— Еще бы! Он появился на свет, когда его отцу было уже семьдесят.
— К чему это вы?
— Когда волк состарится, то рожает лису. Покойный его отец поистине был хуже волка. Если даже через кладбище проходил — уносил кость.
Улыбка тронула губы Усмон Азиза — и тут же исчезла. Мулло Салим, между тем, участливо расспрашивал его о здоровье, детях, о том, как живется ему на чужбине,— но Усмон Азиз, холодно буркнув, что все в порядке, поднялся и направился к двери в первую комнату дома. Всегда был неприятен ему этот старик, с его мелкой хитростью, глупой надменностью и алчным стремлением прибрать все к своим цепким рукам. «Когда некому довериться, и осла можно назвать дядей»,— подумал он. Пусто было в комнате, в которую он вошел. Усмон Азиз заглянул в другую и увидел неубранную постель, столик с несколькими книгами и тетрадями на нем и лампой-семилинейкой; ватный халат висел на вбитом в стену гвозде.
Отвращение охватило его: чужой человек поселился в родных ему стенах и оскверняет их своим незаконным присутствием! Усмон Азиз двинулся дальше и в горестном изумлении застыл на пороге просторной комнаты, в свое время служившей гостиной,— столы, кое-как, из разнокалиберных досок сколоченные скамейки появились в ней; у окна одиноко стояла табуретка. И вся эта убогая, жалкая мебель казалась чужой в сравнении с поддерживающими потолок прочными балками, любовно обточенными столбами по углам и красивым деревянным полом. Свирепое желание возникло у него: кликнуть этого здорового быка, Гуломхусайна, и вместе с ним тотчас выбросить во двор все эти столы и скамейки вместе с черной доской, висевшей на стене,— выбросить и немедля предать огню, запалить, сжечь, чтобы и следа не осталось от вещей, вторгшихся в его дом!
Он простонал в отчаянии. Никогда, никогда не помышлял он, что такой черный день приготовит ему судьба, и он воочию увидит свой дом, родовое гнездо,
вскормившее и его самого, и его детей, опустошенным и опозоренным. Слабая надежда вдруг затеплилась в нем, и, даже не заглянув в четвертую комнату, он поспешил на второй этаж. Поднявшись по деревянной лестнице, скрип ступенек которой щемящей болью отзывался в сердце, слабеющей рукой он осторожно открыл дверь. Совершенно пустая комната предстала его 'взору. Стоя у порога, он мысленно расставлял все по своим местам: сюда — сундук, сюда — ковры; вот здесь должны быть одеяла и подушки... Но не было сил шагнуть через порог! Оттуда, из четырех стен, ныне вмещающих пустоту, накатывала на него горестная волна. Из этой комнаты ушел и не вернулся брат Сулаймон; здесь испустил последнее дыхание отец и здесь отдала богу душу мать... Да и сам он, прежде чем решиться покинуть родину, разве не провел здесь несколько долгих ночей, как бы пытаясь заглянуть в будущее и угадать, каково ему будет на чужбине?
Он со вздохом закрыл дверь, медленно спустился вниз и, миновав дровяник, кухню и кладовую, оказался в саду.
Чист и свеж был воздух, трава достигала колен, но на виноградных лозах еще не зазеленела листва. Абрикос отцвел, на яблонях же только распустились белые лепестки. Усмон Азиз прикоснулся ладонью к шершавой коре яблони, и ему почудилось, что она прошептала ему в ответ короткое, нежное слово...
Или в ветвях ее пробежал благоухающий ветер?
Очень скоро, однако, иным, тревожно-угрюмым взглядом принялся он осматривать свой сад, повсюду отмечая несомненные признаки упадка и запустенья. Не скошена трава, не обрезан виноградник, не вскопана земля возле абрикосов и яблонь — нет теперь хозяина в этом саду! Да ведь и деревьев абрикосовых как будто стало меньше... и орешников... Не ошибается ли он? Усмон Азиз склонил голову. Не ошибается. Там нет трех деревьев... и там тоже... и там. А вот здесь кто-то взял и у самого корня спилил шесть орешников. Но зачем губить сад? Кому это нужно? Пусть в аду сгорит тот, кто взял в руки топор и пилу и на деревьях принялся вымещать свою давнюю злобу!
Он кружил по разоренному саду, и жажда мести все сильней разгоралась в его сердце. Видит бог, он
не хотел проливать кровь. Единственное желание вело его в Нилу—в последний раз поклониться родной земле и навестить родные могилы. Но его стали преследовать и он был вынужден защищаться; он добрался до отчего дома — и нашел его разоренным, а сад — прозябающим.
Усмон Азиз перевел дыхание. Сама судьба словно выталкивает его на дорогу несчастья! Он как бы мечется в заколдованном круге и не может найти выход. Надо ли было ему покидать отечество? Надо ли было брать в руки оружие? Обольщение ли властью и собственностью обмануло его или ему всего дороже был его народ, святая вера и поруганная земля? Как на Страшном суде спрашивал он себя и мог отвечать лишь коротким, тихим, отчаянным стоном. Не понял времени, не постиг его дух, не расслышал его зов!
Погоди, вдруг остановил он себя. Что сделано, то сделано, и нет смысла в позднем раскаянии. Не вечно же будет тянуться в его жизни черная полоса! Сейчас надо побеспокоиться о дне завтрашнем.
Усмон Азиз дошел до конца сада, задумчиво и ласково касаясь ладонью стволов и ветвей встречавшихся ему деревьев. Затем он повернул обратно и через некоторое время увидел во дворе сестру и ее детей — одного с паласом, другого с одеялом, третьего — с подушкой в руках...
Вскоре он уже лежал на айване, вытянувшись на одеяле, с подушкой под локтем. Ороста, племянники и мулло Салим были рядом. Встретившись взглядом с маленькими, не лишенными проницательности глазами мулло, Усмон Азиз сказал:
— И к вам будет просьба, имам.
— Рад вам служить, почтенный,— с готовностью ответил тот.
— Узнайте, где Юнус, этот председатель... чтоб сгорел его дом.
— Я вам говорил, как вы прибыли: рано поутру проехал мимо мечети на осле, торопился.
— Говорили. Но мне надо знать: куда направился, когда вернется... А если сегодня-завтра не вернется — где будет, с кем.
— Хорошо, почтенный,— произнес мулло Салим и, сложив на груди руки, склонился в поклоне.
Днем тетушка Соро не находила себе места, а ночью не могла заснуть. Тревога за Анвара лишала ее покоя и сна. Где он сейчас? Что делает? Почему не вернулся? Она уже забыла, что, уезжая, он говорил, что его не будет дома два, а может, три дня. Она помнила лишь, что он собирался в Нилу, и высчитывала, сколько времени надо ему, чтобы добраться до их родного селения и вернуться назад. Получалось, что Анвар задерживался. Хорошо, если в Нилу его задержали только дела. А если какие-нибудь недруги — вроде тех, которые однажды сломали ему руку? Ведь говорила она единственному своему сыночку: до каких пор быть целым кувшину, каждый день отправляющемуся по воду! Вдруг и сейчас случилась с Анваром беда...
«Прости меня, глупую, Создатель!»— прошептала тетушка Соро и тут же, в знак покаяния, схватилась за воротник. Наверное, из-за Таманно остался он еще на один день в Нилу — остался, чтобы условиться о дне свадьбы, предупредить Сабохат и оповестить друзей. Дай бог!
Утреннее солнце стало пригревать, мысль о предстоящей свадьбе сына ободрила тетушку Соро, и она неожиданно решила пригласить, не откладывая, двух- трех старух, творящих молитву в память Бибимушкил- кушо, и зажечь семь свечей. Кто знает, быть может, услышит святая молитву и в трудную минуту придет Анвару на помощь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47