и где есть
великая любовь к самому себе, там служит она признаком беременности, так
замечал я.
Ещё цветут мои дети своей первой весною; стоя близко друг к другу,
вместе колеблемые ветром деревья моего сада и лучшей земли.
И поистине! Где такие деревья стоят близко друг к другу, там
находятся блаженные острова!
Но когда-нибудь я вырою их и рассажу каждое отдельно: чтобы научилось
оно одиночеству, упорству и осторожности.
Суковатым и изогнутым, с гибкой твёрдостью должно стоять оно у моря,
живым маяком непобедимой жизни.
Там, где бури низвергаются в море и хобот гор пьёт воду, там должно
стоять каждое из них, днём и ночью, на страже, чтобы испытать и познать
себя.
Испытано и познано должно быть оно, чтобы знать, моего ли оно рода и
происхождения, господин ли оно упорной воли, молчаливо ли, даже когда
говорит, и делает ли вид, что берёт, отдавая:
чтобы стать некогда моим последователем и созидающим и празднующим
вместе с Заратустрой таким, что пишет мою волю на моих скрижалях: для более
полного довершения всех вещей.
И ради него и подобных ему должен я довершить самого себя, поэтому
бегу я теперь своего счастья и отдаю себя в жертву всем несчастьям чтобы
испытать и познать себя в последний раз.
И поистине, настало время мне уходить; и тень странника, и поздняя
пора, и самый тихий час всё говорило мне: Давно пора!
Ветер проникал в замочную скважину и говорил: Иди! Дверь лукаво
распахивалась и говорила: Уходи!
Но я лежал, прикованный любовью к своим детям: желание любви наложило
на меня эти узы, так что я сделался жертвою своих детей и из-за них потерял
себя.
Желать это уже значит для меня: потерять себя. У меня есть вы, мои
дети! В этом обладании всё должно быть уверенностью и ничто не должно быть
желанием.
Но солнце моей любви пылало надо мной, в собственном соку варился
Заратустра, тогда пронеслись тень и сомнение надо мной.
Я уже жаждал мороза и зимы. О, если бы мороз и зима заставили меня
снова дрожать от стужи и щёлкать зубами! вздыхал я, тогда поднялись от меня
ледяные туманы.
Моё прошлое вскрыло свои могилы, проснулось много страдания, заживо
погребённого: оно лишь дремало, сокрытое в саване.
Так всё кричало мне знаками: Пора! Но я не слушал; пока наконец не
зашевелилась моя бездна и моя мысль не укусила меня.
О бездонная мысль, ты моя мысль! Когда же найду я силу слышать, как
ты роешь, и не дрожать более?
До самой гортани стучит моё сердце, когда я слышу, как ты роешь! Даже
твоё молчание душит меня, ты, бездонная молчальница!
Никогда ещё не решался я вызвать тебя наружу: довольно того уже, что
носил я тебя с собою! Ещё не был я достаточно силён для последней смелости
льва и дерзости его.
Твоя тяжесть всегда была для меня уже достаточно ужасной; но
когда-нибудь я должен найти силу и голос льва, который вызовет тебя наружу!
И когда я преодолею это в себе, тогда преодолею я ещё и нечто
большее; и победа должна быть печатью моего довершения!
А до тех пор я блуждаю ещё по неведомым морям; случай льстит мне и
ласкает меня; я смотрю вперёд и назад и не вижу конца.
Ещё не наступил час моей последней борьбы или он только что настаёт?
Поистине, с коварной прелестью смотрят на меня кругом море и жизнь!
О послеполуденное время моей жизни! О счастье, предвестник вечера! О
пристань в открытом море! О мир в неизвестности! Как не доверяю я вам всем!
Поистине, я не доверяю вашей коварной прелести! Я похож на
влюблённого, который не доверяет слишком бархатной улыбке.
Как он, ревнивец, отталкивает от себя возлюбленную, оставаясь нежным
даже в своей суровости, так и я отталкиваю от себя этот блаженный час.
Прочь от меня, блаженный час! С тобой пришло ко мне блаженство против
воли! Готовый к своему самому глубокому страданию, стою я здесь: не вовремя
пришёл ты!
Прочь от меня, блаженный час! Лучше ищи себе пристанища там у моих
детей! Спеши и благослови их ещё до вечера моим счастьем!
Уже наступает вечер: солнце садится. Удалилось моё счастье!
Так говорил Заратустра. И он ждал своего несчастья всю ночь но ждал
напрасно. Ночь оставалась ясной и тихой, и счастье само приближалось к нему
всё ближе и ближе. А к утру засмеялся Заратустра в сердце своём и сказал
насмешливо: Счастье бегает за мной. Это потому, что я не бегаю за
женщинами. А счастье женщина .
Перед восходом солнца
О небо надо мной, чистое! Глубокое! Бездна света! Взирая на тебя, я
трепещу от божественных порывов.
Броситься в твою высоту в этом моя глубина! Укрыться в твоей чистоте
в этом моя невинность!
Бога скрывает красота его так и ты скрываешь свои звёзды. Ты
безмолвствуешь так вещаешь ты мне свою мудрость.
Безмолвно над бушующим морем поднялось ты сегодня, твоя любовь и твоя
стыдливость открываются моей бушующей душе.
В том, что пришло ты ко мне, прекрасное, скрытое в своей красоте, что
безмолвно говоришь ты мне, открываясь в своей мудрости:
О, неужели не угадал бы я всей стыдливости твоей души! Перед восходом
солнца пришло ты ко мне, самому одинокому.
Мы друзья с тобою изначала: у нас едины скорбь, и страх, и дно; даже
солнце у нас общее.
Мы не говорим друг с другом, ибо знаем слишком многое: мы
безмолвствуем, мы улыбками сообщаем друг другу наше знание.
Не свет ли ты моего пламени? Не живёт ли в тебе душа сестричка моего
понимания?
Вместе учились мы всему; вместе учились мы подниматься над собою к
себе самим и безоблачно улыбаться: безоблачно улыбаться вниз, светлыми
очами и из огромной дали, в то время как под нами струятся, как дождь,
насилие, и цель, и вина.
И если блуждал я один, чего алкала душа моя по ночам и на тропинках
заблуждения? И если поднимался я на горы, кого, как не тебя, искал я на
горах?
И все мои странствования и восхождения на горы разве не были они лишь
необходимостью, чтобы помочь неумелому; лететь только хочет вся воля моя,
лететь до тебя!
И кого ненавидел я более, как не ползущие облака и всё, что пятнает
тебя? И даже свою собственную ненависть ненавидел я, потому что она пятнала
тебя!
Ползущие облака ненавижу я, этих крадущихся хищных кошек: они
отнимают у тебя и у меня, что есть у нас общего, огромное, безграничное Да
и Аминь!
Мы ненавидим ползущие облака, этих посредников и смесителей этих
половинчатых, которые не научились ни благословлять, ни проклинать от всего
сердца.
Лучше буду я сидеть в бочке под закрытым небом или в бездне без неба,
чем видеть тебя, ясное небо, запятнанным ползущими облаками!
И часто хотелось мне их скрепить зубчатыми золотыми проволоками
молний, чтобы мог я, подобно грому, барабанить по вздутому животу их:
гневно барабанить, ибо они крадут у меня твоё Да и Аминь, ты, небо
чистое надо мною! Светлое! Ты бездна света! ибо они крадут у тебя моё Да и
Аминь!
Ибо легче мне переносить шум, и гром, и проклятие непогоды, чем это
осторожное, нерешительное кошачье спокойствие; и даже среди людей ненавижу
я всего больше всех тихонько ступающих, половинчатых и неопределённых,
нерешительных, медлительных, как ползущие облака.
И кто не может благословлять, должен научиться проклинать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
великая любовь к самому себе, там служит она признаком беременности, так
замечал я.
Ещё цветут мои дети своей первой весною; стоя близко друг к другу,
вместе колеблемые ветром деревья моего сада и лучшей земли.
И поистине! Где такие деревья стоят близко друг к другу, там
находятся блаженные острова!
Но когда-нибудь я вырою их и рассажу каждое отдельно: чтобы научилось
оно одиночеству, упорству и осторожности.
Суковатым и изогнутым, с гибкой твёрдостью должно стоять оно у моря,
живым маяком непобедимой жизни.
Там, где бури низвергаются в море и хобот гор пьёт воду, там должно
стоять каждое из них, днём и ночью, на страже, чтобы испытать и познать
себя.
Испытано и познано должно быть оно, чтобы знать, моего ли оно рода и
происхождения, господин ли оно упорной воли, молчаливо ли, даже когда
говорит, и делает ли вид, что берёт, отдавая:
чтобы стать некогда моим последователем и созидающим и празднующим
вместе с Заратустрой таким, что пишет мою волю на моих скрижалях: для более
полного довершения всех вещей.
И ради него и подобных ему должен я довершить самого себя, поэтому
бегу я теперь своего счастья и отдаю себя в жертву всем несчастьям чтобы
испытать и познать себя в последний раз.
И поистине, настало время мне уходить; и тень странника, и поздняя
пора, и самый тихий час всё говорило мне: Давно пора!
Ветер проникал в замочную скважину и говорил: Иди! Дверь лукаво
распахивалась и говорила: Уходи!
Но я лежал, прикованный любовью к своим детям: желание любви наложило
на меня эти узы, так что я сделался жертвою своих детей и из-за них потерял
себя.
Желать это уже значит для меня: потерять себя. У меня есть вы, мои
дети! В этом обладании всё должно быть уверенностью и ничто не должно быть
желанием.
Но солнце моей любви пылало надо мной, в собственном соку варился
Заратустра, тогда пронеслись тень и сомнение надо мной.
Я уже жаждал мороза и зимы. О, если бы мороз и зима заставили меня
снова дрожать от стужи и щёлкать зубами! вздыхал я, тогда поднялись от меня
ледяные туманы.
Моё прошлое вскрыло свои могилы, проснулось много страдания, заживо
погребённого: оно лишь дремало, сокрытое в саване.
Так всё кричало мне знаками: Пора! Но я не слушал; пока наконец не
зашевелилась моя бездна и моя мысль не укусила меня.
О бездонная мысль, ты моя мысль! Когда же найду я силу слышать, как
ты роешь, и не дрожать более?
До самой гортани стучит моё сердце, когда я слышу, как ты роешь! Даже
твоё молчание душит меня, ты, бездонная молчальница!
Никогда ещё не решался я вызвать тебя наружу: довольно того уже, что
носил я тебя с собою! Ещё не был я достаточно силён для последней смелости
льва и дерзости его.
Твоя тяжесть всегда была для меня уже достаточно ужасной; но
когда-нибудь я должен найти силу и голос льва, который вызовет тебя наружу!
И когда я преодолею это в себе, тогда преодолею я ещё и нечто
большее; и победа должна быть печатью моего довершения!
А до тех пор я блуждаю ещё по неведомым морям; случай льстит мне и
ласкает меня; я смотрю вперёд и назад и не вижу конца.
Ещё не наступил час моей последней борьбы или он только что настаёт?
Поистине, с коварной прелестью смотрят на меня кругом море и жизнь!
О послеполуденное время моей жизни! О счастье, предвестник вечера! О
пристань в открытом море! О мир в неизвестности! Как не доверяю я вам всем!
Поистине, я не доверяю вашей коварной прелести! Я похож на
влюблённого, который не доверяет слишком бархатной улыбке.
Как он, ревнивец, отталкивает от себя возлюбленную, оставаясь нежным
даже в своей суровости, так и я отталкиваю от себя этот блаженный час.
Прочь от меня, блаженный час! С тобой пришло ко мне блаженство против
воли! Готовый к своему самому глубокому страданию, стою я здесь: не вовремя
пришёл ты!
Прочь от меня, блаженный час! Лучше ищи себе пристанища там у моих
детей! Спеши и благослови их ещё до вечера моим счастьем!
Уже наступает вечер: солнце садится. Удалилось моё счастье!
Так говорил Заратустра. И он ждал своего несчастья всю ночь но ждал
напрасно. Ночь оставалась ясной и тихой, и счастье само приближалось к нему
всё ближе и ближе. А к утру засмеялся Заратустра в сердце своём и сказал
насмешливо: Счастье бегает за мной. Это потому, что я не бегаю за
женщинами. А счастье женщина .
Перед восходом солнца
О небо надо мной, чистое! Глубокое! Бездна света! Взирая на тебя, я
трепещу от божественных порывов.
Броситься в твою высоту в этом моя глубина! Укрыться в твоей чистоте
в этом моя невинность!
Бога скрывает красота его так и ты скрываешь свои звёзды. Ты
безмолвствуешь так вещаешь ты мне свою мудрость.
Безмолвно над бушующим морем поднялось ты сегодня, твоя любовь и твоя
стыдливость открываются моей бушующей душе.
В том, что пришло ты ко мне, прекрасное, скрытое в своей красоте, что
безмолвно говоришь ты мне, открываясь в своей мудрости:
О, неужели не угадал бы я всей стыдливости твоей души! Перед восходом
солнца пришло ты ко мне, самому одинокому.
Мы друзья с тобою изначала: у нас едины скорбь, и страх, и дно; даже
солнце у нас общее.
Мы не говорим друг с другом, ибо знаем слишком многое: мы
безмолвствуем, мы улыбками сообщаем друг другу наше знание.
Не свет ли ты моего пламени? Не живёт ли в тебе душа сестричка моего
понимания?
Вместе учились мы всему; вместе учились мы подниматься над собою к
себе самим и безоблачно улыбаться: безоблачно улыбаться вниз, светлыми
очами и из огромной дали, в то время как под нами струятся, как дождь,
насилие, и цель, и вина.
И если блуждал я один, чего алкала душа моя по ночам и на тропинках
заблуждения? И если поднимался я на горы, кого, как не тебя, искал я на
горах?
И все мои странствования и восхождения на горы разве не были они лишь
необходимостью, чтобы помочь неумелому; лететь только хочет вся воля моя,
лететь до тебя!
И кого ненавидел я более, как не ползущие облака и всё, что пятнает
тебя? И даже свою собственную ненависть ненавидел я, потому что она пятнала
тебя!
Ползущие облака ненавижу я, этих крадущихся хищных кошек: они
отнимают у тебя и у меня, что есть у нас общего, огромное, безграничное Да
и Аминь!
Мы ненавидим ползущие облака, этих посредников и смесителей этих
половинчатых, которые не научились ни благословлять, ни проклинать от всего
сердца.
Лучше буду я сидеть в бочке под закрытым небом или в бездне без неба,
чем видеть тебя, ясное небо, запятнанным ползущими облаками!
И часто хотелось мне их скрепить зубчатыми золотыми проволоками
молний, чтобы мог я, подобно грому, барабанить по вздутому животу их:
гневно барабанить, ибо они крадут у меня твоё Да и Аминь, ты, небо
чистое надо мною! Светлое! Ты бездна света! ибо они крадут у тебя моё Да и
Аминь!
Ибо легче мне переносить шум, и гром, и проклятие непогоды, чем это
осторожное, нерешительное кошачье спокойствие; и даже среди людей ненавижу
я всего больше всех тихонько ступающих, половинчатых и неопределённых,
нерешительных, медлительных, как ползущие облака.
И кто не может благословлять, должен научиться проклинать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69