На севрском подносе лежали сотни три писем.
Жуя копченую поджаренную рыбу, безвкусную ветчину и овсяную кашу, варен-
ную на воде без соли (утренняя пища спортсменов и нравственных людей),
Гарин брал наугад хрустящие конверты. Распечатывал грязной вилкой,
мельком прочитывал:
"Мое сердце бьется, от волнения моя рука едва выводит эти строки...
Что вы подумаете обо мне? Боже! Я вас люблю. Я полюбила вас с той мину-
ты, когда увидела в газете (наименование) ваш портрет. Я молода. Я дочь
достойных родителей. Я полна энтузиазма стать женой и матерью..."
Обычно прилагалась фотографическая карточка. Все это были любовные
письма со всех концов Америки. От фотографий (за месяц их накопилось
несколько десятков тысяч) этих мордашек, с пышными волосами, невинными
глазами и глупыми носиками становилось ужасно, смертельно скучно. Проде-
лать головокружительный путь от Крестовского острова до Вашингтона, от
нетопленной комнаты в уединенном доме на Петроградской, где Гарин ходил
из угла в угол, сжимая руку и разыскивая почти несуществующую лазейку
спасения (бегство на "Бибигонде"), до золотого председательского кресла
в сенате, куда он через двадцать минут должен ехать... Ужаснуть мир, ов-
ладеть подземным океаном золота, добиться власти мировой - все только
затем, чтобы попасть в ловушку филистерской скучнейшей жизни.
- Тьфу ты, черт!
Гарин швырнул салфетку, забарабанил пальцами. Ничего не придумаешь.
Добиваться нечего. Дошел до самого верха. Диктатор. Потребовать разве
императорского титула? Тогда уж совсем замучают. Удрать? Куда? И зачем?
К Зое? Ах, Зоя! С ней порвалось что-то самое главное, что возникло в сы-
рую, теплую ночь в старенькой гостинице в Вилль Давре. Тогда, под шелест
листьев за окном, среди мучительных ласк, зародилась вся фантастика га-
ринской авантюры. Тогда был восторг наступающей борьбы. Тогда легко было
сказать, - брошу к твоим ногам мир... И вот Гарин - победитель. Мир - у
ног. Но Зоя - далекая, чужая, мадам Ламоль, королева Золотого острова. У
кого-то другого кружится голова от запаха ее волос, от пристального
взгляда ее холодных, мечтательных глаз. А он, Гарин, повелитель мира,
кушает кашу без соли, рассматривает, зевая, глупые физиономии на карточ-
ках. Фантастический сон, приснившийся в Вилль Давре, отлетел от него...
Издавай декреты, выламывайся под великого человека, будь приличным во
всех отношениях... Вот черт!.. Хорошо бы потребовать коньяку.
Он обернулся к лакеям, стоявшим, как чучела в паноптикуме, в отдале-
нии у дверей. Сейчас же двое выступили вперед, один склонился вопроси-
тельно, другой проговорил бесполым голосом:
- Автомобиль господина диктатора подан.
В сенат диктатор вошел, нагло ступая каблуками. Сев в золоченое крес-
ло, проговорил металлическим голосом формулу открытия заседания. Брови
его были сдвинуты, лицо выражало энергию и решимость. Десятки аппаратов
сфотографировали и киносняли его в эту минуту. Сотни прекрасных женщин в
ложах для публики отдались ему энтузиастическими взглядами.
Сенат имел честь поднести ему на сегодня титулы: лорда Нижне-Уэльско-
го, герцога Неаполитанского, графа Шарлеруа, барона Мюльгаузен и соимпе-
ратора Всероссийского. От Североамериканских Соединенных Штатов, где, к
сожалению, как в стране демократической, титулов не полагалось, поднесли
звание "Бизмен оф готт", что, в переводе на русский язык, значило: "Куп-
чина божьей милостью".
Гарин благодарил. Он с удовольствием плюнул бы на эти жирные лысины и
уважаемые плеши, сидящие перед ним амфитеатром в двусветном зале. Но он
понимал, что не плюнет, но сейчас встанет и поблагодарит.
"Подождите, сволочи, - думал он, стоя (бледный, маленький, с острой
бородкой) перед аплодирующим ему амфитеатром, - поднесу я вам проект о
чистоте расового отбора и первой тысяче..." Но и сам чувствовал, что
опутан по рукам и ногам, и в звании лорда, герцога, графа, божьего куп-
чины он ничего такого решительного не поднесет... А на банкет сейчас по-
едет из зала сената...
На улице автомобиль диктатора приветствовали криками. Но присмот-
реться - кричали все какие-то рослые ребята, похожие на переодетых поли-
цейских, - Гарин раскланивался и помахивал рукой, затянутой в лимонную
перчатку. Эх, не родись он в России, не переживи он революции, наверное,
переезд по городу среди ликующего народа, выражающего криками "гип, гип"
и бросанием бутоньерок свои верноподданнейшие чувства, доставил бы ему
живейшее удовольствие. Но Гарин был отравленным человеком. Он злился:
"Дешевка, дешевка, заткните глотки, скоты, радоваться нечему". Он вылез
из машины у подъезда городской думы, где десятки женских рук (дочерей
керосиновых, железнодорожных, консервных и прочих королей) осыпали его
цветами.
Взбегая по лестнице, он посылал воздушные поцелуйчики направо и нале-
во. В зале грянула музыка в честь божьего купчины. Он сел, и сели все.
Белоснежный стол в виде буквы "П" пестрел цветами, сверкал хрусталем. У
каждого прибора лежало по одиннадцати серебряных ножей и одиннадцати ви-
лок различных размеров (не считая ложек, ложечек, пинцетов для омаров и
щипчиков для спаржи). Нужно было не ошибиться, - каким ножом и вилкой
что есть.
Гарин скрипнул зубами от злости: аристократы, подумаешь, - из двухсот
человек за столом три четверти торговали селедками на улице, а теперь
иначе как при помощи одиннадцати вилок им неприлично кушать! Но глаза
были устремлены на диктатора, и он и на этот раз подчинился общественно-
му давлению - держал себя за столом образцово.
После черепахового супа начались речи. Гарин выслушивал их стоя, с
бокалом шампанского. "Напьюсь! - зигзагом проносилось в голове. Напрас-
ная попытка.
Двум своим соседкам, болтливым красавицам, он даже подтвердил, что
действительно по вечерам читает Библию.
Между третьим, сладким, и кофе он ответил на речи:
"Господа, власть, которой вы меня облекли, я принимаю как перст бо-
жий, и священный долг моей совести повелевает употребить эту небывалую в
истории власть на расширение наших рынков, на пышный расцвет нашей про-
мышленности и торговли и на подавление безнравственных попыток черни к
ниспровержению существующего строя..." И так далее...
Речь произвела отрадное впечатление. Правда, по окончании ее диктатор
прибавил, как бы про себя, три каких-то энергичных слова, но они были
сказаны на непонятном, видимо русском, языке и прошли незамеченными. За-
тем Гарин поклонился на три стороны и вышел, сопровождаемый воем труб,
грохотом литавр и радостными восклицаниями. Он поехал домой.
В вестибюле дворца швырнул на пол трость и шляпу (паника среди кинув-
шихся поднимать лакеев), глубоко засунул руки в карманы штанов и, зло
задрав бородку, поднялся по пышному ковру. В кабинете его ожидал личный
секретарь.
- В семь часов вечера в клубе "Пасифик" в честь господина диктатора
состоится ужин, сопровождаемый симфоническим оркестром.
- Так, - сказал Гарин. (Опять прибавил три непонятных слова по-русс-
ки.) - Еще что?
- В одиннадцать часов сегодня же в белой зале отеля "Индиана" состо-
ится бал в честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Жуя копченую поджаренную рыбу, безвкусную ветчину и овсяную кашу, варен-
ную на воде без соли (утренняя пища спортсменов и нравственных людей),
Гарин брал наугад хрустящие конверты. Распечатывал грязной вилкой,
мельком прочитывал:
"Мое сердце бьется, от волнения моя рука едва выводит эти строки...
Что вы подумаете обо мне? Боже! Я вас люблю. Я полюбила вас с той мину-
ты, когда увидела в газете (наименование) ваш портрет. Я молода. Я дочь
достойных родителей. Я полна энтузиазма стать женой и матерью..."
Обычно прилагалась фотографическая карточка. Все это были любовные
письма со всех концов Америки. От фотографий (за месяц их накопилось
несколько десятков тысяч) этих мордашек, с пышными волосами, невинными
глазами и глупыми носиками становилось ужасно, смертельно скучно. Проде-
лать головокружительный путь от Крестовского острова до Вашингтона, от
нетопленной комнаты в уединенном доме на Петроградской, где Гарин ходил
из угла в угол, сжимая руку и разыскивая почти несуществующую лазейку
спасения (бегство на "Бибигонде"), до золотого председательского кресла
в сенате, куда он через двадцать минут должен ехать... Ужаснуть мир, ов-
ладеть подземным океаном золота, добиться власти мировой - все только
затем, чтобы попасть в ловушку филистерской скучнейшей жизни.
- Тьфу ты, черт!
Гарин швырнул салфетку, забарабанил пальцами. Ничего не придумаешь.
Добиваться нечего. Дошел до самого верха. Диктатор. Потребовать разве
императорского титула? Тогда уж совсем замучают. Удрать? Куда? И зачем?
К Зое? Ах, Зоя! С ней порвалось что-то самое главное, что возникло в сы-
рую, теплую ночь в старенькой гостинице в Вилль Давре. Тогда, под шелест
листьев за окном, среди мучительных ласк, зародилась вся фантастика га-
ринской авантюры. Тогда был восторг наступающей борьбы. Тогда легко было
сказать, - брошу к твоим ногам мир... И вот Гарин - победитель. Мир - у
ног. Но Зоя - далекая, чужая, мадам Ламоль, королева Золотого острова. У
кого-то другого кружится голова от запаха ее волос, от пристального
взгляда ее холодных, мечтательных глаз. А он, Гарин, повелитель мира,
кушает кашу без соли, рассматривает, зевая, глупые физиономии на карточ-
ках. Фантастический сон, приснившийся в Вилль Давре, отлетел от него...
Издавай декреты, выламывайся под великого человека, будь приличным во
всех отношениях... Вот черт!.. Хорошо бы потребовать коньяку.
Он обернулся к лакеям, стоявшим, как чучела в паноптикуме, в отдале-
нии у дверей. Сейчас же двое выступили вперед, один склонился вопроси-
тельно, другой проговорил бесполым голосом:
- Автомобиль господина диктатора подан.
В сенат диктатор вошел, нагло ступая каблуками. Сев в золоченое крес-
ло, проговорил металлическим голосом формулу открытия заседания. Брови
его были сдвинуты, лицо выражало энергию и решимость. Десятки аппаратов
сфотографировали и киносняли его в эту минуту. Сотни прекрасных женщин в
ложах для публики отдались ему энтузиастическими взглядами.
Сенат имел честь поднести ему на сегодня титулы: лорда Нижне-Уэльско-
го, герцога Неаполитанского, графа Шарлеруа, барона Мюльгаузен и соимпе-
ратора Всероссийского. От Североамериканских Соединенных Штатов, где, к
сожалению, как в стране демократической, титулов не полагалось, поднесли
звание "Бизмен оф готт", что, в переводе на русский язык, значило: "Куп-
чина божьей милостью".
Гарин благодарил. Он с удовольствием плюнул бы на эти жирные лысины и
уважаемые плеши, сидящие перед ним амфитеатром в двусветном зале. Но он
понимал, что не плюнет, но сейчас встанет и поблагодарит.
"Подождите, сволочи, - думал он, стоя (бледный, маленький, с острой
бородкой) перед аплодирующим ему амфитеатром, - поднесу я вам проект о
чистоте расового отбора и первой тысяче..." Но и сам чувствовал, что
опутан по рукам и ногам, и в звании лорда, герцога, графа, божьего куп-
чины он ничего такого решительного не поднесет... А на банкет сейчас по-
едет из зала сената...
На улице автомобиль диктатора приветствовали криками. Но присмот-
реться - кричали все какие-то рослые ребята, похожие на переодетых поли-
цейских, - Гарин раскланивался и помахивал рукой, затянутой в лимонную
перчатку. Эх, не родись он в России, не переживи он революции, наверное,
переезд по городу среди ликующего народа, выражающего криками "гип, гип"
и бросанием бутоньерок свои верноподданнейшие чувства, доставил бы ему
живейшее удовольствие. Но Гарин был отравленным человеком. Он злился:
"Дешевка, дешевка, заткните глотки, скоты, радоваться нечему". Он вылез
из машины у подъезда городской думы, где десятки женских рук (дочерей
керосиновых, железнодорожных, консервных и прочих королей) осыпали его
цветами.
Взбегая по лестнице, он посылал воздушные поцелуйчики направо и нале-
во. В зале грянула музыка в честь божьего купчины. Он сел, и сели все.
Белоснежный стол в виде буквы "П" пестрел цветами, сверкал хрусталем. У
каждого прибора лежало по одиннадцати серебряных ножей и одиннадцати ви-
лок различных размеров (не считая ложек, ложечек, пинцетов для омаров и
щипчиков для спаржи). Нужно было не ошибиться, - каким ножом и вилкой
что есть.
Гарин скрипнул зубами от злости: аристократы, подумаешь, - из двухсот
человек за столом три четверти торговали селедками на улице, а теперь
иначе как при помощи одиннадцати вилок им неприлично кушать! Но глаза
были устремлены на диктатора, и он и на этот раз подчинился общественно-
му давлению - держал себя за столом образцово.
После черепахового супа начались речи. Гарин выслушивал их стоя, с
бокалом шампанского. "Напьюсь! - зигзагом проносилось в голове. Напрас-
ная попытка.
Двум своим соседкам, болтливым красавицам, он даже подтвердил, что
действительно по вечерам читает Библию.
Между третьим, сладким, и кофе он ответил на речи:
"Господа, власть, которой вы меня облекли, я принимаю как перст бо-
жий, и священный долг моей совести повелевает употребить эту небывалую в
истории власть на расширение наших рынков, на пышный расцвет нашей про-
мышленности и торговли и на подавление безнравственных попыток черни к
ниспровержению существующего строя..." И так далее...
Речь произвела отрадное впечатление. Правда, по окончании ее диктатор
прибавил, как бы про себя, три каких-то энергичных слова, но они были
сказаны на непонятном, видимо русском, языке и прошли незамеченными. За-
тем Гарин поклонился на три стороны и вышел, сопровождаемый воем труб,
грохотом литавр и радостными восклицаниями. Он поехал домой.
В вестибюле дворца швырнул на пол трость и шляпу (паника среди кинув-
шихся поднимать лакеев), глубоко засунул руки в карманы штанов и, зло
задрав бородку, поднялся по пышному ковру. В кабинете его ожидал личный
секретарь.
- В семь часов вечера в клубе "Пасифик" в честь господина диктатора
состоится ужин, сопровождаемый симфоническим оркестром.
- Так, - сказал Гарин. (Опять прибавил три непонятных слова по-русс-
ки.) - Еще что?
- В одиннадцать часов сегодня же в белой зале отеля "Индиана" состо-
ится бал в честь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74