Давайте мы вашу теорию дуги доведем до конца, — сказал Андрей. — Как только с локатором все утрясется, я попробую приспособить схему для ваших измерений.
Григорьев руками замахал. С какой стати Лобанову связываться с такой обузой? Получилось, будто он навязался, расхныкался тут. Нет, нет… Он вскочил, начал торопливо одеваться.
Теория электрической дуги имеет решающее значение для выключателей новых мощных гидростанций. Ею могут пользоваться сварщики, прожектористы…
Андрей, горячась, перечислял десятки отраслей техники. Григорьев взволнованно и смущенно подпрыгивал на песке, пытаясь попасть ногой в штанину. Андрей поддержал его.
— Я с радостью, Андрей Николаевич, — бормотал Григорьев, — я всем, чем могу, помогу вам… Дайте мне всю расчетную часть.
Андрей накинул пиджак, счистил песок.
— Использовать вас так, Матвей Семенович, — это все равно, что колоть орехи паровым молотом. Вы достаточно помогли мне сегодня. Беритесь за вашу дугу.
Еще час назад Григорьев казался Андрею полубогом. Теперь перед ним был человек, который тоже над чем-то бился, тоже проделывал пустые, ненужные работы, мечтал, был трогательно щепетилен, позволял Тонкову эксплуатировать себя. И от этого он стал Андрею ближе.
Позади них раздался свист. Матвей Семенович сунул пальцы в рот и свистнул в ответ. Кусты раздвинулись, и двое мальчишек- один с выпуклыми григорьевскими глазами, другой незнакомый — сообщили:
— Они собрались.
Григорьев сделал знак рукой. Головы скрылись, в глубине оврага захрустели ветки. Белесые брови профессора сдвинулись, наморщив переносицу.
— Это разведка, — таинственно и важно сказал он. — Мне врачи запретили купаться, ну, следовательно, надо избежать скандала. Мы с вами не виделись, имейте в виду. Двигайтесь на дачу, а я своим ходом.
— Ваш ход известен, — в тон ему сказал Андрей. Матвей Семенович погрозил пальцем и скрылся в кустах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
По заведенному в поселке ученых обычаю, в субботние вечера собирались по очереди у кого-нибудь играть в карты. В этот вечер принимали Григорьевы.
К приходу Андрея в большой, смежной с верандой, комнате сидело человек шесть. На веранде четверо пожилых мужчин шумно играли в подкидного дурака.
Самого Григорьева еще не было.
После разговора с Матвеем Семеновичем Андрей находился в том возбужденно-приподнятом состоянии духа, когда все окружающее служит источником радости.
Он поздоровался с женой Григорьева и подумал, что у Григорьева должна быть именно такая жена — маленькая, хрупкая, с узким лобиком, прикрытым веселыми кудряшками, отчего лицо ее выглядело кукольным, капризным. Ее звали Зинаида Мироновна, и это имя тоже показалось ему уютным. Любая мелочь в обстановке комнаты, вплоть до старомодных кресел с высокими неудобными спинками, находила у Андрея свое оправдание. Он испытывал почти благоговейное чувство, как будто здесь можно было разгадать волнующую тайну того, как живут и творят подлинные таланты.
Вместе с Зинаидой Мироновной он обошел гостиную, пожимая руки гостям, и нисколько не удивился, когда его подвели к Тонкову.
— О, приятная неожиданность, — проговорил Тонков, показан крупные белые зубы.
Сбоку от столика, за которым чопорная седая мать Зинаиды Мироновны раскладывала пасьянс, на диване сидели остролицая, небрежно причесанная девушка и молодой человек с веселыми пухлыми щеками.
— Смородин! — представился он, крепко встряхнув руку Андрея.
Андрею нравились физически здоровые, сильные люди, и то, что Смородин, к которому он собирался обратиться с просьбой о конденсаторе, оказался таким жизнерадостным, милым здоровяком, обрадовало его.
Зинаида Мироновна, пристроив Андрея, удалилась, шурша платьем, к Тонкову.
Девушку звали Анечка. Она обладала острым, насмешливым язычком и на правах племянницы Зинаиды Мироновны вышучивала присутствующих. Ей помогал Смородин. Андрей смеялся, чувствовал себя преотлично, уверенный, что такой безжалостно-иронический тон и должен царить в доме Григорьевых.
— Ого, Петушков извлекает рубль, — объявила Анечка, указывая в сторону веранды. — Взгляните на его седовласую львиную голову, ай-я-яй, такого человека оставили в дураках.
— Зато он оставил всех в дураках при защите, — подхватил Смородин. — Слыхали, Андрей Николаевич, историю с его докторской диссертацией? Он защищал но электрохимии. Химики считали, что в химии он ничего не понимает, но электрик он выдающийся, а электрики голосовали за него как за химика.
— Теперь он получает свои шесть тысяч, — сказала Анечка, — окружил себя таинственным полумраком и вылезает оттуда, что бы обозвать кого-нибудь кретином.
— Анечка, расскажите, какой протокол сочинили наши ребята о Петушкове, — попросил Смородин.
Анечка рассмеялась.
— В своей речи, — нараспев заговорила она, — соискатель коротко и четко изложил содержание темы, доказывая необходимость присвоения ему степени доктора наук. Из выступлений оппонентов явствовало, что диссертации они не читали, но каждый из них имеет о диссертанте свое определенное мнение.
Заключи тельное слово Петушкова свидетельствовало, что возражений оппонентов он не слушал, зато о каждом из них…
В гостиную вошел Матвей Семенович. Он был в черном костюме, с наспех повязанным галстуком, скучный, натянутый. Сконфуженно он совершил, очевидно тягостный для него, обряд рукопожатий и ответов на учтивые расспросы о здоровье. Дойдя до Андрея, он подмигнул, пробурчав что-то вроде «рад вас видеть». Потом он направился на веранду, но теща, не отрывая глаз от пасьянса, тотчас сказала:
— Матвей, вас там просквозит. Григорьев послушно вернулся.
Зинаида Мироновна громко пожаловалась Тонкову:
— Вы бы повлияли на Матвея. С его здоровьем его посылают по заводам из-за этого самого содружества. Сидеть в цехах, где вредный воздух…
— Зиночка… — коротко попросил Матвей Семенович.
— Пожалуйста, не спорь, — властно остановила его Зиночка. «Ого, не такая уж она куколка», — озадаченно подумал Андрей.
— Я удивляюсь: куда смотрит общественность института. Не ужели непонятно, как надо беречь таких людей. Юрий Ильич, объясните мне, разве у нас не может существовать чистой науки?
Тонков, нежно поглаживая бороду, успокаивал:
— Это временная кампания. Рациональное зерно в ней, конечно, есть, только… — Он изящно пошевелил белыми пальцами, как бы играя гамму, и многозначительно поднял брови. — Президент Академии, когда речь зашла о связи науки с производством, сказал мне: «Не надо отвлекать ученого мелочами, дружба с производством должна быть такой, чтобы не зарезать курицы, несущей золотые яйца». Наше, Матвей Семенович, призвание — выдвигать основные идеи.
Андрей ждал, что Григорьев жестоко высмеет Тонкова, и готов был прийти на помощь, спросить у Тонкова, зачем же он лицемерит, заключив договор о содружестве с электролабораторией, но Григорьев молчал, потирая лысину, как бы стараясь понять, чего же хочет Тонков. Андрей был уверен, что здесь, в доме Григорьева, Тонков должен чувствовать себя ничтожеством. Однако Тонков держался самодовольно, уверенно, и рядом с его черной бородой, осанистой фигурой и шелковой ермолкой Григорьев в своем мешковатом пиджаке выглядел до обидного щуплым и невзрачным. Видно было, что, за исключением сына, никто в доме с ним не считался, что относились к нему как к большому ребенку, которого надо поминутно останавливать и вразумлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Григорьев руками замахал. С какой стати Лобанову связываться с такой обузой? Получилось, будто он навязался, расхныкался тут. Нет, нет… Он вскочил, начал торопливо одеваться.
Теория электрической дуги имеет решающее значение для выключателей новых мощных гидростанций. Ею могут пользоваться сварщики, прожектористы…
Андрей, горячась, перечислял десятки отраслей техники. Григорьев взволнованно и смущенно подпрыгивал на песке, пытаясь попасть ногой в штанину. Андрей поддержал его.
— Я с радостью, Андрей Николаевич, — бормотал Григорьев, — я всем, чем могу, помогу вам… Дайте мне всю расчетную часть.
Андрей накинул пиджак, счистил песок.
— Использовать вас так, Матвей Семенович, — это все равно, что колоть орехи паровым молотом. Вы достаточно помогли мне сегодня. Беритесь за вашу дугу.
Еще час назад Григорьев казался Андрею полубогом. Теперь перед ним был человек, который тоже над чем-то бился, тоже проделывал пустые, ненужные работы, мечтал, был трогательно щепетилен, позволял Тонкову эксплуатировать себя. И от этого он стал Андрею ближе.
Позади них раздался свист. Матвей Семенович сунул пальцы в рот и свистнул в ответ. Кусты раздвинулись, и двое мальчишек- один с выпуклыми григорьевскими глазами, другой незнакомый — сообщили:
— Они собрались.
Григорьев сделал знак рукой. Головы скрылись, в глубине оврага захрустели ветки. Белесые брови профессора сдвинулись, наморщив переносицу.
— Это разведка, — таинственно и важно сказал он. — Мне врачи запретили купаться, ну, следовательно, надо избежать скандала. Мы с вами не виделись, имейте в виду. Двигайтесь на дачу, а я своим ходом.
— Ваш ход известен, — в тон ему сказал Андрей. Матвей Семенович погрозил пальцем и скрылся в кустах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
По заведенному в поселке ученых обычаю, в субботние вечера собирались по очереди у кого-нибудь играть в карты. В этот вечер принимали Григорьевы.
К приходу Андрея в большой, смежной с верандой, комнате сидело человек шесть. На веранде четверо пожилых мужчин шумно играли в подкидного дурака.
Самого Григорьева еще не было.
После разговора с Матвеем Семеновичем Андрей находился в том возбужденно-приподнятом состоянии духа, когда все окружающее служит источником радости.
Он поздоровался с женой Григорьева и подумал, что у Григорьева должна быть именно такая жена — маленькая, хрупкая, с узким лобиком, прикрытым веселыми кудряшками, отчего лицо ее выглядело кукольным, капризным. Ее звали Зинаида Мироновна, и это имя тоже показалось ему уютным. Любая мелочь в обстановке комнаты, вплоть до старомодных кресел с высокими неудобными спинками, находила у Андрея свое оправдание. Он испытывал почти благоговейное чувство, как будто здесь можно было разгадать волнующую тайну того, как живут и творят подлинные таланты.
Вместе с Зинаидой Мироновной он обошел гостиную, пожимая руки гостям, и нисколько не удивился, когда его подвели к Тонкову.
— О, приятная неожиданность, — проговорил Тонков, показан крупные белые зубы.
Сбоку от столика, за которым чопорная седая мать Зинаиды Мироновны раскладывала пасьянс, на диване сидели остролицая, небрежно причесанная девушка и молодой человек с веселыми пухлыми щеками.
— Смородин! — представился он, крепко встряхнув руку Андрея.
Андрею нравились физически здоровые, сильные люди, и то, что Смородин, к которому он собирался обратиться с просьбой о конденсаторе, оказался таким жизнерадостным, милым здоровяком, обрадовало его.
Зинаида Мироновна, пристроив Андрея, удалилась, шурша платьем, к Тонкову.
Девушку звали Анечка. Она обладала острым, насмешливым язычком и на правах племянницы Зинаиды Мироновны вышучивала присутствующих. Ей помогал Смородин. Андрей смеялся, чувствовал себя преотлично, уверенный, что такой безжалостно-иронический тон и должен царить в доме Григорьевых.
— Ого, Петушков извлекает рубль, — объявила Анечка, указывая в сторону веранды. — Взгляните на его седовласую львиную голову, ай-я-яй, такого человека оставили в дураках.
— Зато он оставил всех в дураках при защите, — подхватил Смородин. — Слыхали, Андрей Николаевич, историю с его докторской диссертацией? Он защищал но электрохимии. Химики считали, что в химии он ничего не понимает, но электрик он выдающийся, а электрики голосовали за него как за химика.
— Теперь он получает свои шесть тысяч, — сказала Анечка, — окружил себя таинственным полумраком и вылезает оттуда, что бы обозвать кого-нибудь кретином.
— Анечка, расскажите, какой протокол сочинили наши ребята о Петушкове, — попросил Смородин.
Анечка рассмеялась.
— В своей речи, — нараспев заговорила она, — соискатель коротко и четко изложил содержание темы, доказывая необходимость присвоения ему степени доктора наук. Из выступлений оппонентов явствовало, что диссертации они не читали, но каждый из них имеет о диссертанте свое определенное мнение.
Заключи тельное слово Петушкова свидетельствовало, что возражений оппонентов он не слушал, зато о каждом из них…
В гостиную вошел Матвей Семенович. Он был в черном костюме, с наспех повязанным галстуком, скучный, натянутый. Сконфуженно он совершил, очевидно тягостный для него, обряд рукопожатий и ответов на учтивые расспросы о здоровье. Дойдя до Андрея, он подмигнул, пробурчав что-то вроде «рад вас видеть». Потом он направился на веранду, но теща, не отрывая глаз от пасьянса, тотчас сказала:
— Матвей, вас там просквозит. Григорьев послушно вернулся.
Зинаида Мироновна громко пожаловалась Тонкову:
— Вы бы повлияли на Матвея. С его здоровьем его посылают по заводам из-за этого самого содружества. Сидеть в цехах, где вредный воздух…
— Зиночка… — коротко попросил Матвей Семенович.
— Пожалуйста, не спорь, — властно остановила его Зиночка. «Ого, не такая уж она куколка», — озадаченно подумал Андрей.
— Я удивляюсь: куда смотрит общественность института. Не ужели непонятно, как надо беречь таких людей. Юрий Ильич, объясните мне, разве у нас не может существовать чистой науки?
Тонков, нежно поглаживая бороду, успокаивал:
— Это временная кампания. Рациональное зерно в ней, конечно, есть, только… — Он изящно пошевелил белыми пальцами, как бы играя гамму, и многозначительно поднял брови. — Президент Академии, когда речь зашла о связи науки с производством, сказал мне: «Не надо отвлекать ученого мелочами, дружба с производством должна быть такой, чтобы не зарезать курицы, несущей золотые яйца». Наше, Матвей Семенович, призвание — выдвигать основные идеи.
Андрей ждал, что Григорьев жестоко высмеет Тонкова, и готов был прийти на помощь, спросить у Тонкова, зачем же он лицемерит, заключив договор о содружестве с электролабораторией, но Григорьев молчал, потирая лысину, как бы стараясь понять, чего же хочет Тонков. Андрей был уверен, что здесь, в доме Григорьева, Тонков должен чувствовать себя ничтожеством. Однако Тонков держался самодовольно, уверенно, и рядом с его черной бородой, осанистой фигурой и шелковой ермолкой Григорьев в своем мешковатом пиджаке выглядел до обидного щуплым и невзрачным. Видно было, что, за исключением сына, никто в доме с ним не считался, что относились к нему как к большому ребенку, которого надо поминутно останавливать и вразумлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115