На протесты Марии никто в Совете внимания не обратил. Снова, на этот раз более требовательно, пригласили теперь уже трех членов ее свиты — Рочестера, Хоптоиа и сэра Фраи-сиса Инглфилда, — и Марии пришлось их отпустить. Тактика регента состояла в следующем: с одной стороны, он пытался вывести Марию из равновесия, заставить волноваться за приближенных, а с другой — считал, что если самые доверенные приближенные Марии начнут убеждать ее сменить религию, то она, возможно, подчинится. Рочестер категорически отверг предложение давать своей госпоже советы относительно вероисповедания. Он даже отказался передать ей послание Совета. Хоптон занял чуть более гибкую позицию. После того как регент намекнул, что теологические взгляды капеллана вполне можно счесть ересью, он согласился «побеседовать» с Марией, чтобы та изменила свое решение и уступила требованиям Совета.
Тем временем разрасталось новое восстание. На этот раз мятежники без труда взяли под контроль большую часть страны. В руках мятежников уже был Эксетер, а вскоре та же участь ожидала Норидж. Ван дер Дельфт был обеспокоен тем, что повстанческие силы отрезали резиденцию Марии от Лондона. Обмен корреспонденцией между ними временно прекратился. В середине июля герцог Сомерсет, несмотря па занятость (он многие часы просиживал на совещаниях в связи с тревожной ситуацией, сложившейся в стране), согласился принять посла. Он был заметно холоден.
«Мария, — провозгласил регент, — может продолжать вести прежний образ жизни только при одном условии: не устраивать из отправлений религиозных обрядов демонстрации. Мы не запрещаем леди Марии слушать мессу приватно в своих апартаментах, — повторил он, — но не можем допустить, чтобы она с подчеркнутой демопстративиостью отправляла вместо двух месс теперь уже три».
Затем он заявил, что один из ее капелланов (а стало быть, и она) связан с волнениями на западе. Регент слышал, что «глава корнуольских мятежников прежде был ее капелланом». Правда, особенно на эту тему распространяться не стал. (В это же самое время Совет выразил Марии недовольство по поводу того, что ее судебный исполнитель, некто Пули, оказался «вожаком одного из самых возмутительных мятежей в Суффолке». По словам Марии, оба обвинения были совершенно беспочвенными.)
Восстание продолжалось все лето. Ван дер Дельфт встретился с Сомерсетом еще раз в середине августа, но только в начале сентября, когда были выиграны решающие сражения, два советника, Пэджет и Полет, были делегированы, чтобы сообщить послу позицию Совета. О Марии они говорили с большим почтением, которое Ван дер Дельфта даже удивило.
«Совет сожалеет, — сказал Пэджет, — что такая разумная леди, являющаяся вторым лицом в королевстве, настолько стала рабыней своих убеждений, что не может приспособиться к новой религиозной службе, не совершив насилия над своей совестью. Каких-либо письменных гарантий, на которых настаивает император, мы, к сожалению, предоставить не можем, по готовы дать словесное обещание, что леди Мария может свободно и без какого-либо вмешательства продолжать отправлять религиозную службу, к которой привыкла, но лишь у себя в доме. А ее священники и все те, кто находится в ее окружении, также ничем при этом не рискуют».
Такое разрешение проблемы Ван дер Дельфта не удовлетворило, однако Мария несколько успокоилась. Дело в том, что на самом деле письменные гарантии обязывают Совет ничуть не больше, чем словесные, и вообще Шапюи уже давным-давно приучил ее с подозрением относиться ко всему написанному на бумаге.
«Наличие охранной грамоты, — сказала она послу, — может косвенно подразумевать, что я признаю закон, запрещающий мессу, чего бы мне вовсе не хотелось… Это не законы, — настаивала она, — потому что противоречат Божьей воле, завещанию моего отца и приняты не во благо государства».
Тревожное лето 1549 года Мария прожила спокойно, но ближе к осени начали появляться признаки приближающихся политических потрясений. Если Сомерсет будет смещен, Марии несдобровать. Она знала, что единственное ее спасение состоит в том, чтобы, пока Эдуард не достиг совершеннолетия, как можно дальше держаться от любой политики. И все же тревога за положение в стране побуждала ее действовать. Несколько членов Совета, и прежде всего Дадли, были склонны расправиться с ней, обвинив в предательстве. А ведь после регента самым могущественным человеком в Совете был именно Дадли.
Марии оставалось только перечитывать старые письма императора и регентши и ежедневно молиться, чтобы Господь вразумил советников и чтобы «дела были восстановлены так, как король оставил их». А еще она сочиняла «размышления», в которых пыталась привести в порядок свои мысли относительно смысла существования. Она хотела напомнить себе, что для подлинной христианки этот мир — только временная остановка в пути, который душа совершает к своему истинному дому. Земная жизнь — это боль, но за ней простирается радость вечного бытия, когда все, что было в этой жизни смутным и неосознанным, станет ясным в свете Божьей мудрости.
«Наша жизнь — это всего лишь паломничество на грешную землю из мира вечности. Как будто мы на некоторое время просто оказались здесь в изгнании», — писала она в 1549 году в своем «Размышлении о превратностях судьбы».
И чтобы приятности этой жизии не побудили нас усомниться в правильности следования по этому истинно верному пути к Тебе, по которому мы должны двигаться как можно быстрее, Ты ранишь нас терниями, чтобы мы сильнее возжаждали тихого отдыха, который ждет нас в конце. По этой причине болезни, слезы, горе и печаль и вообще все превратности судьбы есть не что иное, как стремление Господа пришпорить нас, будто мы медлительные тупоумные лошади, скорее даже ослы, чтобы мы прибавили ходу и не задерживались долго в этом преходящем мире. И потому, Господь, даруй нам милость забыть о тяготах этого утомительного путешествия и помнить лишь о нашей истинной цели, к которой мы идем! Й уж коль Ты нагружаешь нас бременем несчастий, то даруй нам также и силу преодолеть этот путь с такой ношей, чтобы мысли наши ни на секунду не отвлекались от цели и все время были обращены только к Тебе. Господи, все в Твоих руках, и потому поступай с нами в соответствии со своей непостижимой мудростью. А нам же даруй милость неуклонно следовать Твоей воле. Да будет так.
ГЛАВА 25
Словно весь мир ополчился, меня казня,
Чтоб жизнь моя стала горестна и пуста,
Чтобы замкнулись страхом надежды врата,
Чтоб жалость с любовью не исцелили меня!
Лью слезы в печали, терзаюсь, словно в аду,
Страдая, живу — и радости не найду.
Восстания 1549 года положили конец власти регента. Теперь уже мало кто верил, что он способен сохранить в стране порядок. Его считали (в значительной степени незаслуженно) «добрым герцогом», стремящимся исправить зло, причиненное «огораживанием», но именно это, кажется, и послужило причиной волнений. Его популярность в провинции вряд ли могла компенсировать ненависть придворных, которые видели в нем неумелого государственного деятеля, высокомерного и опасного вельможу, уже забывшего, что он всего лишь регеыт при малолетнем короле Эдуарде, и стремящегося взять в свои руки королевскую власть. В разгар восстаний все настолько возненавидели Сомерсета, что Совет под предводительством Дадли единогласно принял решение сместить ето с поста регента.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179