Лучше быть
глупцом на свой риск, чем мудрецом на основании чужих мнений! Я доискиваюсь
основы:
что до того, велика ли она или мала? Называется ли она болотом или
небом? Пяди основания достаточно для меня: если только она действительно
есть основание и почва!
пяди основания: на нём можно стоять. В истинной совестливости
знания нет ничего, ни большого, ни малого .
Так ты, быть может, познающий пиявку? спросил Заратустра. И ты
исследуешь пиявку до последнего основания, ты, совестливый духом?
О Заратустра, отвечал тот, на кого наступил Заратустра, было бы
чудовищно, если бы дерзнул я на это!
Но если что знаю я прекрасно и досконально, так это мозг пиявки это
мой мир!
И это также мир! Но прости, если здесь говорит моя гордость, ибо
здесь нет мне равного. Поэтому и сказал я здесь я дома .
Сколько уже времени исследую я эту единственную вещь, мозг пиявки,
чтобы скользкая истина не ускользнула от меня! Здесь моё царство!
ради этого отбросил я всё остальное, ради этого стал я равнодушен
ко всему остальному; и рядом со знанием моим простирается чёрное невежество
моё.
Совестливость духа моего требует от меня, чтобы знал я что-нибудь
одно и остальное не знал: мне противны все половинчатые духом, все
туманные, порхающие и мечтательные.
Где кончается честность моя, я слеп и хочу быть слепым. Но где я хочу
знать, хочу я также быть честным, а именно суровым, метким, едким, жёстким
и неумолимым.
Как сказал ты однажды, о Заратустра: Дух есть жизнь, которая сама
врезается в жизнь , это соблазнило и привело меня к учению твоему. И,
поистине, собственною кровью умножил я себе собственное знание!
Как доказывает очевидность , перебил Заратустра; ибо кровь всё ещё
текла по обнажённой руке совестливого духом. Ибо десять пиявок впились в
неё.
О странный малый, сколь многому учит меня эта очевидность, именно
сам ты! И, быть может, не всё следовало бы мне влить в твои меткие уши!
Ну что ж! Расстанемся здесь! Но мне очень хотелось бы опять
встретиться с тобой. Там вверху идёт дорога к пещере моей сегодня ночью
будешь ты там желанным гостем моим!
Мне хотелось бы также полечить тело твоё, на которое наступил ногой
3аратустра, об этом я подумаю. А теперь мне пора, меня зовёт от тебя крик о
помощи .
Так говорил Заратустра.
Чародей
1
Но когда Заратустра обогнул скалу, он увидел внизу, недалеко от себя
на ровной дороге человека, который трясся как беснующийся и наконец
бросился животом на землю. Стой! сказал тогда Заратустра в сердце своём.
Должно быть, это высший человек, от него исходил тот мучительный крик о
помощи, я посмотрю, нельзя ли помочь ему . Подбежав к месту, где лежал на
земле человек, нашёл он дрожащего старика с неподвижными глазами; и как ни
старался Заратустра поднять его и поставить на ноги, все усилия его были
тщетны. Даже казалось, что несчастный не замечает, что возле него есть
кто-то; напротив, он трогательно осматривался, как человек, покинутый целым
миром и одинокий. Наконец, после продолжительного дрожанья, судорог и
подёргиваний так начал он горько жаловаться:
Кто в силах отогреть меня, кто ещё любит? Горячие мне руки протяните И
пламя рдеющих углей для сердца дайте. Лежу бессильно я, от страха цепенея,
Как перед смертию, когда уж ноги стынут, Дрожа в припадках злой, неведомой
болезни И трепеща под острыми концами Твоих холодных, леденящих стрел. За
мной охотишься ты, мысли дух, Окутанный, ужасный, безымянный Охотник из-за
туч! Как молниею, поражён я глазом, Насмешливо из темноты смотрящим! И так
лежу я, извиваясь, Согбенный, скрюченный, замученный свирепо Мученьями, что
на меня наслал ты, Безжалостный охотник, Неведомый мне бог!
Рази же глубже, Ещё раз попади в меня и сердце Разбей и проколи! Но для
чего ж теперь Тупыми стрелами меня терзать? Зачем опять ты смотришь на
меня, Ненасытимый муками людскими, Молниеносным и злорадным бога взглядом?
Да, убивать не хочешь ты, А только мучить, мучить хочешь! Зачем тебе, зачем
моё мученье, Злорадный незнакомый бог? Я вижу, да! В полночный час
подкрался ты ко мне. Скажи ж, чего ты хочешь? Меня теснишь и давишь ты, И,
право, чересчур уж близко! Ты слушаешь дыхание моё, Подслушиваешь сердца ты
биенье, Да ты ревнуешь! Но к кому ж ревнуешь? Прочь, прочь! Куда Пробраться
затеваешь ты? Ты в сердце самое проникнуть хочешь, В заветнейшие помыслы
проникнуть! Бесстыдный ты, чужой мне, вор! Что хочешь выкрасть ты себе на
долю И что подслушать хочется тебе? Что хочешь выпытать ты от меня,
мучитель? Божественный палач! Или я должен, как собака, Валяться пред
тобой, хвостом виляя И отдаваясь вне себя от страсти, Тебе в любви виляньем
признаваться?
Напрасно трудишься, Рази сильней! Какой укол ужасный! Нет, не ищейка я тебе
твоя добыча. Безжалостный охотник, Я пленник гордый твой, За облаками
скрывшийся разбойник! Скажи мне наконец, чего, Чего, грабитель, от меня ты
хочешь?
Как? Выкупа? Какого же и сколько? Потребуй много так твердит мне гордость,
И кратко говори другой её совет.
Так вот как? Да? Меня? Меня ты хочешь? Меня всецело, и всего? А! так зачем
же Ты мучаешь меня, глупец, при этом? Зачем терзаешь душу униженьем?..
Дай мне любви, кому меня согреть? Горячую мне руку протяни И пламя
рдеющих углей для сердца дай мне, Мне одинокому в своём уединенье, Что ко
врагам и седмиричный лёд, К врагам стремиться научает. Ты сам отдайся мне.
Необоримый враг, Сам мне!
Прочь! улетел! Умчался прочь Единственный товарищ мой и враг, Великий враг
И чуждый мне опять Божественный палач.
Нет! Возвратись ко мне И с пытками твоими, Мои все слёзы льются за тобой, И
для тебя вдруг загорелся снова Огонь последний на сердце моём. Вернись,
вернись ко мне, мой бог, моё
страданье, И счастие последнее моё!..
2
Но тут Заратустра не мог долее сдерживать себя, схватил свою палку
и ударил изо всех сил того, кто так горько жаловался. Перестань, кричал он
ему со злобным смехом, перестань, комедиант! фальшивомонетчик! закоренелый
лжец! Я узнаю тебя!
Я отогрею тебе ноги, злой чародей, я хорошо умею поджаривать таких,
как ты!
Оставь, сказал старик и вскочил с земли, не бей больше, о
Заратустра! Всё это была только комедия!
В этом искусство моё; тебя самого хотел я испытать, подвергая тебя
этому искусу! И поистине, ты разгадал меня!
Но и ты также дал мне о себе немалое свидетельство: ты суров, ты,
мудрый Заратустра! Суровые удары наносишь ты своими истинами , палка твоя
вынуждает у меня эту истину!
Не льсти, отвечал Заратустра, всё ещё возбуждённый и мрачно смотря
на него, ты закоренелый фигляр! Ты лжив: что толкуешь ты об истине!
Ты павлин из павлинов, ты море тщеславия, что разыгрывал ты предо
мною, ты, злой чародей, в кого должен был я верить, когда ты так горько
жаловался?
В кающегося духом, сказал старик, его представлял я; ты сам изобрёл
некогда это слово
поэта и чародея, обратившего наконец дух свой против себя самого,
преображённого, который замерзает от своего плохого знания и от своей
дурной совести.
И сознайся: нужно было много времени, о Заратустра, прежде чем ты
заметил искусство моё и ложь мою!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
глупцом на свой риск, чем мудрецом на основании чужих мнений! Я доискиваюсь
основы:
что до того, велика ли она или мала? Называется ли она болотом или
небом? Пяди основания достаточно для меня: если только она действительно
есть основание и почва!
пяди основания: на нём можно стоять. В истинной совестливости
знания нет ничего, ни большого, ни малого .
Так ты, быть может, познающий пиявку? спросил Заратустра. И ты
исследуешь пиявку до последнего основания, ты, совестливый духом?
О Заратустра, отвечал тот, на кого наступил Заратустра, было бы
чудовищно, если бы дерзнул я на это!
Но если что знаю я прекрасно и досконально, так это мозг пиявки это
мой мир!
И это также мир! Но прости, если здесь говорит моя гордость, ибо
здесь нет мне равного. Поэтому и сказал я здесь я дома .
Сколько уже времени исследую я эту единственную вещь, мозг пиявки,
чтобы скользкая истина не ускользнула от меня! Здесь моё царство!
ради этого отбросил я всё остальное, ради этого стал я равнодушен
ко всему остальному; и рядом со знанием моим простирается чёрное невежество
моё.
Совестливость духа моего требует от меня, чтобы знал я что-нибудь
одно и остальное не знал: мне противны все половинчатые духом, все
туманные, порхающие и мечтательные.
Где кончается честность моя, я слеп и хочу быть слепым. Но где я хочу
знать, хочу я также быть честным, а именно суровым, метким, едким, жёстким
и неумолимым.
Как сказал ты однажды, о Заратустра: Дух есть жизнь, которая сама
врезается в жизнь , это соблазнило и привело меня к учению твоему. И,
поистине, собственною кровью умножил я себе собственное знание!
Как доказывает очевидность , перебил Заратустра; ибо кровь всё ещё
текла по обнажённой руке совестливого духом. Ибо десять пиявок впились в
неё.
О странный малый, сколь многому учит меня эта очевидность, именно
сам ты! И, быть может, не всё следовало бы мне влить в твои меткие уши!
Ну что ж! Расстанемся здесь! Но мне очень хотелось бы опять
встретиться с тобой. Там вверху идёт дорога к пещере моей сегодня ночью
будешь ты там желанным гостем моим!
Мне хотелось бы также полечить тело твоё, на которое наступил ногой
3аратустра, об этом я подумаю. А теперь мне пора, меня зовёт от тебя крик о
помощи .
Так говорил Заратустра.
Чародей
1
Но когда Заратустра обогнул скалу, он увидел внизу, недалеко от себя
на ровной дороге человека, который трясся как беснующийся и наконец
бросился животом на землю. Стой! сказал тогда Заратустра в сердце своём.
Должно быть, это высший человек, от него исходил тот мучительный крик о
помощи, я посмотрю, нельзя ли помочь ему . Подбежав к месту, где лежал на
земле человек, нашёл он дрожащего старика с неподвижными глазами; и как ни
старался Заратустра поднять его и поставить на ноги, все усилия его были
тщетны. Даже казалось, что несчастный не замечает, что возле него есть
кто-то; напротив, он трогательно осматривался, как человек, покинутый целым
миром и одинокий. Наконец, после продолжительного дрожанья, судорог и
подёргиваний так начал он горько жаловаться:
Кто в силах отогреть меня, кто ещё любит? Горячие мне руки протяните И
пламя рдеющих углей для сердца дайте. Лежу бессильно я, от страха цепенея,
Как перед смертию, когда уж ноги стынут, Дрожа в припадках злой, неведомой
болезни И трепеща под острыми концами Твоих холодных, леденящих стрел. За
мной охотишься ты, мысли дух, Окутанный, ужасный, безымянный Охотник из-за
туч! Как молниею, поражён я глазом, Насмешливо из темноты смотрящим! И так
лежу я, извиваясь, Согбенный, скрюченный, замученный свирепо Мученьями, что
на меня наслал ты, Безжалостный охотник, Неведомый мне бог!
Рази же глубже, Ещё раз попади в меня и сердце Разбей и проколи! Но для
чего ж теперь Тупыми стрелами меня терзать? Зачем опять ты смотришь на
меня, Ненасытимый муками людскими, Молниеносным и злорадным бога взглядом?
Да, убивать не хочешь ты, А только мучить, мучить хочешь! Зачем тебе, зачем
моё мученье, Злорадный незнакомый бог? Я вижу, да! В полночный час
подкрался ты ко мне. Скажи ж, чего ты хочешь? Меня теснишь и давишь ты, И,
право, чересчур уж близко! Ты слушаешь дыхание моё, Подслушиваешь сердца ты
биенье, Да ты ревнуешь! Но к кому ж ревнуешь? Прочь, прочь! Куда Пробраться
затеваешь ты? Ты в сердце самое проникнуть хочешь, В заветнейшие помыслы
проникнуть! Бесстыдный ты, чужой мне, вор! Что хочешь выкрасть ты себе на
долю И что подслушать хочется тебе? Что хочешь выпытать ты от меня,
мучитель? Божественный палач! Или я должен, как собака, Валяться пред
тобой, хвостом виляя И отдаваясь вне себя от страсти, Тебе в любви виляньем
признаваться?
Напрасно трудишься, Рази сильней! Какой укол ужасный! Нет, не ищейка я тебе
твоя добыча. Безжалостный охотник, Я пленник гордый твой, За облаками
скрывшийся разбойник! Скажи мне наконец, чего, Чего, грабитель, от меня ты
хочешь?
Как? Выкупа? Какого же и сколько? Потребуй много так твердит мне гордость,
И кратко говори другой её совет.
Так вот как? Да? Меня? Меня ты хочешь? Меня всецело, и всего? А! так зачем
же Ты мучаешь меня, глупец, при этом? Зачем терзаешь душу униженьем?..
Дай мне любви, кому меня согреть? Горячую мне руку протяни И пламя
рдеющих углей для сердца дай мне, Мне одинокому в своём уединенье, Что ко
врагам и седмиричный лёд, К врагам стремиться научает. Ты сам отдайся мне.
Необоримый враг, Сам мне!
Прочь! улетел! Умчался прочь Единственный товарищ мой и враг, Великий враг
И чуждый мне опять Божественный палач.
Нет! Возвратись ко мне И с пытками твоими, Мои все слёзы льются за тобой, И
для тебя вдруг загорелся снова Огонь последний на сердце моём. Вернись,
вернись ко мне, мой бог, моё
страданье, И счастие последнее моё!..
2
Но тут Заратустра не мог долее сдерживать себя, схватил свою палку
и ударил изо всех сил того, кто так горько жаловался. Перестань, кричал он
ему со злобным смехом, перестань, комедиант! фальшивомонетчик! закоренелый
лжец! Я узнаю тебя!
Я отогрею тебе ноги, злой чародей, я хорошо умею поджаривать таких,
как ты!
Оставь, сказал старик и вскочил с земли, не бей больше, о
Заратустра! Всё это была только комедия!
В этом искусство моё; тебя самого хотел я испытать, подвергая тебя
этому искусу! И поистине, ты разгадал меня!
Но и ты также дал мне о себе немалое свидетельство: ты суров, ты,
мудрый Заратустра! Суровые удары наносишь ты своими истинами , палка твоя
вынуждает у меня эту истину!
Не льсти, отвечал Заратустра, всё ещё возбуждённый и мрачно смотря
на него, ты закоренелый фигляр! Ты лжив: что толкуешь ты об истине!
Ты павлин из павлинов, ты море тщеславия, что разыгрывал ты предо
мною, ты, злой чародей, в кого должен был я верить, когда ты так горько
жаловался?
В кающегося духом, сказал старик, его представлял я; ты сам изобрёл
некогда это слово
поэта и чародея, обратившего наконец дух свой против себя самого,
преображённого, который замерзает от своего плохого знания и от своей
дурной совести.
И сознайся: нужно было много времени, о Заратустра, прежде чем ты
заметил искусство моё и ложь мою!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69