А
ты здесь один. Или тебя пять?
Когда Татарский снова пришел в себя, он подумал, что действительно
вряд ли переживет сегодняшнюю ночь. Только что его было пять, и всем
этим пяти было так нехорошо, что Татарский мгновенно постиг, какое это
счастье - быть в единственном числе, и поразился, до какой степени люди
в своей слепоте этого счастья не ценят.
- Пожалуйста, - взмолился он, - не надо со мной больше этого
делать.
- Я с тобой ничего не делаю, - ответил сирруф. - Ты все делаешь
сам.
- Можно я объясню? - жалобно попросил Татарский. - Я понимаю, что
совершил ошибку. Я понимаю, что на Вавилонскую башню нельзя смотреть. Но
я же не...
- При чем тут Вавилонская башня? - перебил сирруф.
- Я только что ее видел.
- Вавилонскую башню нельзя увидеть, - ответил сирруф. - На нее
можно только взойти - говорю это тебе как ее сторож. А то, что ты видел,
- это ее полная противоположность. Можно сказать, что это Карфагенская
шахта. Так называемый тофет.
- Что такое "тофет"?
- Это место жертвенного сожжения. Такие ямы были в Тире, Сидоне,
Карфагене и так далее, и в них действительно жгли людей. Поэтому,
кстати, Карфаген и был уничтожен. Еще эти ямы называли геенной - по
имени одной древней долины, где впервые открыли этот бизнес. Я мог бы
добавить, что Библия называет это "мерзостью аммонитской" - но ты ведь
ее все равно не читал.
- Не понимаю.
- Хорошо. Можешь считать, что тофет - это обычный телевизор.
- Все равно не понимаю. Я что, был в телевизоре?
- В некотором смысле. Ты видел техническое пространство, в котором
сгорает ваш мир. Нечто вроде станции сжигания мусора.
Татарский опять заметил на периферии своего внимания фигуру со
сверкающими струнами в руках. Продолжалось это долю секунды.
- Разве это не бог Энкиду? - спросил он. - Я про него только что
читал. Я даже знаю, что это за струны у него в руках. Когда бусины с
ожерелья великой богини решили, что они люди, и расселились по всему
водоему...
- Во-первых, это не бог, а, скорее, наоборот. Энкиду - это одно из
его редких имен, а больше он известен как Ваал. Или Балу. В Карфагене
ему пытались приносить жертвы, сжигая детей, но в этом не было смысла,
потому что он не делает скидок и сжигает всех подряд. Во-вторых, это не
бусины решили, что они люди, а люди решили, что они бусины. Поэтому тот,
кого ты называешь "Энкиду", собирает эти бусины и сжигает их, чтобы люди
когда-нибудь поняли, что они вовсе не бусины. Понял?
- Нет. Что такое бусины?
Сирруф помолчал немного.
- Как тебе объяснить. Бусины - это то, что твой Че Гевара называет
словом identity.
- А откуда взялись эти бляшки?
- Они ниоткуда не брались. Их на самом деле нет.
- Что же тогда горит? - недоверчиво спросил Татарский.
- Ничего.
- Не понимаю. Если есть огонь, значит, должно быть что-то, что
горит. Какая-то материя.
- Ты Достоевского читал?
- Чего-чего?
- Ну, который про баньку с пауками писал?
- Знаю. Я его, если честно, терпеть не могу.
- А зря. У него в одном из романов был старец Зосима, который с
ужасом догадывался о _материальном огне_. Непонятно, почему он так его
боялся. Материальный огонь - это и есть ваш мир. Огонь, в котором вы
сгораете, надо обслуживать. И ты относишься к обслуживающему персоналу.
- К обслуживающему персоналу?
- Ведь ты копирайтер? Значит, ты один из тех людей, которые
заставляют людей глядеть в пламя потребления.
- Пламя потребления? Потребления чего?
- Не чего, а кого. Человек думает, что потребляет он, а на самом
деле огонь потребления сжигает его, давая ему скромные радости. Это как
безопасный секс, которому вы неустанно предаетесь даже в одиночестве.
Экологически чистая технология сжигания мусора. Но ты все равно не
поймешь.
- А кто мусор-то, кто? - спросил Татарский. - Человек, что ли?
- Человек по своей природе прекрасен и велик, - сказал сирруф. -
Почти так же прекрасен и велик, как сирруф. Но он этого не знает. А
мусор - это и есть его незнание. Это identity, которой на самом деле
нет. Человек в этой жизни присутствует при сжигании мусора своей
identity. Согласись, что лучше греться у этого огонька, чем гореть в нем
заживо.
- Зачем человеку глядеть в этот огонь, если в нем сгорает его
жизнь?
- Вы все равно не знаете, что с этими жизнями делать. И куда бы вы
ни глядели, вы все равно глядите в огонь, в котором сгорает ваша жизнь.
Милосердие в том, что вместо крематориев у вас телевизоры и
супермаркеты. А истина в том, что функция у них одна.
И потом, огонь - это просто метафора. Ты видел его, потому что съел
пропуск на станцию сжигания мусора. Большинство видит перед собой просто
телеэкран.
После этого он исчез.
- Эй, - позвал Татарский.
Ответа не было. Татарский подождал еще минуту и понял, что остался
один на один со своим умом, готовым пойти вразнос. Надо было срочно
чем-то себя занять.
- Звонить, - прошептал он. - Кому? Гирееву! Он знает, что делать.
Долгое время трубку никто не брал. Наконец, на пятнадцатом или
двадцатом гудке, Гиреев хмуро отозвался:
- Алло.
- Андрюша? Здравствуй. Это Татарский.
- Ты знаешь, сколько сейчас времени?
- Слушай, - торопливо заговорил Татарский, - у меня беда. Я кислоты
обожрался. Специалисты сказали, пять доз. Колбасит, короче, по всему
мясокомбинату. Что делать?
- Что делать? Не знаю, что делать. Я в таких случаях мантру читаю.
- Можешь мне дать?
- Как я тебе дам. Передача нужна.
- А таких нет, чтобы без передачи?
Гиреев задумался.
- Сейчас, подожди минуту, - сказал он и положил трубку на стол.
Несколько минут Татарский вслушивался в далекие звуки, которые
приносил по проводу электрический ветер. Сначала были слышны обрывки
разговора, надолго вклинился раздраженный женский голос, а потом все
покрыл резкий и требовательный детский плач.
- Записывай, - сказал наконец Гиреев. - 0м мелафефон бва кха ша.
Повторяю по буквам: о-эм...
- Записал, - сказал Татарский. - Что это значит?
- Неважно. Концентрируйся чисто на звуке, понял? Водка у тебя есть?
- Вроде была. Две бутылки.
- Можешь смело выпить. С этой мантрой очень хорошо. Через час все
пройдет. Завтра позвоню.
- Спасибо. Слушай, а кто это там плачет?
- Сын, - ответил Гиреев.
- У тебя сын есть? Не знал. Как зовут?
- Намхай, - недовольно ответил Гиреев. - До завтра.
Положив трубку, Татарский кинулся на кухню, быстро пришептывая
полученное заклинание. Достав бутылку "Абсолюта", он в три приема выпил
ее из стакана, запил холодной заваркой и пошел в ванную - в комнату
возвращаться было страшно. Сев на край ванны, он уставился в дверь и
зашептал:
- 0м мелафефон бва кха ша, ом мелафефон бва кха ша...
Предложение было настолько труднопроизносимым, что ни на какие
другие мысли ума уже не хватало. Прошло несколько спокойных минут, и
теплая волна опьянения разлилась по телу. Татарский уже почти успокоился
и вдруг заметил знакомое мерцание на периферии взгляда, сжал кулаки и
зашептал мантру быстрее, но новый глюк уже было не остановить.
В том месте, где только что была дверь ванной, вспыхнуло нечто
вроде салюта, а когда красно-желтый огонь чуть угас, он увидел перед
собой пылающий куст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
ты здесь один. Или тебя пять?
Когда Татарский снова пришел в себя, он подумал, что действительно
вряд ли переживет сегодняшнюю ночь. Только что его было пять, и всем
этим пяти было так нехорошо, что Татарский мгновенно постиг, какое это
счастье - быть в единственном числе, и поразился, до какой степени люди
в своей слепоте этого счастья не ценят.
- Пожалуйста, - взмолился он, - не надо со мной больше этого
делать.
- Я с тобой ничего не делаю, - ответил сирруф. - Ты все делаешь
сам.
- Можно я объясню? - жалобно попросил Татарский. - Я понимаю, что
совершил ошибку. Я понимаю, что на Вавилонскую башню нельзя смотреть. Но
я же не...
- При чем тут Вавилонская башня? - перебил сирруф.
- Я только что ее видел.
- Вавилонскую башню нельзя увидеть, - ответил сирруф. - На нее
можно только взойти - говорю это тебе как ее сторож. А то, что ты видел,
- это ее полная противоположность. Можно сказать, что это Карфагенская
шахта. Так называемый тофет.
- Что такое "тофет"?
- Это место жертвенного сожжения. Такие ямы были в Тире, Сидоне,
Карфагене и так далее, и в них действительно жгли людей. Поэтому,
кстати, Карфаген и был уничтожен. Еще эти ямы называли геенной - по
имени одной древней долины, где впервые открыли этот бизнес. Я мог бы
добавить, что Библия называет это "мерзостью аммонитской" - но ты ведь
ее все равно не читал.
- Не понимаю.
- Хорошо. Можешь считать, что тофет - это обычный телевизор.
- Все равно не понимаю. Я что, был в телевизоре?
- В некотором смысле. Ты видел техническое пространство, в котором
сгорает ваш мир. Нечто вроде станции сжигания мусора.
Татарский опять заметил на периферии своего внимания фигуру со
сверкающими струнами в руках. Продолжалось это долю секунды.
- Разве это не бог Энкиду? - спросил он. - Я про него только что
читал. Я даже знаю, что это за струны у него в руках. Когда бусины с
ожерелья великой богини решили, что они люди, и расселились по всему
водоему...
- Во-первых, это не бог, а, скорее, наоборот. Энкиду - это одно из
его редких имен, а больше он известен как Ваал. Или Балу. В Карфагене
ему пытались приносить жертвы, сжигая детей, но в этом не было смысла,
потому что он не делает скидок и сжигает всех подряд. Во-вторых, это не
бусины решили, что они люди, а люди решили, что они бусины. Поэтому тот,
кого ты называешь "Энкиду", собирает эти бусины и сжигает их, чтобы люди
когда-нибудь поняли, что они вовсе не бусины. Понял?
- Нет. Что такое бусины?
Сирруф помолчал немного.
- Как тебе объяснить. Бусины - это то, что твой Че Гевара называет
словом identity.
- А откуда взялись эти бляшки?
- Они ниоткуда не брались. Их на самом деле нет.
- Что же тогда горит? - недоверчиво спросил Татарский.
- Ничего.
- Не понимаю. Если есть огонь, значит, должно быть что-то, что
горит. Какая-то материя.
- Ты Достоевского читал?
- Чего-чего?
- Ну, который про баньку с пауками писал?
- Знаю. Я его, если честно, терпеть не могу.
- А зря. У него в одном из романов был старец Зосима, который с
ужасом догадывался о _материальном огне_. Непонятно, почему он так его
боялся. Материальный огонь - это и есть ваш мир. Огонь, в котором вы
сгораете, надо обслуживать. И ты относишься к обслуживающему персоналу.
- К обслуживающему персоналу?
- Ведь ты копирайтер? Значит, ты один из тех людей, которые
заставляют людей глядеть в пламя потребления.
- Пламя потребления? Потребления чего?
- Не чего, а кого. Человек думает, что потребляет он, а на самом
деле огонь потребления сжигает его, давая ему скромные радости. Это как
безопасный секс, которому вы неустанно предаетесь даже в одиночестве.
Экологически чистая технология сжигания мусора. Но ты все равно не
поймешь.
- А кто мусор-то, кто? - спросил Татарский. - Человек, что ли?
- Человек по своей природе прекрасен и велик, - сказал сирруф. -
Почти так же прекрасен и велик, как сирруф. Но он этого не знает. А
мусор - это и есть его незнание. Это identity, которой на самом деле
нет. Человек в этой жизни присутствует при сжигании мусора своей
identity. Согласись, что лучше греться у этого огонька, чем гореть в нем
заживо.
- Зачем человеку глядеть в этот огонь, если в нем сгорает его
жизнь?
- Вы все равно не знаете, что с этими жизнями делать. И куда бы вы
ни глядели, вы все равно глядите в огонь, в котором сгорает ваша жизнь.
Милосердие в том, что вместо крематориев у вас телевизоры и
супермаркеты. А истина в том, что функция у них одна.
И потом, огонь - это просто метафора. Ты видел его, потому что съел
пропуск на станцию сжигания мусора. Большинство видит перед собой просто
телеэкран.
После этого он исчез.
- Эй, - позвал Татарский.
Ответа не было. Татарский подождал еще минуту и понял, что остался
один на один со своим умом, готовым пойти вразнос. Надо было срочно
чем-то себя занять.
- Звонить, - прошептал он. - Кому? Гирееву! Он знает, что делать.
Долгое время трубку никто не брал. Наконец, на пятнадцатом или
двадцатом гудке, Гиреев хмуро отозвался:
- Алло.
- Андрюша? Здравствуй. Это Татарский.
- Ты знаешь, сколько сейчас времени?
- Слушай, - торопливо заговорил Татарский, - у меня беда. Я кислоты
обожрался. Специалисты сказали, пять доз. Колбасит, короче, по всему
мясокомбинату. Что делать?
- Что делать? Не знаю, что делать. Я в таких случаях мантру читаю.
- Можешь мне дать?
- Как я тебе дам. Передача нужна.
- А таких нет, чтобы без передачи?
Гиреев задумался.
- Сейчас, подожди минуту, - сказал он и положил трубку на стол.
Несколько минут Татарский вслушивался в далекие звуки, которые
приносил по проводу электрический ветер. Сначала были слышны обрывки
разговора, надолго вклинился раздраженный женский голос, а потом все
покрыл резкий и требовательный детский плач.
- Записывай, - сказал наконец Гиреев. - 0м мелафефон бва кха ша.
Повторяю по буквам: о-эм...
- Записал, - сказал Татарский. - Что это значит?
- Неважно. Концентрируйся чисто на звуке, понял? Водка у тебя есть?
- Вроде была. Две бутылки.
- Можешь смело выпить. С этой мантрой очень хорошо. Через час все
пройдет. Завтра позвоню.
- Спасибо. Слушай, а кто это там плачет?
- Сын, - ответил Гиреев.
- У тебя сын есть? Не знал. Как зовут?
- Намхай, - недовольно ответил Гиреев. - До завтра.
Положив трубку, Татарский кинулся на кухню, быстро пришептывая
полученное заклинание. Достав бутылку "Абсолюта", он в три приема выпил
ее из стакана, запил холодной заваркой и пошел в ванную - в комнату
возвращаться было страшно. Сев на край ванны, он уставился в дверь и
зашептал:
- 0м мелафефон бва кха ша, ом мелафефон бва кха ша...
Предложение было настолько труднопроизносимым, что ни на какие
другие мысли ума уже не хватало. Прошло несколько спокойных минут, и
теплая волна опьянения разлилась по телу. Татарский уже почти успокоился
и вдруг заметил знакомое мерцание на периферии взгляда, сжал кулаки и
зашептал мантру быстрее, но новый глюк уже было не остановить.
В том месте, где только что была дверь ванной, вспыхнуло нечто
вроде салюта, а когда красно-желтый огонь чуть угас, он увидел перед
собой пылающий куст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68