2


Но тут случилось, что Заратустра, удивлённый этими плутовскими
ответами, бросился ко входу в пещеру свою и, обращаясь ко всем своим
гостям, крикнул громким голосом:
О, все вы хитрые проныры и скоморохи! Что притворяетесь и
скрываетесь вы предо мной!
Как трепетало сердце каждого из нас от радости и злобы, что вы
наконец опять стали, как дети, благочестивы,
что вы наконец опять поступали, как поступают дети, именно
молились, складывали крестом руки и говорили Боже милостивый!
Но теперь предоставьте мне эту детскую комнату, мою собственную
пещеру, где сегодня было столько ребячества. Остудите на воздухе ваш
горячий детский задор и биение ваших сердец!
Конечно: если не будете вы как дети, то не войдёте вы в это Небесное
Царство . (И Заратустра показал рукою наверх.)
Но мы и не хотим вовсе войти в Небесное Царство: мужами стали мы и
потому хотим мы царства земного .
И ещё раз начал говорить Заратустра: О мои новые друзья, говорил он,
вы, странные, вы, высшие люди, как нравитесь вы мне теперь,
с тех пор как стали вы опять весёлыми! Поистине, вы все расцвели:
мне кажется, что таким цветам, как вы, нужны новые праздники,
какая-нибудь маленькая смелая чепуха, какое-нибудь богослужение и
праздник осла, какой-нибудь старый весёлый дурень Заратустра, вихрь,
который дыханием своим надувает вам души.
Не забывайте этой ночи и этого праздника осла, вы, высшие люди! Это
изобрели вы у меня, это принимаю я, как доброе знамение, нечто подобное
изобретают только выздоравливающие!
И если будете вы вновь праздновать этот праздник осла, делайте это из
любви к себе, делайте также из любви ко мне: и в моё воспоминанье!
Так говорил Заратустра.



Песнь опьянения

1


Но тем временем они вышли один за другим на чистый воздух, в
прохладную задумчивую ночь; Заратустра же вёл за руку самого безобразного
человека, чтобы показать ему свой ночной мир, большую круглую луну и
серебряные водопады у пещеры своей. И вот наконец они стояли безмолвно все
вместе; это были старые люди, но сердца их утешились, исполнились
решимости, и дивились они про себя, что им так хорошо было на земле; а
тайна ночи всё глубже проникала в сердца их. И снова думал Заратустра про
себя: О, как нравятся мне теперь эти высшие люди! , но он не сказал этого,
ибо чтил счастье их и молчание их.
И тогда случилось то, что было самого изумительного в тот долгий
изумительный день: самый безобразный человек во второй, и последний, раз
принялся пыхтеть и клокотать, но когда он добрался до слов, то из уст его
вдруг отчётливо и чисто вылетел вопрос хороший, глубокий, ясно поставленный
вопрос, от которого у всех слышавших его шевельнулось сердце в груди.
Вы все, друзья мои, что теперь у вас на сердце? спросил самый
безобразный человек. Ради этого дня я впервые доволен, что жил всю свою
жизнь.
И засвидетельствовать столь многое это для меня ещё недостаточно.
Стоит жить на земле: один день, один праздник, проведённый с Заратустрой,
научил меня любить землю.
Так это была жизнь? скажу я смерти. Ну что ж! Ещё раз!
Друзья мои, что теперь у вас на сердце? Не скажете ли вы смерти,
подобно мне: так это была жизнь? Ну что ж, ради Заратустры ещё раз!
Так говорил самый безобразный человек; но было уже близко к полуночи.
И как вы думаете, что случилось тогда? Как только высшие люди услыхали его
вопрос, они вдруг сознали превращение своё и выздоровление своё и кому
обязаны они всем этим, тогда они бросились к Заратустре, исполненные
признательности, уважения и любви, целуя ему руки, и, смотря по настроению
каждого, одни смеялись, другие плакали. Старый же прорицатель плясал от
удовольствия; и если, как думают многие повествователи, он был тогда пьян
от сладкого вина, то, несомненно, он был ещё более пьян от сладости жизни;
и он отрёкся от всякой усталости. Некоторые даже рассказывают, что тогда
плясал и осёл: ибо не напрасно самый безобразный человек напоил его вином.
Это было так, может быть, и иначе; и если действительно осёл не плясал в
тот вечер, всё-таки случились тогда ещё более великие и диковинные вещи,
чем танец осла. Одним словом, как гласит поговорка Заратустры: ну так что
же!

2


Заратустра же, пока это происходило с самым безобразным человеком,
стоял как опьянённый: его взор потух, его язык заплетался, его ноги
дрожали. И кто сумел бы отгадать, какие мысли бежали тогда по душе
Заратустры? Но видно было, что дух его отступил от него, бежал впереди и
находился где-то в широкой дали, блуждая, как сказано в писании, над
высокой скалой, между двух морей,
между прошедшим и будущим, как тяжёлая туча . Но мало-помалу, пока
высшие люди поддерживали его, немного пришёл он в себя и отстранил рукою
толпу озабоченных почитателей; однако он не говорил. Но вдруг повернул он
быстро голову, ибо казалось, что он услышал что-то; тогда приложил он палец
к губам и сказал: Идём!
И тотчас водворилась тишина и тайна вокруг него; а из глубины
медленно доносился звук колокола. Заратустра прислушивался к нему, также
как и высшие люди; потом он вторично приложил палец к губам и опять сказал:
Идём! Идём! Полночь приближается! и голос его изменился. Но он всё ещё не
трогался с места тогда водворилась ещё большая тишина и ещё большая тайна,
и весь мир прислушивался, даже осёл и почётные звери Заратустры, орёл и
змея, а также пещера Заратустры, большая холодная луна и даже сама ночь.
Заратустра же в третий раз приложил палец к губам и сказал:
Идём! Идём! Идём! Начнём теперь странствовать! Час настал! Начнём
странствовать ночью!



3


Полночь приближается, о высшие люди, и вот скажу я вам нечто на ухо,
как этот старый колокол говорит мне на ухо,
с такой же таинственностью, с таким же ужасом, с такой же
сердечностью, с какой говорит ко мне этот полночный колокол, переживший
больше, чем человек:
уже отсчитавший болезненные удары сердца ваших отцов, ах! ах! как
она вздыхает! как она смеётся во сне! старая, глубокая, глубокая полночь!
Тише! Тише! Слышится многое, что не смеет днём говорить о себе; но
теперь, когда воздух чист, когда стихает шум сердец ваших,
теперь говорится оно, теперь слышится, теперь крадётся оно в ночные
бодрствующие души: ах! ах! как она вздыхает! как она смеётся во сне!
разве не слышишь ты, с какой таинственностью, с каким ужасом, с
какой сердечностью говорит к тебе старая, глубокая, глубокая полночь?
О, внемли, друг!



4


Горе мне! Куда девалось время? Не опустился ли я в глубокие родники?
Мир спит
Ах! Ах! Пёс воет, луна сияет. Я предпочитаю умереть, умереть, чем
сказать вам, о чём сейчас думает моё полночное сердце.
Вот я уже умер. Свершилось. Паук, зачем ткёшь ты паутину вокруг меня?
Ты хочешь крови? Ах! Ах! Роса падает, час приближается
час, когда знобит меня и я мёрзну, час, который спрашивает,
неустанно спрашивает: у кого достаточно мужества для этого?
кому быть господином земли? Кто скажет: так должны вы течь, вы,
большие и малые реки!
час приближается: о человек, о высший человек, внемли! эта речь для
тонких ушей, для твоих ушей что полночь тихо скажет вдруг?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69