— Куда бог укажет.
— Господин еще вернется, или...
— Нет, бай, скорее всего мы больше не возвратимся. Бесполезно!
— Если так,— с дрожью в голосе проговорил Хатлимбай,— то на кого же я, несчастный, буду надеяться...
— Уповайте на всевышнего, бай,— усмехнулся Усмон Азиз.— Теперь только ему по силам вам помочь.
Но ничего, казалось, не видел и не слышал Халимбай. Картины одна ужасней другой рисовались ему, и он потерянно бормотал:
— Завтра нагрянут... организуют колхоз... все велят сдать, все: имущество, землю, живность... или скажут: в ссылку! И жену мою, дочь мою с открытыми лицами проведут перед толпой... О я, несчастный! О какой камень, почтенный, биться мне головой!— завопил Халимбай.— О какой камень...
И, упав на колени, он обнял мягкие голенища сапог Усмон Азиза. :
— Валунов и камней тут сколько угодно,— без тени улыбки сказал Усмон Азиз.— Да встаньте же вы! Встаньте, говорю вам!— вдруг закричал он, наклоняясь и разжимая руки .Халимбая.— И вы еще хотите, чтобы вас называли человеком!
Вскочив на ноги, принялся упрашивать его Халимбай:
— Возьмите и меня, почтенный. Увезите с собой.., Есть у меня немного денег, хватит нам со старухой на спокойную жизнь... Возьмите! Рабом вашим стану... на всю мою жизнь ваше клеймо поставлю... вашей собственностью буду... Возьмите!
— Куда?
— Через реку... в Пешавар... говорят, у вас там теперь дом, семья...
— Нет, бай,— Усмон Азиз откинул полог палатки.— Никуда я вас не возьму. Я сейчас и сам,— с мрачной усмешкой проговорил он,— своей дороги не знаю.
„.Костер давно погас, и на его месте остался лишь пепел. Убрана была вторая палатка, оседланы кони, и винтовки висели за плечами у всех спутников Усмон Азиза. Увидев его, они в знак уважения приложили руки к груди. Он спросил у них:
— Устали?
В ответ, однако, не послышалось ни единого звука.
Однообразный шум воды доносился из ущелья. Постукивали копытами и грызли удила кони, и фыркал, обнюхивая пепелище, осел Халимбая. В конечном свете порхали над пестрым разнотравьем крупные бабочки, Усмон Азиз долго следил за причудливым полетом одной из них, потом снова обернулся к своим спутникам и; заговорил:
— Знаю, устали вы. И я устал... За это время много пришлось мне передумать о судьбах нашего края... о таких, как я,— тяжело промолвил он,— ставших невольными пленниками посреди четырех рек. Напрасно мы взяли в руки оружие, я и вы,— наш край давно, еще в двадцатом году потерян. Нет никакого смысла скитаться по горам и обрекать себя на лишения. Пустые потуги поясницу ломают... Три дня мы провели здесь в ожидании, но бек1 никого не прислал к нам. Обещал — и не прислал. Обманул он меня или нет — это уже не имеет значения. И я на него не в обиде; я в обиде только на самого себя. Братья мои! Давайте взглянем правде в глаза... Все разбегаются сейчас, все — от бека до рядового воина, все хотят остаться в живых. Расходитесь по домам и вы.., идите к своим очагам, к земле, которую вы оставили, к родным, которые вас ждут... Возвращайтесь, пока вам не перешибли хребет! Оружие, хотите —оставьте себе, нет — сдайте властям. Склоните голову, взмолитесь о милосердии — и, может быть, вам простят вашу в и н у. И не обессудьте, если я обидел кого-нибудь из вас.
Тихие голоса тотчас раздались в ответ:
— Не-ет...
— Что вы!
— Не было обид...
— Слушайте меня, братья мои!— продолжил Усмон Азиз.— За мужественную службу, за преданность — примите мою благодарность. И помните... Говорят, что прах родины дороже престола Сулаймона1. Вы все, кроме Курбана и Гуломхусайна, у себя на родине; здесь ваш отчий край, здесь ваш дом и здесь тоскуют о вас ваши отцы и матери, жены и дети. Оставайтесь на родине, братья мои, и с ней делите печали и радости; оставайтесь, какие бы беды не обрушились на ваши головы. И не отчаивайтесь, что мы долго блуждали в поисках своей дороги и так и не нашли ее. Быть может, наши дети будут счастливей нас и обретут верный путь.
Последние слова Усмон Азиз произносил, опустив голову. Легкий ветерок, доносивший запахи арчи, горных цветов и трав, овевал его лицо и нежно теребил конец его шелковой чалмы. Солнце грело все сильней.
Он взглянул на Джалола, на лице которого дрожала счастливая улыбка.
— Ты вместе с Гуломхусайном и Курбаном со мной пойдешь. Остальные свободны. Благополучия и здоровья вам! И вы будьте здоровы, Халимбай!
Резко повернувшись, Усмон Азиз зашагал к своему коню.
И тотчас встал на дыбы и заржал вороной, которого едва мог удержать Курбан, обеими руками схватившись за отделанную серебром уздечку. Поднял морду от пепла и мутными старческими глазами посмотрел сначала на коня, а затем и на своего хозяина осел Халимбая.
Бессильно опустив руки, стоял Джалол, чувствуя, как сковывает сердце ледяной холод. Была, сверкнула вдруг надежда,— но будто черный сель набежал и в тот же миг разрушил ее.
Догнав Усмон Азиза, Халимбай уцепился за рукав его халата:
— Почтенный, дай бог вам тысячу лет жизни! Я тоже, и я... Подождите немного! Я сейчас быстро сбегаю домой... быстро соберу свои пожитки... Я не заставлю вас меня ждать! Ведь, о боже... Дом мой сгорит, дом мой, который я строил с любовью... Да быть мне пылью под вашими ногами, почтенный, увезите меня! Увезите меня с собой...
— Уберите его с моих глаз!— тихо, но отчетливо произнес Усмон Азиз.
Гуломхусайн, здоровый и рослый парень, железной пятерней схватив Халимбая за локоть, потащил его
вниз.
— Ка-ати-ись к сво-о-оему ос-слу, он те-ебя жде-ет не дож-ж-жде-ется,— сильно заикаясь, говорил он на ходу.— За-а-аби-ирай ча-ашки-та-арелки и ка-а-ати- ись!
Рядом с отгоревшим костром неподвижно стоял Джалол. Вокруг не утихал говор, двигались люди — он ничего не слышал и не видел. В целом мире лишь одно маленькое село различал сейчас отрешенный его взор — село, где не был он долгих семь лет. Быстрая речка Сим-Сим бежала внизу; по склону горы карабкались вверх каменные дома; а над рекой и домами поднимались сияющие вершины, в солнечные дни почти растворяющиеся в лазури небес. И в том селе неподалеку от норовистой той речки, в тени той высокой горы есть один дом... Его-то и различал Джалол из дальней дали своей — и с болью в сердце видел на айване седобородого старика и седую старушку — своего отца и свою мать. Тяжкой ношей стало для них ожидание — и стан отца словно лук, и стан матери словно лук...
«Да живы ли они?»— подумал он, и на глаза его навернулись слезы.
— Эй, Джалол, ты что — окаменел?!
Вздрогнув, он увидел, что Усмон Азиз, Гуломхусайн и Курбан уже сидят на конях.
— Поторопись,— сказал Курбан,— дорога у нас дальняя.
Едва передвигая ставшие вдруг свинцово-тяжелыми ноги, Джалол двинулся к своему коню. Но, едва приблизившись к нему, повернулся и подбежал к стремени Усмон Азиза.
— Отпустите меня!— снизу вверх, как на божество, глядя на Усмона Азиза, воскликнул Джалол.— Не могу больше!
— Ты шутишь?— холодно улыбнувшись, спросил его Усмон Азиз.
— Нет, почтенный, нет!— прижавшись лбом к прочно вдетому в стремя сапогу Усмона Азиза и обливаясь слезами, лепетал Джалол.— Я больше не в силах... я не хочу сгинуть на чужбине! Отец мой стар, мать стара... Я обманулся. Скитальцем меня сделали, лишили всего человеческого. Не человек я теперь, хуже собаки я...
С коня, грызшего удила и рвавшего из его рук поводья, пристально смотрел Усмон Азиз на обвязанную чалмой голову своего слуги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47