Плохо, что на самого Рейнгольда рассчитывать не приходилось, он совсем упал духом.
В лаборатории все ходили расстроенные, угрюмые, пристыженные. Борисов помог Рейнгольду устроиться в какую-то артель. Через несколько дней они с Андреем зашли к Рейнгольду домой. Вид у него был больной. И на всей обстановке в доме лежал налет запущенности и уныния. Не загорались сигнальные лампочки над дверями. Верстак закрыт старыми газетами. Андрей попробовал рассказать, как движется работа над синхронизатором. Тусклые глаза Рейнгольда влажно блеснули; если бы не жена, он, наверное, заплакал бы. Она держалась с ожесточенным мужеством. Она ни в чем не упрекала Андрея.
С достоинством пригласила гостей ужинать, и Андрей и Борисов не посмели отказаться. «У нас все в порядке, — подчеркивала она каждым своим жестом. — Ничего нам от вас не надо. Мы живем хорошо. Во всяком случае, в вашем сочувствии мы не нуждаемся».
Андрей чувствовал себя отвратительно. Он пробовал заговаривать с сыном Рейнгольда, но тот краснел и прятал глаза. Андрей понял, что мальчику стыдно за него.
На улице Андреи сказал Борисову:
— Я чувствую себя подлецом.
— Мы оба будем подлецами, — сказал Борисов, — если не восстановим его.
Борисов с трудом уговорил Андрея не бросать работу над локатором. Андрей хотел переключить все силы на синхронизатор Рейнгольда. Это было пока единственное, чем Андрей мог как-то оправдаться перед Рейнгольдом, и перед людьми, и перед самим собою.
— Такое решение только на руку Потапенко, — сказал Бори сов. — Кто знает, может быть, они на это и рассчитывали.
Андрей сам пошел в райком. Ковалевский начал говорить ему о государственном взгляде на вещи, о политическом чутье. Андрей вспылил, запальчиво размахивал руками, обвинил Ковалевского в зазнайстве, в пренебрежении к судьбе человека и, хлопнув дверью, вышел из кабинета. После этого он как-то странно успокоился. Наивная, необузданная горячность сменилась холодным бешенством. С Ковалевским он вел себя глупо и нерасчетливо. Ну, что ж, еще один урок. Пригодится. Попробуем действовать иначе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
С осени Андрей начал посещать бассейн. Надоумили его Ванюшкин и Пека Зайцев.
На первом же занятии, когда выстроили группу, Андрей увидел среди женщин Лизу Потапенко. Они не встречались уже давно, и ему показалось, что она похудела, осунулась. Он весело кивнул ей, но в это время раздалась команда. Андрей, как самый высокий, правофланговый, должен был первым войти в воду. Он встал на стартовую тумбочку, крепко ухватился пальцами ног за шершавый резиновый край, пригнулся и прыгнул. Прохлада воды, брызги — и вот он уже плывет. Гребок ногами, выдох в воду. Как он все подзабыл! Это не летнее купание, тут каждое движение должно быть точным и экономным. Надо чувствовать свою скорость, упругую живую силу воды так же явственно, как чувствуешь ее особый, хлорный запах.
По руки и ноги еще плохо слушались, тело было чужим, неповоротливым.
Скоро Андрей вылез наверх, тяжело дыша сел на скамейку.
— Мало! Еще две сотки надо, — весело крикнул ему из воды Пека.
Его голубая шапочка быстро скользила вдоль дорожки. Сквозь чистую зеленоватую воду было отчетливо видно каждое движение его ладной фигуры.
Пенистый след бурлил за вытянутыми мелькающими носками. Андрей и завидовал и поражался. Перед его глазами все еще стоял образ суматошного, трепливого паренька в бесформенном ватнике, в стоптанных грязных сапогах. А он, оказывается, вот каким может быть — сосредоточенным, упорным, в каждом движении расчетливым.
Высокий зал бассейна был заполнен плеском воды, ее зеленоватыми отсветами. Желтые блики ламп двигались, точно приклеенные к мокрым плечам. На одной из дорожек Андрей отыскал Лизу, спустился к ней. Он плыл медленно, толкая перед собой доску, отрабатывая движения ног. Лиза обгоняла его, и, когда они встречались глазами, на лице ее появлялась странная скованная серьезность.
После занятий он подождал ее в вестибюле. Она вышла из раздевалки с чемоданчиком и руке, все такая же сдержанная и озабоченная. Нет, дома все в порядке, дети здоровы. В чем же дело? Она пожала плечами, предлагая оставить этот разговор. Так… Значит, она снова стала ходить в бассейн? Да, и работает, и снова ходит в бассейн, все, все снова. Андрей пытливо заглянул ей в глаза и спросил напрямик: может быть, она вообще не желает с ним разговаривать? Может быть, она дуется на Андрея из супружеской солидарности и все такое?
Дуется? Она грустно улыбнулась. И сразу стало видно, насколько она изменилась. Вовсе не похудела, а как-то подобралась, посуровела. Лицо ее стало тоньше. Дуется — слово это подходило к прежней беззаботной хохотушке Лизе, а не к нынешней, в строгом темно-синем костюме, с туго зачесанными назад волосами и с двумя короткими морщинками от бровей вверх.
Оказывается, Лиза не знала об окончательном разрыве между ним и Виктором. Ругая себя за неосторожность, Андрей вынужден был рассказать историю их столкновений. Он нарочно подбирал спокойные слова, сдерживая взбаламученную воспоминаниями злость.
Он ждал, что Лиза попытается защищать Виктора, но она прослушала молча, точно в сундучок сложила, крышку захлопнула и задумалась о своем. Лицо ее оставалось скованным. Они распрощались, далекие и чужие друг другу.
Андрей посещал занятия регулярно, и Лиза явно тяготилась его присутствием. «Смотрит на меня глазами Виктора, — думал Андрей. — Наверно, считает это долгом своей любви». Иначе он ничем не мог объяснить ее неприязнь. Иногда он ощущал на себе ее пытливый, хмурый взгляд, но стоило ему обернуться, и лицо се принимало безразличное выражение. Между ними все время чувствовалось что-то недоговоренное. Он попросил тренера перевести его в другую группу. Лиза слышала их разговор и покраснела. Оформляя перевод, Андрей задержался, и, когда вышел на улицу, было совсем темно. Сырой, пронизывающий ветер накинулся на него, забился в ногах. Андрей не слыхал, как сбоку к нему подошли. Только почувствовав чьи-то пальцы на своей полусогнутой руке, он резко обернулся. Перед ним стояла Лиза. В темноте зрачки ее стали большими. Она взяла его под руку. Они долго шли молча, как бы снова привыкая друг к другу.
В этот вечер Лиза рассказала ему все о Викторе, о себе, о сложной и грустной истории их любви. Они ходили, не разбирая дорогу, кружась по вечерним улицам. Андрей держал ее под руку. Рука ее была каменно тяжелой и негнущейся.
Итак, Лиза все же пошла работать в школу. Конечно, ее класс показался ей самым трудным в школе. Конечно, она чувствовала, что мальчишки исподтишка подсмеиваются над ней. Класс был сам по себе, она сама по себе. Она изучала каждого из своих мальчиков, просиживала вечера за их сочинениями, пытаясь вникнуть в души этих маленьких людей.
Виктор считал ее работу временным увлечением, блажью. Постепенно между ними устанавливалось глухое, враждебное непонимание. Захваченная радостью новой работы, Лиза без сожаления отвергала тот образ жизни, который Виктор навязывал ей. Получив возможность сопоставлять, она все больше теряла уважение к Виктору. Они начали относиться друг к другу с насмешливой, напряженной холодностью. Она чувствовала, что трещина между ними становится больше и больше. Все чаще с тоской вспоминала Лиза их прежнюю тесную комнатку, где по вечерам она сидела напротив Виктора, обхватив колени руками, глядя на его склоненную над столом голову, и он, смахивая упавшие на лоб волосы, улыбался чуть смущенно и виновато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
В лаборатории все ходили расстроенные, угрюмые, пристыженные. Борисов помог Рейнгольду устроиться в какую-то артель. Через несколько дней они с Андреем зашли к Рейнгольду домой. Вид у него был больной. И на всей обстановке в доме лежал налет запущенности и уныния. Не загорались сигнальные лампочки над дверями. Верстак закрыт старыми газетами. Андрей попробовал рассказать, как движется работа над синхронизатором. Тусклые глаза Рейнгольда влажно блеснули; если бы не жена, он, наверное, заплакал бы. Она держалась с ожесточенным мужеством. Она ни в чем не упрекала Андрея.
С достоинством пригласила гостей ужинать, и Андрей и Борисов не посмели отказаться. «У нас все в порядке, — подчеркивала она каждым своим жестом. — Ничего нам от вас не надо. Мы живем хорошо. Во всяком случае, в вашем сочувствии мы не нуждаемся».
Андрей чувствовал себя отвратительно. Он пробовал заговаривать с сыном Рейнгольда, но тот краснел и прятал глаза. Андрей понял, что мальчику стыдно за него.
На улице Андреи сказал Борисову:
— Я чувствую себя подлецом.
— Мы оба будем подлецами, — сказал Борисов, — если не восстановим его.
Борисов с трудом уговорил Андрея не бросать работу над локатором. Андрей хотел переключить все силы на синхронизатор Рейнгольда. Это было пока единственное, чем Андрей мог как-то оправдаться перед Рейнгольдом, и перед людьми, и перед самим собою.
— Такое решение только на руку Потапенко, — сказал Бори сов. — Кто знает, может быть, они на это и рассчитывали.
Андрей сам пошел в райком. Ковалевский начал говорить ему о государственном взгляде на вещи, о политическом чутье. Андрей вспылил, запальчиво размахивал руками, обвинил Ковалевского в зазнайстве, в пренебрежении к судьбе человека и, хлопнув дверью, вышел из кабинета. После этого он как-то странно успокоился. Наивная, необузданная горячность сменилась холодным бешенством. С Ковалевским он вел себя глупо и нерасчетливо. Ну, что ж, еще один урок. Пригодится. Попробуем действовать иначе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
С осени Андрей начал посещать бассейн. Надоумили его Ванюшкин и Пека Зайцев.
На первом же занятии, когда выстроили группу, Андрей увидел среди женщин Лизу Потапенко. Они не встречались уже давно, и ему показалось, что она похудела, осунулась. Он весело кивнул ей, но в это время раздалась команда. Андрей, как самый высокий, правофланговый, должен был первым войти в воду. Он встал на стартовую тумбочку, крепко ухватился пальцами ног за шершавый резиновый край, пригнулся и прыгнул. Прохлада воды, брызги — и вот он уже плывет. Гребок ногами, выдох в воду. Как он все подзабыл! Это не летнее купание, тут каждое движение должно быть точным и экономным. Надо чувствовать свою скорость, упругую живую силу воды так же явственно, как чувствуешь ее особый, хлорный запах.
По руки и ноги еще плохо слушались, тело было чужим, неповоротливым.
Скоро Андрей вылез наверх, тяжело дыша сел на скамейку.
— Мало! Еще две сотки надо, — весело крикнул ему из воды Пека.
Его голубая шапочка быстро скользила вдоль дорожки. Сквозь чистую зеленоватую воду было отчетливо видно каждое движение его ладной фигуры.
Пенистый след бурлил за вытянутыми мелькающими носками. Андрей и завидовал и поражался. Перед его глазами все еще стоял образ суматошного, трепливого паренька в бесформенном ватнике, в стоптанных грязных сапогах. А он, оказывается, вот каким может быть — сосредоточенным, упорным, в каждом движении расчетливым.
Высокий зал бассейна был заполнен плеском воды, ее зеленоватыми отсветами. Желтые блики ламп двигались, точно приклеенные к мокрым плечам. На одной из дорожек Андрей отыскал Лизу, спустился к ней. Он плыл медленно, толкая перед собой доску, отрабатывая движения ног. Лиза обгоняла его, и, когда они встречались глазами, на лице ее появлялась странная скованная серьезность.
После занятий он подождал ее в вестибюле. Она вышла из раздевалки с чемоданчиком и руке, все такая же сдержанная и озабоченная. Нет, дома все в порядке, дети здоровы. В чем же дело? Она пожала плечами, предлагая оставить этот разговор. Так… Значит, она снова стала ходить в бассейн? Да, и работает, и снова ходит в бассейн, все, все снова. Андрей пытливо заглянул ей в глаза и спросил напрямик: может быть, она вообще не желает с ним разговаривать? Может быть, она дуется на Андрея из супружеской солидарности и все такое?
Дуется? Она грустно улыбнулась. И сразу стало видно, насколько она изменилась. Вовсе не похудела, а как-то подобралась, посуровела. Лицо ее стало тоньше. Дуется — слово это подходило к прежней беззаботной хохотушке Лизе, а не к нынешней, в строгом темно-синем костюме, с туго зачесанными назад волосами и с двумя короткими морщинками от бровей вверх.
Оказывается, Лиза не знала об окончательном разрыве между ним и Виктором. Ругая себя за неосторожность, Андрей вынужден был рассказать историю их столкновений. Он нарочно подбирал спокойные слова, сдерживая взбаламученную воспоминаниями злость.
Он ждал, что Лиза попытается защищать Виктора, но она прослушала молча, точно в сундучок сложила, крышку захлопнула и задумалась о своем. Лицо ее оставалось скованным. Они распрощались, далекие и чужие друг другу.
Андрей посещал занятия регулярно, и Лиза явно тяготилась его присутствием. «Смотрит на меня глазами Виктора, — думал Андрей. — Наверно, считает это долгом своей любви». Иначе он ничем не мог объяснить ее неприязнь. Иногда он ощущал на себе ее пытливый, хмурый взгляд, но стоило ему обернуться, и лицо се принимало безразличное выражение. Между ними все время чувствовалось что-то недоговоренное. Он попросил тренера перевести его в другую группу. Лиза слышала их разговор и покраснела. Оформляя перевод, Андрей задержался, и, когда вышел на улицу, было совсем темно. Сырой, пронизывающий ветер накинулся на него, забился в ногах. Андрей не слыхал, как сбоку к нему подошли. Только почувствовав чьи-то пальцы на своей полусогнутой руке, он резко обернулся. Перед ним стояла Лиза. В темноте зрачки ее стали большими. Она взяла его под руку. Они долго шли молча, как бы снова привыкая друг к другу.
В этот вечер Лиза рассказала ему все о Викторе, о себе, о сложной и грустной истории их любви. Они ходили, не разбирая дорогу, кружась по вечерним улицам. Андрей держал ее под руку. Рука ее была каменно тяжелой и негнущейся.
Итак, Лиза все же пошла работать в школу. Конечно, ее класс показался ей самым трудным в школе. Конечно, она чувствовала, что мальчишки исподтишка подсмеиваются над ней. Класс был сам по себе, она сама по себе. Она изучала каждого из своих мальчиков, просиживала вечера за их сочинениями, пытаясь вникнуть в души этих маленьких людей.
Виктор считал ее работу временным увлечением, блажью. Постепенно между ними устанавливалось глухое, враждебное непонимание. Захваченная радостью новой работы, Лиза без сожаления отвергала тот образ жизни, который Виктор навязывал ей. Получив возможность сопоставлять, она все больше теряла уважение к Виктору. Они начали относиться друг к другу с насмешливой, напряженной холодностью. Она чувствовала, что трещина между ними становится больше и больше. Все чаще с тоской вспоминала Лиза их прежнюю тесную комнатку, где по вечерам она сидела напротив Виктора, обхватив колени руками, глядя на его склоненную над столом голову, и он, смахивая упавшие на лоб волосы, улыбался чуть смущенно и виновато.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115