— Фееричная картина!.. Погодите, вам не приходило в голову использовать локатор для линии связи?
Он вскочил, взял у Андрея мел и попробовал исправить нарисованную Андреем схему. Отвлечения мешали Андрею, он хотел продолжать свое.
— Дайте, пожалуйста, кончить. — Они чуть не боролись за кусочек мела. — Вы на лекциях разрешаете студентам перебивать себя?
Любченко рассмеялся так добродушно, что Андрею стало неудобно. Но после этого замечания они почувствовали себя просто.
— Признаюсь — ваш конденсатор потребует всего один-два вечера. Бог с вами, сделаем, — сдался Любченко.
Через два дня Любченко сообщил, что конденсатор получился. На следующий же день Андрей отдал его монтажникам и занялся Усольцевым, которого почти все это время не видел.
Когда Андрей подошел к нему, Усольцев поднялся навстречу, вяло поздоровался. Рука его была холодной. Усольцев был бледен: рыжеватая щетина небритых щек, измятый, небрежно завязанный галстук, беспорядок на столе — все это настолько не вязалось с его прославленной аккуратностью, что Андрей подумал: «Неужели заболел?»
— Как дела? — спросил Андрей.
Вместо ответа Усольцев взял бумагу, над которой он работал, сложил ее, разорвал на четыре части и бросил в корзинку. Высокая проволочная корзинка была забита клочьями исписанной бумаги.
— Каждый день корзинка, — сказал Усольцев, перехватив взгляд Андрея.
— Ничего, бывает. Усольцев сглотнул слюну.
— Андрей Николаевич, я бы просил… позвольте мне поговорить с вами.
Он повернулся было в сторону кабинета Лобанова, но Андрей придвинул стул, с готовностью уселся возле его стола.
Был обеденный перерыв. В «инженерной» сидело несколько человек: Майя завтракала, читая газету, Кривицкий и Борисов играли в шашки.
— Сдавайтесь, вы тр-руп! — приговаривал Кривицкий.
— Может быть, у вас удобнее? — снова попросил Усольцев. Андрей догадался, чем вызвано подобное упорство.
— Какая разница, тут посторонних нет, — сказал он.
— Хорошо, — тихо согласился Усольцев. — Освободите меня, Андрей Николаевич, от этой работы. Ничего у меня не выходит. И я боюсь… я полагаю… не выйдет. — Он еще сдерживался, но за его словами нарастало отчаяние. Андрей пожалел, что настоял на этом разговоре при всех. — Я совсем другого склада инженер.
По выражению лиц склонившихся над доской Кривицкого и Борисова можно было понять, что они внимательно слушают разговор.
— …Нельзя же требовать, чтобы каждый инженер творил, изобретал, словом — был бы Ломоносовым, — с безудержной решительностью, какая свойственна неуверенным в своей правоте людям, говорил Усольцев. — Я не претендую на такую роль. Давайте мне любую черновую работу, любую. Пожалуйста. А выдумывать — избавьте, не гожусь. Не умею. Не желаю. Андрей Николаевич, поручите кому-нибудь… Я вместо этого… Я не обязан, в конце концов…
Он проглатывал окончания фраз. Молчание Лобанова сбивало его.
«А я обязан?» — хотелось спросить Андрею. Это только в книгах пишут, что борьба и препятствия доставляют радость. Никакой радости препятствия ему не доставляли. Но и трусить он не собирался. Ради чего он шел на все это? А Борисов, Новиков, Саша, все, кто шли рядом с ним? Ради чего покинул педагогический уют Фалеев? И тысячи людей, чьи дела он видел на выставке, о ком рассказывал на совещании Савин? Ради чего они вступали на мучительный путь поисков, сомнений, неудач?.. В эту минуту он презирал Усольцева, как презирают в бою трусов и паникеров. В армии Андрей показал бы ему, но сейчас он не имел права бросить в лицо Усольцеву ни одного слова из тех, что напрашивались на язык, не имел права ни крикнуть, ни повысить голос.
Прищурясь, Андрей прочел надпись на лаково-желтой грани карандаша.
— Ага, «Кохинор», — сказал он. — Хорошие карандаши… Вот вы говорите, что не обязаны. Но ведь вы инженер.
— Ну и что ж, не всякий…
Андрей перебил Усольцева:
— А вам известно, что значит слово — инженер?
Все посмотрели на Лобанова, привлеченные особой интонацией голоса.
— Исхудал он… — шепнул Кривицкий Борисову.
— Я не понимаю вас, Андрей Николаевич, — с готовностью начал Усольцев, — но я…
— Нет, вы мне ответьте.
— Инженер, ну… человек, имеющий высшее образование.
— Маловато. Слово «инженер» в переводе с латинского значит хитроумный изобретатель.
— Не всякому инженеру дано хватать звезды с неба, — пробормотал Усольцев.
Борисов, не утерпев, подошел:
— Где уж там звезды! Вы, Усольцев, все на подхвате норовите работать.
Вы никогда никакой инициативы ни в чем не проявляли.
— Да, в этом отношении он девственник, — вставил Кривицкий. Усольцев вынул платок, нервно высморкался:
— При чем здесь это? Мы говорим с Андреем Николаевичем совсем о другом…
— Другими словами — чего мол, суетесь? — напрямик спросил Борисов. — Я давно вам сказать хотел, да не было подходящего случая. Вы вот гордитесь своей дисциплинированностью, а мне кажется, что подоплека вашей дисциплинированности — не желание самостоятельно мыслить. Такое бездумное послушание — худшее искажение дисциплины.
В комнату, напевая, с букетом влетел Новиков. Одной рукой он сунул цветы в большой фарфоровый стакан, другой записал на столе чей-то телефон и тут же вмешался в разговор:
— Вас прорабатывают, Усольцев? Я присоединяюсь. Гоните переключатель! Не увиливайте, это вам не старые реле переделывать.
Обвинения сыпались на Усольцева со всех сторон, он не успевал отбиваться. Андрея обрадовала поддержка товарищей. Пусть при этом Новиков больше всего беспокоился, что Лобанов может поручить переключатель ему, Кривицкий радовался случаю подтрунить над раздражавшей его добросовестностью Усольцева, а Борисов жаждал встряхнуть этого человека, — они сходились в главном: Усольцев не должен отступать.
Лицо Усольцева приняло загнанное, отчаянное выражение. Сунув два пальца за помятый воротничок, он вертел шеей, как будто ему было тесно. Усольцев, этот аккуратист, носит грязный воротничок!
«Да что ж это, в самом деле, — подумал Андрей, — он ведь мучился все эти дни. Хотел, тянулся… и не мог».
Так порою через какую-нибудь мелочь вроде грязного воротничка начинаешь видеть человека совсем по-иному. Андрей представил себе, как угнетала добросовестного, точного Усольцева, необходимость выполнить задание.
Проходили дни, ничего не получалось, и сон не в сон, и, наверно, весь твердо, годами налаженный распорядок жизни этого человека полетел к черту.
Скольких усилий стоило ему признаться начальнику лаборатории в своей несостоятельности. Безусловно, Усольцев делал все, что мог, и ничего не сумел сделать. Почему?
Андрей усадил его на место, успокоил и попросил показать свои наброски.
— Верите, Андрей Николаевич, я восемнадцать вариантов перепробовал.
Начну — и сразу кажется: не так. Всякий раз думаю — а вдруг есть более простая, лучшая схема. Не умею я начинать с голого, с пустого места. Не за что ухватиться… Буквально нечего показать вам. Вы можете подумать… но Майя Константиновна знает… я никогда не имел взысканий.
Майя молча завтракала за своим столом. В последнее время в присутствии Лобанова она молчала, но тут не вытерпела. Через всю комнату она обратилась к Андрею: не заставит же он петь человека, если у того нет ни голоса, ни слуха. Способность к творчеству — это врожденный талант;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115