Это был крик о помощи.
Чем дальше думал Шельга, тем ясней становилось - надо лететь в Париж.
Он взял по телефону справку об отлете пассажирских аэропланов и вернулся
на веранду, где сидели в нетемнеющих сумерках Тарашкин и Иван. Беспри-
зорный мальчишка, после того как прочли у него на спине надпись чер-
нильным карандашом, притих и не отходил от Тарашкина.
В просветы между ветвями с оранжевых вод долетали голоса, плеск ве-
сел, женский смех. Старые, как мир, дела творились под темными кущами
леса на островах, где бессонно перекликались тревожными голосами ка-
кие-то птички, пощелкивали соловьи. Все живое, вынырнув из дождей и вьюг
долгой зимы, торопилось жить, с веселой жадностью глотало хмельную пре-
лесть этой ночи. Тарашкин обнял одной рукой Ивана за плечи, облокотился
о перила и не шевелился, - глядел сквозь просветы на воду, где неслышно
скользили лодки.
- Ну, как же, Иван, - сказал Шельга, придвинув стул и нагибаясь к ли-
цу мальчика, - где тебе лучше нравится: там ли, здесь ли? На Дальнем
Востоке ты, чай, плохо жил, впроголодь?
Иван глядел на Шельгу, не мигая. Глаза его в сумерках казались пе-
чальными, как у старика. Шельга вытащил из жилетного кармана леденец и
постучал им Ивану в зубы, покуда те не разжались, - леденец проскользнул
в рот.
- Мы, Иван, с мальчишками хорошо обращаемся. Работать не заставляем,
писем на спине не пишем, за семь тысяч верст под вагонами не посылаем
никуда. Видишь, как у нас хорошо на островах, и - это все, знаешь, чье?
Это все мы детям отдали на вечные времена. И река, и острова, и лодки, и
хлеба с колбасой, - ешь досыта - все твое...
- Так вы мальчишку собьете, - сказал Тарашкин.
- Ничего, не собью, он умный. Ты, Иван, откуда?
- Мы с Амура, - ответил Иван неохотно. - Мать померла, отца убили на
войне.
- Как же ты жил?
- Ходил по людям, работал.
- Такой маленький?
- А чего же... Коней пас...
- Ну, а потом?
- Потом взяли меня...
- Кто взял?
- Одни люди. Им мальчишка был нужен, - на деревья лазать, грибы, оре-
хи собирать, белок ловить для пищи, бегать за чем пошлют...
- Значит, взяли тебя в экспедицию? (Иван моргнул, промолчал.) Далеко?
Отвечай, не бойся. Мы тебя не выдадим. Теперь ты - наш брат...
- Восемь суток на пароходе плыли... Думали, живые не останемся. И еще
восемь дней шли пешком. Покуда пришли на огнедышащую гору...
- Так, так, - сказал Шельга, - значит, экспедиция была на Камчатку.
- Ну да, на Камчатку... Жили мы там в лачуге... Про революцию долго
ничего не знали А когда узнали, трое ушли, потом еще двое ушли, жрать
стало нечего. Остались он да я...
- Так, так, а кто "он - то? Как его звали?
Иван опять насупился. Шельга долго его успокаивал, гладил по низко
опущенной, остриженной голове...
- Да ведь убьют меня за это, если скажу. Он обещался убить...
- Кто?
- Да Манцев же, Николай Христофорович... Он сказал: "Вот, я тебе на
спине написал письмо, ты не мойся, рубашки, жилетки не снимай, хоть че-
рез год, хоть через два - доберись до Петрограда, найди Петра Петровича
Гарина и ему покажи, что написано, он тебя наградит..."
- Почему же Манцев сам не поехал в Петроград, если ему нужно видеть
Гарина?
- Большевиков боялся... Он говорил: "Они хуже чертей. Они меня убьют.
Они, говорит, всю страну до ручки довели, - поезда не ходят, почты нет,
жрать нечего, из города все разбежались..." Где ему знать, - он на горе
сидит шестой год...
- Что он там делает, что ищет?
- Ну, разве он скажет? Только я знаю... (У Ивана весело, хитро заб-
лестели глаза.) Золото под землей ищет...
- И нашел?
- Он-то? Конечно, нашел...
- Дорогу туда, на гору, где сидит Манцев, указать можешь, если пона-
добится?
- Конечно, могу... Только вы меня, смотрите, не выдавайте, а то он,
знаешь, сердитый...
Шельга и Тарашкин с величайшим вниманием слушали рассказы мальчика.
Шельга еще раз внимательно осмотрел надпись у него на спине. Затем сфо-
тографировал ее.
- Теперь иди вниз, Тарашкин вымоет тебя мылом, ложись, - сказал
Шельга. - Не было у тебя ничего: ни отца, ни матери, одно голодное пузо.
Теперь все есть, всего по горло, - живи, учись, расти на здоровье. Та-
рашкин тебя научит уму-разуму, ты его слушайся. Прощай. Дня через три
увижу Гарина, поручение твое передам.
Шельга засмеялся, и скоро фонарик его велосипеда, подпрыгивая, про-
несся за темными зарослями.
Сверкнули алюминиевые крылья высоко над зеленым аэродромом, и шести-
местный пассажирский самолет скрылся за снежными облаками. Кучка прово-
жающих постояла, задрав головы к лучезарной синеве, где лениво кружил
стервятник да стригли воздух ласточки, но дюралюминиевая птица уже лете-
ла черт знает где.
Шесть пассажиров, сидя в поскрипывающих плетеных креслах, глядели на
медленно падающую вниз лиловато-зеленую землю. Ниточками вились по ней
дороги. Игрушечными - слегка наклонными - казались гнезда построек, ко-
локольни. Справа, вдалеке, расстилалась синева воды.
Скользила тень от облака, скрывая подробности земной карты. А вот и
само облако появилось близко внизу.
Прильнув к окнам, все шесть пассажиров улыбались несколько принужден-
ными улыбками людей, умеющих владеть собой. Воздушное передвижение было
еще внове Несмотря на комфортабельную кабину, журналы и каталоги, разб-
росанные на откидных столиках, на видимость безопасного уюта, - пассажи-
рам все же приходилось уверять себя, что, в конце концов, воздушное со-
общение гораздо безопаснее, чем, например, пешком переходить улицу. То
ли дело в воздухе. Встретишься с облаком - пронырнешь, лишь запотеют ок-
на в кабине, пробарабанит град по дюралюминию или встряхнет аппарат, как
на ухабе, - ухватишься за плетеные ручки кресла, выкатив глаза, но сосед
уже подмигивает, смеется: вот это так ухабик! Налетит шквал из тех, что
в секунду валит мачты на морском паруснике, ломает руль, сносит лодки,
людей в бушующие волны, - металлическая птица прочна и увертлива, - кач-
нется на крыло, взвоет моторами, и уже выскочила, взмыла на тысячу мет-
ров выше гнездовины урагана.
Словом, не прошло и часа, как пассажиры в кабине освоились и с пусто-
той под ногами, и с качкой. Гул мотора мешал говорить. Кое-кто надел на
голову наушники с микрофонными мембранами, и завязалась беседа. Напротив
Шельги сидел худощавый человек лет тридцати пяти в поношенном пальто и
клетчатой кепке, видимо приобретенной для заграничного путешествия.
У него было бледноватое, с тонкой кожей, лицо, умный и нахмуренный
изящный профиль, русая бородка, рот сложен спокойно и твердо. Сидел он
сутулясь, сложив на коленях руки. Шельга с улыбкой сделал ему знак. Че-
ловек надел наушники. Шельга спросил:
- Вы не учились в Ярославле, в реальном? (Человек наклонил голову.)
Земляк - я вас помню. Вы Хлынов Алексей Семенович. (Наклон головы.) Вы
теперь где работаете?
- В физической лаборатории политехникума, - проговорил в трубку заг-
лушенный гулом мотора слабый голос Хлынова.
- В командировку?
- В Берлин, к Рейхеру.
- Секрет?
- Нет. В марте этого года нам стало известно, что в лаборатории Рей-
хера произведено атомное распадение ртути.
Хлынов повернулся всем лицом к Шельге, - глаза со строгим волнением
уперлись в собеседника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74