Следовало просто вальяжно прогуливаться, вежливо улыбаться и слушать, не давая повода усомниться в уже утвердившемся положении вещей, и Млынов готовился к воскресенью с особой тщательностью.
Караван пришёл с первыми лучами воскресного солнца. Ещё издалека капитан услышал дробный перестук тысяч копыт, скрип множества колёс и хриплый рёв верблюдов. И по этому могучему требовательному реву понял, что на сей раз гонят не только больных да старых, но и вполне здоровых и сильных животных.
Однако таковых оказалась ровнёхонько сотня, и эта круглая цифра заставила капитана призадуматься. Получалось, что слух о караване скорее всего был умело кем-то подброшен, и тут следовало держать ухо востро.
– Скажи, что я беру всю партию, – велел он переводчику. – Но если хотя бы один верблюд окажется хромым, сделка будет недействительной.
Толмач тотчас же ушёл к туркменам-погонщикам, а капитан тем временем с живейшим интересом принялся рассматривать иные привезённые на продажу товары, виновато улыбаясь и беспомощно разводя руками, когда кто-либо к нему обращался, и ещё более внимательно слушая, о чем говорят окружающие его шумные и чрезвычайно общительные продавцы текинских ковров, китайского шелка, медной узбекской посуды, персидских кинжалов и шашек, халатов и рубах, и прочего добытого большей частью в набегах товара.
– Господин!..
Окликнул робкий женский голос, но Млынов не решился оглянуться, хотя в обращении звучала очень искренняя и очень горькая мольба. Но когда молодая женщина упала перед ним на колени, остановиться все же пришлось.
– Я молю тебя, господин!..
– Я не понимаю тебя, женщина, – сказал он по-русски. – Я не говорю на твоём языке.
Капитан сделал попытку высвободиться, но женщина – очень юная и отважная в своём, искреннем и отчаянном порыве – держала его на редкость цепко. И продолжала говорить и говорить, не заботясь о том, понимает её русский купец или нет.
– Купи мою дочь, мою маленькую Кенжегюль, господин. Спаси от голодной смерти её и семью моего свёкра, иначе её продадут в персидские гаремы. Русские не трогают маленьких девочек, я знаю, знаю, мне говорили… Я молю тебя о великой милости, мой господин, я заклинаю тебя именем матери твоей…
– Оставь меня, женщина, – терпеливо повторял Млынов, стараясь мягко отцепиться от рыдающей туркменки. – Я не понимаю ни одного твоего слова.
Он понял каждое слово, как понял и то, насколько искренни были и её отчаянные просьбы, и её безмерное горе. Туркмены очень любили своих детей, гордились ими и берегли, как могли и умели, но, во имя спасения мальчиков, случалось, продавали дочерей во времена жестоких голодовок. Уголком глаза он уже успел приметить крохотную девочку, которую чуть позади лежащей на песке матери держал за руку старый оборванный туркмен, время от времени угрюмо посматривавший на него из-под косматой папахи.
– Мой муж погиб, мой род далеко, у меня нет защиты. Свёкор сказал, что оставит в песках меня и мою девочку без воды и шатра, если я не продам сегодня дочь. Спаси нас, добрый русский купец, спаси две жизни одной горстью монет…
– Я не понимаю ни одного твоего слова. Оставь меня или я позову пристава.
«Что это – проверка? – лихорадочно соображал капитан, продолжая отцеплять руки несчастной матери и бормоча слова. – Или женщина и вправду потеряла голову от горя и отчаяния?.. Вдова в чужой семье – всегда раба…» И крикнул:
– Эй, кто-нибудь! Позовите моего толмача, эта женщина, кажется, сошла с ума!..
Вокруг уже толпились любопытствующие, однако никто не вмешивался и даже не пытался хоть как-то помочь несчастной женщине. Правда, между собою они тихо переговаривались, и капитан уловил вдруг брошенную вскользь фразу:
– Старик – родственник самого Тыкма-сердара…
«Родственник Тыкма-сердара?.. – насторожился Млынов. – Скобелев выгнал отряды Тыкма-сердара из Коканда три года назад…» И снова закричал:
– Да позовите же кто-нибудь моего толмача!..
Наконец-то появился переводчик. Твёрдо заговорил с женщиной, заставил её подняться на ноги.
– Она просит купить у неё дочь, господин Громов. Иначе ей и её малютке угрожает смерть. Не удивляйтесь, такое здесь иногда случается. Дикари…
– Купить дочь? – Млынов усиленно разыгрывал крайнее удивление. – Разве это законно?
– Здесь – свои законы.
– И во сколько же монет она оценивает свою малютку?
– Вы собираетесь уступить наглому шантажу? Извините, господин Громов, но…
– Я собираюсь приобрести верблюдов, – резко перебил капитан. – Но мне, похоже, не продадут ни одного, пока я не куплю сам чего-либо. Узнайте цену ребёнка.
Толмач начал темпераментно торговаться, и Млынов с трудом сдерживал себя. Он готов был заплатить любые деньги, только бы прекратить и эту торговлю, и эту явную провокацию, взбудоражившую весь базар.
– Она просит сто тиллей, господин Громов.
– Что это значит на русские деньги?
– Тилль – почти два рубля на сегодняшний день. Это большие деньги.
– Дайте двести пятьдесят рублей, но с непременным условием, что ребёнок пока должен остаться у матери, – раздражённо сказал Млынов. – Я возьму девочку перед отъездом, когда завершу свои торговые дела.
Переводчик долго втолковывал это условие матери. Она никак не могла понять, почему купленный товар должен остаться у неё, а, сообразив, начала бурно благодарить. Капитан достал внушительный бумажник, неторопливо – чтобы видел весь базар – отсчитал деньги, но женщина отшатнулась от них. Бросилась к девочке, подхватила её на руки, прижала к груди.
– Кенжегюль, Кенжегюль… Моя Кенжегюль!..
К Млынову подошёл старик, до сей поры охранявший ребёнка. Молча взял деньги, начал старательно пересчитывать их. И неожиданно тихо сказал на плохом русском языке:
– Толмач должен уйти.
– Что?..
Млынов очень удивился, но все же ответил шёпотом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98