Он уже знал, что многие погибали именно в порыве беспечной радости от первого боевого успеха, и смотрел в оба.
На земле он сказал Микитченко:
– Скоморохов уже сам может учить других воевать…
Я при этих словах страшно смутился, понимая, что меня перехваливают, но все же слышать такое было очень приятно.
Тронуло меня поздравление механика – старшего сержанта Мартюшева:
– Мне ни разу не приходилось еще латать дыры на нашем самолете. Я знал, что вы скоро вернетесь с победой. Поздравляю, командир, от всего сердца…
Мартюшев – уважаемый в эскадрилье человек, мой друг и наставник в житейских делах. Тридцатисемилетний сверхсрочник, он в свое время летал стрелком-радистом с В. Судцом в Монголии. Его оценка для меня многое значила.
На войне смена настроений происходит с невероятной быстротой. На второй день не вернулся с задания Коля Аверкин. Его все ценили за сердечность, душевность, веселый нрав. Он всем был нужен. И вдруг Коли не стало. В столовой остался нетронутым ужин, никто не прикасался к его аккуратно заправленной койке. Не хотелось верить в гибель Аверкина. И утром он явился в полк после недолгой, но по-своему удивительной одиссеи.
Его сбили «мессеры» в сорока километрах от берега. Он на парашюте благополучно приводнился. Несколько часов болтался среди холодных волн. А вечером, когда окончательно окоченел, вдруг в сумерках увидел всплывшую акулу. Его охватил неимоверный страх. А акула преспокойно приблизилась, на ней вдруг появился человек.
– Кто ты, отзовись! – раздалось по-русски. Аверкин сообразил, наконец, что это подводная лодка, но чья – не поймет. Вытащил пистолет. А с лодки снова:
– Греби сюда, нам некогда волынку тянуть…
Вот это – «волынку тянуть» и успокоило Аверкина. Свои!
Забрали его подводники, обсушили, обогрели, накормили, чаем напоили и на берег высадили.
Все бы подобные истории так заканчивались! Мы вспомнили о Полякове, Девкине. Надежд на их возвращение уже не было.
А жизнь между тем продолжалась. И приносила новые радости и огорчения. После первого сбитого «фоккера» командиры стали относиться ко мне с большим доверием.
Во всяком случае, чувствовалось, что «сюрпризов» от меня не ждали.
Только оказалась такая уверенность преждевременной.
Отправились мы с Сергеем Шахбазяном снова на разведку. По пути встретили облачность. Нам бы повернуть обратно – слепому полету не были обучены. Нет, мы стали искать долины и ущелья, пытались преодолеть горный хребет. Северо-восточное Туапсе нашли лазейку, проскочили в район разведки Краснодар – Крымская. Но по мере нашего продвижения на запад облачность все сгущалась, а мы все шли вперед, по крупицам собирая данные о противнике, не подозревая о том, что по собственной воле попадаем в западню.
Выполнив задание, решили возвращаться, воспользовавшись прежней лазейкой. Но не тут-то было: она оказалась закрытой облаками.
Что делать? Под нами – оккупированная врагом Адыгея. О вынужденной посадке не хотелось и думать. Где же выход? Я проклинал себя за то, что поступил вопреки здравому смыслу – в самом начале не повернул обратно.
Оставалось одно – пробиваться сквозь облака.
Спросил Шаха, так звали его все, согласен ли он. Тот в ответ одобрительно покачал крыльями.
Решено! Даю команду Шаху на пробивание облаков и сам лихо вхожу в них.
Меня начало бросать вверх-вниз, скорость то нарастает, то падает. Мелькнула мысль: прыгать! Я ни разу еще не пользовался парашютом, не знал, как это делается. Так уж вышло, что не приходилось прыгать. Первый раз приземлился под белым куполом уже в пятидесятом году.
Ну так вот, мысль о прыжке отброшена, а что же делать?
С трудом установил постоянную скорость – триста двадцать километров. Затем поставил машину так, чтобы она шла без кренов, с небольшим набором высоты. И вдруг до меня доходит, что иду-то я курсом вдоль горной гряды, а не поперек ее, как следовало бы. И никак не могу сообразить, как этот курс взять. Пока размышлял – высота стала две тысячи пятьсот метров. Прошел пять-шесть минут горизонтально – стал снижаться, скорость разогнал до четырехсот пятидесяти километров в час. Тяну ручку на себя, снова становлюсь в горизонтальный полет уже на высоте 1500 метров. На компасе – 140 градусов, то есть я опять практически иду вдоль гор. Надо начинать все сначала. Но это не так просто. Хочу повернуть вправо, а мне кажется, что машина и без того идет с сильным правым креном. Страшное это дело – иллюзии. Неимоверного труда стоило мне выйти на нужный курс. Но уверенности, что все кончится благополучно, нет.
Я весь мокрый. Потерял ориентировку, не знаю, где точно нахожусь, что с Сергеем. Нервничаю. Злюсь.
Все это напомнило мне случай на Волге, когда мы, пацаны, ныряли под баржи. Сначала под одну, потом сразу под две. И как-то получилось, что рядом появилась третья, а я этого не заметил. Нырнул, а как вынырнуть – не знаю. Куда ни ткнусь – всюду днища. Решил, что пошел вдоль них. Рванулся туда-сюда – нет выхода. Полуживой, еле выбрался тогда из глубины.
Точно такое же чувство безысходности испытывал я и сейчас. И вдруг в небольшом просвете в облаках заголубело море. А я был убежден, что кручусь над горами, боялся столкновения с ними.
Разворот, снижение. Пробкой выскакиваю из облаков на высоте 600 метров. Перевожу дух, встаю в вираж. Верчусь на месте и соображаю, как к берегу выйти. Прикинул так и сяк, установил курс 70 градусов и минут через семь увидел береговую черту. Выскочил где-то между Лазаревской и Сочи.
Теперь надо разыскать Сергея. Жму кнопку передатчика:
– Шах, я Скоморох. Если слышишь меня – иди к Сочи, я там стану в вираж.
Шахбазян не мог ответить, у него был только приемник. Но он, переживший то же, что и я, услыхал меня, взял курс на Сочи.
Прямо над центром города и состоялась наша встреча. Мы страшно обрадовались тому, что все обошлось, наше настроение омрачала только перспектива встречи с командирами. Что скажем? Разведданные у нас скромные… Возвращались домой, как провинившиеся школьники.
Не буду рассказывать, что было на земле. Нам крепко досталось, особенно мне, как ведущему. Надвигалась и более сильная гроза, да прошла стороной. Случилось так, что к нам прибыл командир дивизии Герой Советского Союза полковник Н. Ф. Баланов. Узнав о нашем полете, вызвал к себе, подробно расспросил каждого и пришел к выводу, что, несмотря на то что мы поступили вопреки здравому смыслу, войдя в облака, потом все же проявили выдержку и находчивость, следуя логике, за первое заслуживаем наказания, за второе – похвалы, плюс на минус – остается ноль.
– Впредь не допускайте таких глупостей, – сказал комдив, – а сейчас вы свободны. Да, Скоморохов, а с вами я завтра сам слетаю, посмотрю, что вы за птица.
Правду говоря, облака нас стали меньше страшить. А для боя это значило многое.
Утром следующего дня мы снова встретились с Балановым. Среднего роста, плотный, с мужественным лицом, в блестящем кожаном реглане, сверкающих хромовых сапогах, он покорял всех с первой встречи. Умел во всем разобраться, легко решить любое дело, умно поговорить, посмеяться.
И вот мне предстояло идти с ним ведомым. Мы взлетели. Был воздушный бой. Крутились, как в чертовом колесе. Баланов несколько раз выходил прямо в упор на «мессеров». Но… не стрелял. Ничего не понимая, я поражался этому, однако предпринимать что-либо не решался, тянулся за Балановым, как нитка за иголкой, зорко охраняя его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
На земле он сказал Микитченко:
– Скоморохов уже сам может учить других воевать…
Я при этих словах страшно смутился, понимая, что меня перехваливают, но все же слышать такое было очень приятно.
Тронуло меня поздравление механика – старшего сержанта Мартюшева:
– Мне ни разу не приходилось еще латать дыры на нашем самолете. Я знал, что вы скоро вернетесь с победой. Поздравляю, командир, от всего сердца…
Мартюшев – уважаемый в эскадрилье человек, мой друг и наставник в житейских делах. Тридцатисемилетний сверхсрочник, он в свое время летал стрелком-радистом с В. Судцом в Монголии. Его оценка для меня многое значила.
На войне смена настроений происходит с невероятной быстротой. На второй день не вернулся с задания Коля Аверкин. Его все ценили за сердечность, душевность, веселый нрав. Он всем был нужен. И вдруг Коли не стало. В столовой остался нетронутым ужин, никто не прикасался к его аккуратно заправленной койке. Не хотелось верить в гибель Аверкина. И утром он явился в полк после недолгой, но по-своему удивительной одиссеи.
Его сбили «мессеры» в сорока километрах от берега. Он на парашюте благополучно приводнился. Несколько часов болтался среди холодных волн. А вечером, когда окончательно окоченел, вдруг в сумерках увидел всплывшую акулу. Его охватил неимоверный страх. А акула преспокойно приблизилась, на ней вдруг появился человек.
– Кто ты, отзовись! – раздалось по-русски. Аверкин сообразил, наконец, что это подводная лодка, но чья – не поймет. Вытащил пистолет. А с лодки снова:
– Греби сюда, нам некогда волынку тянуть…
Вот это – «волынку тянуть» и успокоило Аверкина. Свои!
Забрали его подводники, обсушили, обогрели, накормили, чаем напоили и на берег высадили.
Все бы подобные истории так заканчивались! Мы вспомнили о Полякове, Девкине. Надежд на их возвращение уже не было.
А жизнь между тем продолжалась. И приносила новые радости и огорчения. После первого сбитого «фоккера» командиры стали относиться ко мне с большим доверием.
Во всяком случае, чувствовалось, что «сюрпризов» от меня не ждали.
Только оказалась такая уверенность преждевременной.
Отправились мы с Сергеем Шахбазяном снова на разведку. По пути встретили облачность. Нам бы повернуть обратно – слепому полету не были обучены. Нет, мы стали искать долины и ущелья, пытались преодолеть горный хребет. Северо-восточное Туапсе нашли лазейку, проскочили в район разведки Краснодар – Крымская. Но по мере нашего продвижения на запад облачность все сгущалась, а мы все шли вперед, по крупицам собирая данные о противнике, не подозревая о том, что по собственной воле попадаем в западню.
Выполнив задание, решили возвращаться, воспользовавшись прежней лазейкой. Но не тут-то было: она оказалась закрытой облаками.
Что делать? Под нами – оккупированная врагом Адыгея. О вынужденной посадке не хотелось и думать. Где же выход? Я проклинал себя за то, что поступил вопреки здравому смыслу – в самом начале не повернул обратно.
Оставалось одно – пробиваться сквозь облака.
Спросил Шаха, так звали его все, согласен ли он. Тот в ответ одобрительно покачал крыльями.
Решено! Даю команду Шаху на пробивание облаков и сам лихо вхожу в них.
Меня начало бросать вверх-вниз, скорость то нарастает, то падает. Мелькнула мысль: прыгать! Я ни разу еще не пользовался парашютом, не знал, как это делается. Так уж вышло, что не приходилось прыгать. Первый раз приземлился под белым куполом уже в пятидесятом году.
Ну так вот, мысль о прыжке отброшена, а что же делать?
С трудом установил постоянную скорость – триста двадцать километров. Затем поставил машину так, чтобы она шла без кренов, с небольшим набором высоты. И вдруг до меня доходит, что иду-то я курсом вдоль горной гряды, а не поперек ее, как следовало бы. И никак не могу сообразить, как этот курс взять. Пока размышлял – высота стала две тысячи пятьсот метров. Прошел пять-шесть минут горизонтально – стал снижаться, скорость разогнал до четырехсот пятидесяти километров в час. Тяну ручку на себя, снова становлюсь в горизонтальный полет уже на высоте 1500 метров. На компасе – 140 градусов, то есть я опять практически иду вдоль гор. Надо начинать все сначала. Но это не так просто. Хочу повернуть вправо, а мне кажется, что машина и без того идет с сильным правым креном. Страшное это дело – иллюзии. Неимоверного труда стоило мне выйти на нужный курс. Но уверенности, что все кончится благополучно, нет.
Я весь мокрый. Потерял ориентировку, не знаю, где точно нахожусь, что с Сергеем. Нервничаю. Злюсь.
Все это напомнило мне случай на Волге, когда мы, пацаны, ныряли под баржи. Сначала под одну, потом сразу под две. И как-то получилось, что рядом появилась третья, а я этого не заметил. Нырнул, а как вынырнуть – не знаю. Куда ни ткнусь – всюду днища. Решил, что пошел вдоль них. Рванулся туда-сюда – нет выхода. Полуживой, еле выбрался тогда из глубины.
Точно такое же чувство безысходности испытывал я и сейчас. И вдруг в небольшом просвете в облаках заголубело море. А я был убежден, что кручусь над горами, боялся столкновения с ними.
Разворот, снижение. Пробкой выскакиваю из облаков на высоте 600 метров. Перевожу дух, встаю в вираж. Верчусь на месте и соображаю, как к берегу выйти. Прикинул так и сяк, установил курс 70 градусов и минут через семь увидел береговую черту. Выскочил где-то между Лазаревской и Сочи.
Теперь надо разыскать Сергея. Жму кнопку передатчика:
– Шах, я Скоморох. Если слышишь меня – иди к Сочи, я там стану в вираж.
Шахбазян не мог ответить, у него был только приемник. Но он, переживший то же, что и я, услыхал меня, взял курс на Сочи.
Прямо над центром города и состоялась наша встреча. Мы страшно обрадовались тому, что все обошлось, наше настроение омрачала только перспектива встречи с командирами. Что скажем? Разведданные у нас скромные… Возвращались домой, как провинившиеся школьники.
Не буду рассказывать, что было на земле. Нам крепко досталось, особенно мне, как ведущему. Надвигалась и более сильная гроза, да прошла стороной. Случилось так, что к нам прибыл командир дивизии Герой Советского Союза полковник Н. Ф. Баланов. Узнав о нашем полете, вызвал к себе, подробно расспросил каждого и пришел к выводу, что, несмотря на то что мы поступили вопреки здравому смыслу, войдя в облака, потом все же проявили выдержку и находчивость, следуя логике, за первое заслуживаем наказания, за второе – похвалы, плюс на минус – остается ноль.
– Впредь не допускайте таких глупостей, – сказал комдив, – а сейчас вы свободны. Да, Скоморохов, а с вами я завтра сам слетаю, посмотрю, что вы за птица.
Правду говоря, облака нас стали меньше страшить. А для боя это значило многое.
Утром следующего дня мы снова встретились с Балановым. Среднего роста, плотный, с мужественным лицом, в блестящем кожаном реглане, сверкающих хромовых сапогах, он покорял всех с первой встречи. Умел во всем разобраться, легко решить любое дело, умно поговорить, посмеяться.
И вот мне предстояло идти с ним ведомым. Мы взлетели. Был воздушный бой. Крутились, как в чертовом колесе. Баланов несколько раз выходил прямо в упор на «мессеров». Но… не стрелял. Ничего не понимая, я поражался этому, однако предпринимать что-либо не решался, тянулся за Балановым, как нитка за иголкой, зорко охраняя его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78