станьте тверды!
30
О воля моя! Ты избеганье всех бед, ты неизбежность моя! Предохрани
меня от всяких маленьких побед!
Ты жребий души моей, который называю я судьбою! Ты во мне! Надо мною!
Предохрани и сохрани меня для единой великой судьбы!
И последнее величие своё, о воля моя, сохрани для конца, чтобы была
ты неумолима в победе своей! Ах, кто не покорялся победе своей!
Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья нога не
спотыкалась и не разучалась в победе стоять!
Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел, как
раскалённая добела медь, как туча, чреватая молниями, и как вымя, вздутое
от молока,
готов для себя самого и для самой сокровенной воли своей: как лук,
пламенеющий к стреле своей, как стрела, пламенеющая к звезде своей;
как звезда, готовая и зрелая в полдне своём, пылающая, пронзённая,
блаженная перед уничтожающими стрелами солнца;
как само солнце и неумолимая воля его, готовая к уничтожению в
победе!
О воля, избеганье всех бед, ты неизбежность моя! Сохрани меня для
единой великой победы!
Так говорил Заратустра.
Выздоравливающий
1
Однажды утром, вскоре после возвращения своего в пещеру, вскочил
Заратустра с ложа своего, как сумасшедший, стал кричать ужасным голосом,
махая руками, как будто кто-то лежал на ложе и не хотел вставать; и так
гремел голос Заратустры, что звери его, испуганные, прибежали к нему и из
всех нор и щелей, соседних с пещерой Заратустры, все животные разбежались,
улетая, уползая и прыгая, какие кому даны были ноги и крылья. Заратустра же
так говорил:
Вставай, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я петух твой и
утренние сумерки твои, заспавшийся червь: вставай! вставай! голос мой
разбудит тебя!
Расторгни узы слуха твоего: слушай! Ибо я хочу слышать тебя! Вставай!
Вставай! Здесь достаточно грома, чтобы заставить и могилы прислушиваться!
Сотри сон, а также всякую близорукость, всякое ослепление с глаз
своих! Слушай меня даже глазами своими: голос мой лекарство даже для
слепорождённых.
И когда ты проснёшься, ты навеки останешься бодрствующей. Не таков я,
чтобы, разбудив прабабушек от сна, сказать им чтобы продолжали они спать!
Ты шевелишься, потягиваешься и хрипишь? Вставай! Вставай! Не хрипеть
говорить должна ты! Заратустра зовёт тебя, безбожник!
Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания, заступник круга,
тебя зову я, самую глубокую из мыслей моих!
Благо мне! Ты идёшь я слышу тебя! Бездна моя говорит, свою последнюю
глубину извлёк я на свет!
Благо мне! Иди! Дай руку ха! пусти! Ха, ха отвращение! отвращение!
отвращение! горе мне!
2
Но едва Заратустра сказал слова эти, как упал замертво и долго
оставался как мёртвый. Придя же в себя, он был бледен, дрожал, продолжал
лежать и долго не хотел ни есть, ни пить. Такое состояние длилось у него
семь дней; звери его не покидали его ни днём, ни ночью, и только орёл
улетал, чтобы принести пищи. И всё, что он находил и что случалось ему
отнять силою, складывал он на ложе Заратустры: так что Заратустра лежал
наконец среди жёлтых и красных ягод, среди винограда, розовых яблок,
благовонных трав и кедровых шишек. У ног же его были простёрты два ягнёнка,
которых орёл с трудом отнял у пастухов их.
Наконец, после семи дней, поднялся Заратустра на своём ложе, взял в
руку розовое яблоко, понюхал его и нашёл запах его приятным. Тогда подумали
звери его, что настало время заговорить с ним.
О Заратустра, сказали они, вот уже семь дней, как лежишь ты с
закрытыми глазами; не хочешь ли ты наконец снова стать на ноги?
Выйди из пещеры своей: мир ожидает тебя, как сад. Ветер играет
тяжёлым благоуханием, которое просится к тебе; и все ручьи хотели бы бежать
вслед за тобой.
Все вещи тоскуют по тебе, почему ты семь дней оставался один, выйди
из своей пещеры! Все вещи хотят быть твоими врачами!
Разве новое познание снизошло к тебе, горькое, тяжёлое? Подобно
закисшему тесту, лежал ты, твоя душа поднялась и раздулась за свои пределы
.
О звери мои, отвечал Заратустра, продолжайте болтать и позвольте
мне слушать вас! Меня освежает ваша болтовня: где болтают, там мир уже
простирается предо мною, как сад.
Как приятно, что есть слова и звуки: не есть ли слова и звуки радуга
и призрачные мосты, перекинутые через всё, что разъединено навеки?
У каждой души особый мир; для каждой души всякая другая душа
потусторонний мир.
Только между самым сходным призрак бывает всего обманчивее: ибо через
наименьшую пропасть труднее всего перекинуть мост.
Для меня как существовало бы что-нибудь вне меня? Нет ничего вне нас!
Но это забываем мы при всяком звуке; и как отрадно, что мы забываем!
Имена и звуки не затем ли даны вещам, чтобы человек освежался вещами?
Говорить это прекрасное безумие: говоря, танцует человек над всеми вещами.
Как приятна всякая речь и всякая ложь звуков! Благодаря звукам
танцует наша любовь на пёстрых радугах.
О Заратустра, сказали на это звери, для тех, кто думает, как мы, все
вещи танцуют сами: всё приходит, подаёт друг другу руку, смеётся и убегает
и опять возвращается.
Всё идёт, всё возвращается; вечно вращается колесо бытия. Всё
умирает, всё вновь расцветает, вечно бежит год бытия.
Всё погибает, всё вновь устрояется; вечно строится тот же дом бытия.
Всё разлучается, всё снова друг друга приветствует; вечно остаётся верным
себе кольцо бытия.
В каждый миг начинается бытие; вокруг каждого здесь катится там .
Центр всюду. Кривая путь вечности .
О вы, проказники и шарманки! отвечал Заратустра и снова улыбнулся.
Как хорошо знаете вы, что должно было исполниться в семь дней
и как то чудовище заползло мне в глотку и душило меня! Но я откусил
ему голову и отплюнул её далеко от себя.
А вы вы уже сделали из этого уличную песенку? А я лежу здесь, ещё не
оправившись от этого откусывания и отплёвывания, ещё больной от
собственного избавления.
И вы смотрели на всё это? О звери мои, разве и вы жестоки? Неужели вы
хотели смотреть на моё великое страдание, как делают люди? Ибо человек
самое жестокое из всех животных.
Во время трагедий, боя быков и распятий он до сих пор лучше всего
чувствовал себя на земле; и когда он нашёл себе ад, то ад сделался его
небом на земле.
Когда большой человек кричит: мигом подбегает к нему маленький; и
язык висит у него изо рта от удовольствия. Но он называет это своим
состраданием .
Маленький человек, особенно поэт, с каким жаром обвиняет он жизнь на
словах! Слушайте его, но не прослушайте радости во всех жалобах его!
Это обвинители жизни: их побеждает жизнь в одно мгновение. Ты любишь
меня? говорит дерзновенная. Подожди же немного, у меня нет ещё для тебя
времени .
Человек для себя самого самое жестокое животное; и во всём, что
зовётся грешник , несущий крест и кающийся , не прослушайте радости,
примешанной к этим жалобам и обвинениям!
А я сам не хочу ли я быть обвинителем человека? Ах, звери мои, только
одному научился я до сих пор, что человеку нужно его самое злое для его же
лучшего,
что всё самое злое есть его наилучшая сила и самый твёрдый камень
для наивысшего созидателя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
30
О воля моя! Ты избеганье всех бед, ты неизбежность моя! Предохрани
меня от всяких маленьких побед!
Ты жребий души моей, который называю я судьбою! Ты во мне! Надо мною!
Предохрани и сохрани меня для единой великой судьбы!
И последнее величие своё, о воля моя, сохрани для конца, чтобы была
ты неумолима в победе своей! Ах, кто не покорялся победе своей!
Ах, чей глаз не темнел в этих опьяняющих сумерках! Ах, чья нога не
спотыкалась и не разучалась в победе стоять!
Да буду я готов и зрел в великий полдень: готов и зрел, как
раскалённая добела медь, как туча, чреватая молниями, и как вымя, вздутое
от молока,
готов для себя самого и для самой сокровенной воли своей: как лук,
пламенеющий к стреле своей, как стрела, пламенеющая к звезде своей;
как звезда, готовая и зрелая в полдне своём, пылающая, пронзённая,
блаженная перед уничтожающими стрелами солнца;
как само солнце и неумолимая воля его, готовая к уничтожению в
победе!
О воля, избеганье всех бед, ты неизбежность моя! Сохрани меня для
единой великой победы!
Так говорил Заратустра.
Выздоравливающий
1
Однажды утром, вскоре после возвращения своего в пещеру, вскочил
Заратустра с ложа своего, как сумасшедший, стал кричать ужасным голосом,
махая руками, как будто кто-то лежал на ложе и не хотел вставать; и так
гремел голос Заратустры, что звери его, испуганные, прибежали к нему и из
всех нор и щелей, соседних с пещерой Заратустры, все животные разбежались,
улетая, уползая и прыгая, какие кому даны были ноги и крылья. Заратустра же
так говорил:
Вставай, бездонная мысль, выходи из глубины моей! Я петух твой и
утренние сумерки твои, заспавшийся червь: вставай! вставай! голос мой
разбудит тебя!
Расторгни узы слуха твоего: слушай! Ибо я хочу слышать тебя! Вставай!
Вставай! Здесь достаточно грома, чтобы заставить и могилы прислушиваться!
Сотри сон, а также всякую близорукость, всякое ослепление с глаз
своих! Слушай меня даже глазами своими: голос мой лекарство даже для
слепорождённых.
И когда ты проснёшься, ты навеки останешься бодрствующей. Не таков я,
чтобы, разбудив прабабушек от сна, сказать им чтобы продолжали они спать!
Ты шевелишься, потягиваешься и хрипишь? Вставай! Вставай! Не хрипеть
говорить должна ты! Заратустра зовёт тебя, безбожник!
Я, Заратустра, заступник жизни, заступник страдания, заступник круга,
тебя зову я, самую глубокую из мыслей моих!
Благо мне! Ты идёшь я слышу тебя! Бездна моя говорит, свою последнюю
глубину извлёк я на свет!
Благо мне! Иди! Дай руку ха! пусти! Ха, ха отвращение! отвращение!
отвращение! горе мне!
2
Но едва Заратустра сказал слова эти, как упал замертво и долго
оставался как мёртвый. Придя же в себя, он был бледен, дрожал, продолжал
лежать и долго не хотел ни есть, ни пить. Такое состояние длилось у него
семь дней; звери его не покидали его ни днём, ни ночью, и только орёл
улетал, чтобы принести пищи. И всё, что он находил и что случалось ему
отнять силою, складывал он на ложе Заратустры: так что Заратустра лежал
наконец среди жёлтых и красных ягод, среди винограда, розовых яблок,
благовонных трав и кедровых шишек. У ног же его были простёрты два ягнёнка,
которых орёл с трудом отнял у пастухов их.
Наконец, после семи дней, поднялся Заратустра на своём ложе, взял в
руку розовое яблоко, понюхал его и нашёл запах его приятным. Тогда подумали
звери его, что настало время заговорить с ним.
О Заратустра, сказали они, вот уже семь дней, как лежишь ты с
закрытыми глазами; не хочешь ли ты наконец снова стать на ноги?
Выйди из пещеры своей: мир ожидает тебя, как сад. Ветер играет
тяжёлым благоуханием, которое просится к тебе; и все ручьи хотели бы бежать
вслед за тобой.
Все вещи тоскуют по тебе, почему ты семь дней оставался один, выйди
из своей пещеры! Все вещи хотят быть твоими врачами!
Разве новое познание снизошло к тебе, горькое, тяжёлое? Подобно
закисшему тесту, лежал ты, твоя душа поднялась и раздулась за свои пределы
.
О звери мои, отвечал Заратустра, продолжайте болтать и позвольте
мне слушать вас! Меня освежает ваша болтовня: где болтают, там мир уже
простирается предо мною, как сад.
Как приятно, что есть слова и звуки: не есть ли слова и звуки радуга
и призрачные мосты, перекинутые через всё, что разъединено навеки?
У каждой души особый мир; для каждой души всякая другая душа
потусторонний мир.
Только между самым сходным призрак бывает всего обманчивее: ибо через
наименьшую пропасть труднее всего перекинуть мост.
Для меня как существовало бы что-нибудь вне меня? Нет ничего вне нас!
Но это забываем мы при всяком звуке; и как отрадно, что мы забываем!
Имена и звуки не затем ли даны вещам, чтобы человек освежался вещами?
Говорить это прекрасное безумие: говоря, танцует человек над всеми вещами.
Как приятна всякая речь и всякая ложь звуков! Благодаря звукам
танцует наша любовь на пёстрых радугах.
О Заратустра, сказали на это звери, для тех, кто думает, как мы, все
вещи танцуют сами: всё приходит, подаёт друг другу руку, смеётся и убегает
и опять возвращается.
Всё идёт, всё возвращается; вечно вращается колесо бытия. Всё
умирает, всё вновь расцветает, вечно бежит год бытия.
Всё погибает, всё вновь устрояется; вечно строится тот же дом бытия.
Всё разлучается, всё снова друг друга приветствует; вечно остаётся верным
себе кольцо бытия.
В каждый миг начинается бытие; вокруг каждого здесь катится там .
Центр всюду. Кривая путь вечности .
О вы, проказники и шарманки! отвечал Заратустра и снова улыбнулся.
Как хорошо знаете вы, что должно было исполниться в семь дней
и как то чудовище заползло мне в глотку и душило меня! Но я откусил
ему голову и отплюнул её далеко от себя.
А вы вы уже сделали из этого уличную песенку? А я лежу здесь, ещё не
оправившись от этого откусывания и отплёвывания, ещё больной от
собственного избавления.
И вы смотрели на всё это? О звери мои, разве и вы жестоки? Неужели вы
хотели смотреть на моё великое страдание, как делают люди? Ибо человек
самое жестокое из всех животных.
Во время трагедий, боя быков и распятий он до сих пор лучше всего
чувствовал себя на земле; и когда он нашёл себе ад, то ад сделался его
небом на земле.
Когда большой человек кричит: мигом подбегает к нему маленький; и
язык висит у него изо рта от удовольствия. Но он называет это своим
состраданием .
Маленький человек, особенно поэт, с каким жаром обвиняет он жизнь на
словах! Слушайте его, но не прослушайте радости во всех жалобах его!
Это обвинители жизни: их побеждает жизнь в одно мгновение. Ты любишь
меня? говорит дерзновенная. Подожди же немного, у меня нет ещё для тебя
времени .
Человек для себя самого самое жестокое животное; и во всём, что
зовётся грешник , несущий крест и кающийся , не прослушайте радости,
примешанной к этим жалобам и обвинениям!
А я сам не хочу ли я быть обвинителем человека? Ах, звери мои, только
одному научился я до сих пор, что человеку нужно его самое злое для его же
лучшего,
что всё самое злое есть его наилучшая сила и самый твёрдый камень
для наивысшего созидателя;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69