В длинном коридоре она зашла в темный тупичок, где стояли старые сундуки. Казалось, еще совсем недавно она с девчонками забиралась сюда. Они рассказывали страшные истории и болтали про мальчишек.
Слезы быстро, маленькими горячими каплями покатились по щекам, она ловила их, выставив нижнюю губу, сдерживая дыхание, чтобы не разрыдаться. Почему она плакала — она не знала. Ей было очень хорошо и грустно. Она жалела, что так скверно все сложилось, что она больна и ей нельзя выйти на улицу и остаться с Андреем вдвоем. Ей стало обидно, что она не может выслушать его признания, как он ее любит…
А вдруг все это ей показалось? Ведь, в сущности, ничего не было сказано.
«Ну и ладно, — успокоенно подумала она. — Пускай. Ничего так ничего…»
Она вдруг рассердилась на Андрея за то, что он такой несмелый, хотя там, в комнате, она смертельно боялась, чтобы он не сказал ничего такого.
Никакие законы акустики не могли объяснить Андрею, почему, когда Марина вернулась в комнату, все, о чем он говорил с отцом, с братом Марины, разом выключилось, как будто он перестал их слышать. Вежливо улыбаясь, он быстро кивал, повторяя: «Да, да, конечно». Отец Марины стоял, держа в руках флакон одеколона; на шее у него шевелилась кожа с засохшими пленками мыла, он открывал и закрывал рот, но Андрей слышал лишь, как Марина за ширмой шуршала платьем.
Она вышла из-за ширмы без передника, в темном платье. Почему-то у нее покраснели веки, и она улыбалась Андрею. Он опять начал все слышать и сказал:
— Подождите-ка, Сергей Куприяныч, я не согласен. Строить так строить. Каждой семье отдельную квартиру. И никаких компромиссов.
Они ощущали особую, как казалось им, невидимую никому связь, которая возникла в этот вечер. Встречаясь с Андреем глазами, Марина принимала равнодушно-деловой вид, боясь, чтобы Андрей не выдал себя, и в то же время сердясь за то, что он так хорошо держится. Каждую минуту, даже не глядя на Андрея, она с точностью могла сказать, смотрит ли он на нее и какое у него сейчас выражение лица. Это незримое общение отделяло их от всех людей и делало их счастливыми.
Перед уходом Андрей спросил, когда они увидятся. Она вспомнила свои слезы в коридоре.
— Когда?.. На той неделе.
— Сегодня среда, — недоуменно сказал он.
— Ну вот. В понедельник позвоните на работу.
Они стояли у дверей возле вешалки. Андрей держал в руках пальто. Он взглянул Марине в глаза и вдруг тихо и весело сказал:
— Мы увидимся послезавтра. В пятницу. Послезавтра.
— А если нет?
Андрей спокойно повесил пальто на вешалку:
— Тогда… сяду и буду ждать в коридоре.
Она не сомневалась, что он так и сделает, и от этого почувствовала себя совершенно счастливой.
— Хорошо, — недовольно сказала она. — В пятницу, только ненадолго.
То, что происходило затем в течение сорока восьми часов, не имело никакого отношения к Андрею. Он ходил на работу, что-то делал; обедал и ел с аппетитом; спал, и спал крепко, но внутри у него все замерло. Он давно примирился с тем, что стрелки всех часов остановились; ему казалось непонятным, как это когда-то он мог жаловаться на быстротечность времени. Теперь он мечтал об одном — заснуть и проспать все эти сорок восемь часов.
Он проснулся 26 октября в семь часов вечера. Была пятница. Рядом шла Марина. Падал первый снег. Крупный, мокрый, он быстро падал и таял, касаясь асфальта. Этот вечер состоял из каких-то кусков, бессвязных впечатлений, точно выхваченных из тьмы.
Облокотись на перила, они стояли перед огромной витриной книжного магазина, и Андрей говорил:
— Я теперь ничего не могу без вас… Куда идти, что делать? Я никогда не знал, что это такое… Я способен сейчас…
Марина впитывала каждое его слово. А Андрей запомнил лишь, что она просила:
— Ну еще… говорите…
И почему-то запомнил в витрине книжку в желтом переплете, на котором было написано: «Ядовитые и съедобные грибы».
Потом они очутились на людной привокзальной площади. Снег пошел сильнее, и они укрылись в высоком мраморном вестибюле вокзала.
— Что вы подумали, когда встретили меня с Вадимом?
— Я подумал, что он образованнее, красивее… интересней… — Самое ужасное, что все это верно, — засмеялась она, — и я дура.
Андрей расстегнул пальто. Толпа пассажиров вынесла их на перрон. Они дошли до самого конца длинного дощатого перрона. Там было темно. Марина поднялась на цыпочки, Андрей увидел совсем рядом ее узкие глаза, ему стало больно от их света, он зажмурился и поцеловал ее.
Никто не обращал внимания, мало ли целуется народу на перроне, но им казалось, что все смотрят на них.
— Что же мне теперь делать? — бессмысленно спрашивал Андрей. — Как же мне… Ты уйдешь домой. А я?
— Я люблю тебя, — сказала Марина.
— Этого не может быть. Меня не за что любить.
— Я люблю тебя.
— А я еще тогда… помнишь, на той платформе, ты ходила…
Они раскрывали свои тайны, рассказывали, как это началось, что они думали друг о друге, какими видели друг друга, о чем мечтали, на что сердились. Они изумлялись, как они могли сомневаться…
В этот вечер все поезда только приходили, все люди только встречались, все поцелуи были только поцелуями радости, и казалось, что так будет всегда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Предлагая Рейнгольду свое соавторство, Виктор преследовал две цели: во-первых, прекратить разговоры о том, что Потапенко затирает работу Рейнгольда; во-вторых, и это было главное, соавторство помогло бы ему упрочить свою техническую репутацию. В глазах руководства и в министерстве он стал бы одним из тех руководителей, которые не только умеют администрировать, но и сами не перестают работать творчески.
Зная характер Рейнгольда, Виктор не мог предположить отказа. Очевидно, дело не обошлось без участия Лобанова. Могли возникнуть неприятности. Пришлось с помощью Долгина срочно уволить Рейнгольда. Прибегать к помощи Долгина было неприятно. Виктор побаивался какой-либо зависимости от этого человека. Стоило Долгину почувствовать шаткость положения Потапенко, и он бы не задумываясь начал топить его. Поэтому, когда Андрей поднял шумиху, Виктор счел за лучшее поехать к Ковалевскому и вступиться за Рейнгольда. Это помогло отвести от себя удар. Правда, досталось Долгину, но Виктор дал ему прямо понять: пока я чист, я всегда защищу тебя, а вот если меня стукнут, тогда, брат, за тебя уж никто не заступится.
До поры до времени, руководствуясь этим принципом, Виктор умело переключал критику со стороны Захарчука и других молодых инженеров отдела на Долгина. Но с некоторых пор Захарчук начал все смелее обвинять самого Потапенко в пренебрежении к новой технике, в зажиме инициативы, в неверном направлении работы отдела. Анкетные данные Захарчука были безупречны — фронтовик, коммунист, учится в заочной аспирантуре, дело свое знает, — ни к чему не придерешься. Разумеется, Захарчук подсиживал Виктора из зависти, надеялся выдвинуться, заработать авторитет, никаких других причин Виктор не видел. У каждого руководителя есть враги и завистники — это закон. Каждый доволен своим умом, способностями и недоволен своим положением.
Виктор попытался заикнуться Дмитрию Алексеевичу о переводе Захарчука на станцию, но главный инженер категорически отказал. Чутье подсказало Виктору, что продолжать разговор рискованно. За этим отказом скрывалось что-то нехорошее для Виктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
Слезы быстро, маленькими горячими каплями покатились по щекам, она ловила их, выставив нижнюю губу, сдерживая дыхание, чтобы не разрыдаться. Почему она плакала — она не знала. Ей было очень хорошо и грустно. Она жалела, что так скверно все сложилось, что она больна и ей нельзя выйти на улицу и остаться с Андреем вдвоем. Ей стало обидно, что она не может выслушать его признания, как он ее любит…
А вдруг все это ей показалось? Ведь, в сущности, ничего не было сказано.
«Ну и ладно, — успокоенно подумала она. — Пускай. Ничего так ничего…»
Она вдруг рассердилась на Андрея за то, что он такой несмелый, хотя там, в комнате, она смертельно боялась, чтобы он не сказал ничего такого.
Никакие законы акустики не могли объяснить Андрею, почему, когда Марина вернулась в комнату, все, о чем он говорил с отцом, с братом Марины, разом выключилось, как будто он перестал их слышать. Вежливо улыбаясь, он быстро кивал, повторяя: «Да, да, конечно». Отец Марины стоял, держа в руках флакон одеколона; на шее у него шевелилась кожа с засохшими пленками мыла, он открывал и закрывал рот, но Андрей слышал лишь, как Марина за ширмой шуршала платьем.
Она вышла из-за ширмы без передника, в темном платье. Почему-то у нее покраснели веки, и она улыбалась Андрею. Он опять начал все слышать и сказал:
— Подождите-ка, Сергей Куприяныч, я не согласен. Строить так строить. Каждой семье отдельную квартиру. И никаких компромиссов.
Они ощущали особую, как казалось им, невидимую никому связь, которая возникла в этот вечер. Встречаясь с Андреем глазами, Марина принимала равнодушно-деловой вид, боясь, чтобы Андрей не выдал себя, и в то же время сердясь за то, что он так хорошо держится. Каждую минуту, даже не глядя на Андрея, она с точностью могла сказать, смотрит ли он на нее и какое у него сейчас выражение лица. Это незримое общение отделяло их от всех людей и делало их счастливыми.
Перед уходом Андрей спросил, когда они увидятся. Она вспомнила свои слезы в коридоре.
— Когда?.. На той неделе.
— Сегодня среда, — недоуменно сказал он.
— Ну вот. В понедельник позвоните на работу.
Они стояли у дверей возле вешалки. Андрей держал в руках пальто. Он взглянул Марине в глаза и вдруг тихо и весело сказал:
— Мы увидимся послезавтра. В пятницу. Послезавтра.
— А если нет?
Андрей спокойно повесил пальто на вешалку:
— Тогда… сяду и буду ждать в коридоре.
Она не сомневалась, что он так и сделает, и от этого почувствовала себя совершенно счастливой.
— Хорошо, — недовольно сказала она. — В пятницу, только ненадолго.
То, что происходило затем в течение сорока восьми часов, не имело никакого отношения к Андрею. Он ходил на работу, что-то делал; обедал и ел с аппетитом; спал, и спал крепко, но внутри у него все замерло. Он давно примирился с тем, что стрелки всех часов остановились; ему казалось непонятным, как это когда-то он мог жаловаться на быстротечность времени. Теперь он мечтал об одном — заснуть и проспать все эти сорок восемь часов.
Он проснулся 26 октября в семь часов вечера. Была пятница. Рядом шла Марина. Падал первый снег. Крупный, мокрый, он быстро падал и таял, касаясь асфальта. Этот вечер состоял из каких-то кусков, бессвязных впечатлений, точно выхваченных из тьмы.
Облокотись на перила, они стояли перед огромной витриной книжного магазина, и Андрей говорил:
— Я теперь ничего не могу без вас… Куда идти, что делать? Я никогда не знал, что это такое… Я способен сейчас…
Марина впитывала каждое его слово. А Андрей запомнил лишь, что она просила:
— Ну еще… говорите…
И почему-то запомнил в витрине книжку в желтом переплете, на котором было написано: «Ядовитые и съедобные грибы».
Потом они очутились на людной привокзальной площади. Снег пошел сильнее, и они укрылись в высоком мраморном вестибюле вокзала.
— Что вы подумали, когда встретили меня с Вадимом?
— Я подумал, что он образованнее, красивее… интересней… — Самое ужасное, что все это верно, — засмеялась она, — и я дура.
Андрей расстегнул пальто. Толпа пассажиров вынесла их на перрон. Они дошли до самого конца длинного дощатого перрона. Там было темно. Марина поднялась на цыпочки, Андрей увидел совсем рядом ее узкие глаза, ему стало больно от их света, он зажмурился и поцеловал ее.
Никто не обращал внимания, мало ли целуется народу на перроне, но им казалось, что все смотрят на них.
— Что же мне теперь делать? — бессмысленно спрашивал Андрей. — Как же мне… Ты уйдешь домой. А я?
— Я люблю тебя, — сказала Марина.
— Этого не может быть. Меня не за что любить.
— Я люблю тебя.
— А я еще тогда… помнишь, на той платформе, ты ходила…
Они раскрывали свои тайны, рассказывали, как это началось, что они думали друг о друге, какими видели друг друга, о чем мечтали, на что сердились. Они изумлялись, как они могли сомневаться…
В этот вечер все поезда только приходили, все люди только встречались, все поцелуи были только поцелуями радости, и казалось, что так будет всегда.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Предлагая Рейнгольду свое соавторство, Виктор преследовал две цели: во-первых, прекратить разговоры о том, что Потапенко затирает работу Рейнгольда; во-вторых, и это было главное, соавторство помогло бы ему упрочить свою техническую репутацию. В глазах руководства и в министерстве он стал бы одним из тех руководителей, которые не только умеют администрировать, но и сами не перестают работать творчески.
Зная характер Рейнгольда, Виктор не мог предположить отказа. Очевидно, дело не обошлось без участия Лобанова. Могли возникнуть неприятности. Пришлось с помощью Долгина срочно уволить Рейнгольда. Прибегать к помощи Долгина было неприятно. Виктор побаивался какой-либо зависимости от этого человека. Стоило Долгину почувствовать шаткость положения Потапенко, и он бы не задумываясь начал топить его. Поэтому, когда Андрей поднял шумиху, Виктор счел за лучшее поехать к Ковалевскому и вступиться за Рейнгольда. Это помогло отвести от себя удар. Правда, досталось Долгину, но Виктор дал ему прямо понять: пока я чист, я всегда защищу тебя, а вот если меня стукнут, тогда, брат, за тебя уж никто не заступится.
До поры до времени, руководствуясь этим принципом, Виктор умело переключал критику со стороны Захарчука и других молодых инженеров отдела на Долгина. Но с некоторых пор Захарчук начал все смелее обвинять самого Потапенко в пренебрежении к новой технике, в зажиме инициативы, в неверном направлении работы отдела. Анкетные данные Захарчука были безупречны — фронтовик, коммунист, учится в заочной аспирантуре, дело свое знает, — ни к чему не придерешься. Разумеется, Захарчук подсиживал Виктора из зависти, надеялся выдвинуться, заработать авторитет, никаких других причин Виктор не видел. У каждого руководителя есть враги и завистники — это закон. Каждый доволен своим умом, способностями и недоволен своим положением.
Виктор попытался заикнуться Дмитрию Алексеевичу о переводе Захарчука на станцию, но главный инженер категорически отказал. Чутье подсказало Виктору, что продолжать разговор рискованно. За этим отказом скрывалось что-то нехорошее для Виктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115