К нему первому подошел Усмон Азиз и рукояткой плетки снизу вверх ткнул ему в подбородок.
— Ну... поговорим?
Чуть отступив назад, Юнус ответил с ненавистью:
— Я тебе вчера все сказал.
— Значит, признаешь свою вину?
— Вину?— Юнус усмехнулся.— И это говоришь ты, за которым по пятам идет дурная слава убийцы!
— Каждый мой поступок соответствует шариату!
— А я тебе еще вчера сказал: если защитники шариата ты и вон тот, козлобородый,— кивнул Юнус на мулло Салима,— то плевал я на ваш шариат.
— Неверный!—вскричал мулло Салим и ударил о землю посохом.
— Ублюдок!—процедил Усмон Азиз и с силой опустил плетку на голову Юнуса.
Юнус качнулся. По его лицу из-под тюбетейки тотчас потекла кровь.
— Ублюдок здесь один,—вымолвил он.—Ты!
Второй удар пришелся ему по плечу.
— Ты не мужчина!— вскричал Анвар и, шагнув вперед, оперся на раненую ногу и от острой боли едва не потерял сознание.
— Мы сейчас увидим, кто здесь мужчина, а кто нет,— одной рукой стиснув рукоять плетки, а другую крепко сжав в кулак, ровным голосом проговорил Усмон Азиз.— А ты принадлежишь к неблагодарным... к тем, кто плюет на соль.
— Быть может...— голос Анвара зазвенел и сорвался.— Быть может, я и в самом деле неблагодарный. Но я не торговал родиной, как ты.
Усмон Азиз с сожалением покачал головой.
— Глуп ты еще и молод... И откуда тебе знать,— с внезапной болью продолжал он,— что такое родина? У меня она была. А у тебя — нет.
— Одно я знаю,— крикнул Анвар,— в седле родину с собой не увезешь. Это тебе не мешок с золотом...
— Помолчи,— тихо и грозно сказал ему Усмон Азиз.
Тем временем довольно большая толпа с шумом ввалилась во двор. Сердце Анвара гулко стукнуло, и он принялся с надеждой высматривать Таманно. Ее не оказалось; зато он увидел Сабохат, державшуюся рядом с благообразного вида старухой.
Ошеломленная окровавленным видом мужа, истерзанным видом Анвара и Каромата, Сабохат поначалу молчала. Но затем, как бы очнувшись, воскликнула:
— Ты что с ними сделал, палач?! Бешеный пес! Ты виселицу возвел, ты повесить их хочешь?!
Она рванулась к Усмон Азизу, но несколько рук тотчас крепко схватили ее. Она вырывалась. Ее платок сбился на плечи, волосы растрепались; она вырывалась, рыдала и говорила сквозь плач:
— Отпустите меня! Отпустите... Пусть и меня рядом с ними повесит этот басмач! Пусть и моей кровью обагрит свои руки!
Вопли ее, казалось, доставляли удовольствие Усмон Азизу. Во всяком случае, он с усмешкой поглядывал на Сабохат, поигрывал плеткой и всем своим видом выражал полнейшее и непоколебимое спокойствие.
— Проклят будь богом ты, потерявший совесть!— кричала Сабохат.— Чтобы из одной могилы в другую не уставали кидать тебя! В адовом огне гореть тебе и никогда не сгореть, волк-кровопийца!
Юнуса трясло от гнева. Он напряг руки— но умело и крепко был связаны они. Тогда он слизнул кровь, сбежавшую к углу рта, сплюнул и, собрав все силы, внятно сказал:
— Сабохат!
Повеление и мольба слышались одновременно в его голосе. Все затихли.
— Сабохат,— повторил он, не отрывая взгляда от залитого слезами лица жены.— Если хотя бы капля любви и уважения есть у тебя ко мне, прошу тебя — не проливай слез перед этим грабителем. Недостоин он даже смотреть на них, бесчестный беглец.
— Верно, сестра,— сказал Анвар.— Не унижай себя... Мы за правду жизни отдаем.— Он глубоко вздохнул.— Не бессмысленно мы умираем, нет! А он,— презрительно кивнул Анвар на Усмон Азиза,— даже если и останется жив, то, как старая корова, никому не будет нужен.
Сабохат затихла, закрыв глаза платком.
Но Усмон Азиз будто не слышал Анвара и Юнуса. Он стоял перед пришедшими к нему во двор людьми и, положив руку на деревянную кобуру маузера, оглядывал их с высокомерным спокойствием. Тяжел был его взгляд и плотно сжаты губы. Наконец он спросил:
— Чего вы хотите?
Толпа зашевелилась, раздалась, и вперед выступил Раджаб, девяностолетний старик, одной рукой опиравшийся на посох, а другой — на плечо внука, бледного мальчика лет десяти-двенадцати.
— Узнал меня, Усмон?
— Узнал,— нетерпеливо ответил тот.
— Я не только отца, я и деда твоего хорошо знал...
— Ну и что?
— Я на их землях издольщиком работал. Во всяком случае, они были люди неплохие.
— Что еще?
— Что еще, говоришь...— старик погладил свою белую, словно снега горы Хафтсар, бороду.— А то, что надо тебе призвать в помощь свое сердце и свой ум. Их,— слабой рукой указал Раджаб на трех пленников,— не тронь. Собираешься уходить — так ступай своей дорогой, не проливая безвинную кровь.
Позади него вразнобой заговорили люди:
— Верно...
— Человеком будь...
— Разве так поступают мусульмане?
Усмон Азиз поднял руку.
— Тихо!
И когда мало-помалу воцарилась тишина, он спросил дедушку Раджаба:
— Вы хотите, чтобы я отпустил этих кафиров на все четыре стороны?
— Не губи их молодые души, Усмон, и пожалей их молодые жизни. Народ Нилу тебе так говорит — не я один! И не кафиры они, и не продавали свою нацию...
— Так кто же они?
— Три невинных человека... три бедняка. Три человека, желающих всем нам, лишений натерпевшимся, света, свободы и благополучия.
— Ложь!— сказал Усмон Азиз.— Да, они бедняки. Однако они с головы до ног запятнаны грехами! Это и мулло Салим вам подтвердит. Он знаток обычаев, установлений веры и законов шариата. И без труда отличит черное от белого и скажет, кто из нас стал кафиром, а кто еще мусульманин.
— Он сам создание без веры и совести,— промолвил дедушка Раджаб, поведя глазами в сторону мулло Салима.
— Ты бредишь!—тонко вскрикнул имам мечети Нилу.— Кто ты, богом забытый старик, и кто я — целых три года учившийся в священной Бухаре!
Усмон Азиз нетерпеливо постучал рукоятью плетки по голенищу.
— Ладно. Я и вы,— обратился он к стоявшим перед ним людям,— хорошо знаем друг друга. Ни один из моих предков никому не причинил вреда...
— Почему же?— перебил его Комрон.— Не причинишь другим вреда — не наживешь богатства.
Но Усмон Азиз будто не слышал его.
— Во всяком случае, у меня перед вами вины нет. Свое имущество я получил в наследство и к богатствам мира всегда был безразличен. И никогда не причинял зла своим слугам, батракам и пастухам и никогда не
покушался на их долю. Я хотел товарищем быть всем вам — ив радости, и в печали. Именно так и было...
— Болтовня,— опять не удержался Комрон.
— Возможно,— усмехнулся Усмон Азиз и продолжал:— Затем поднялся ураган беды и закинул меня на дорогу странствий и отчаяния. Но по велению бога возвратившись на родину, я застал свой дом опозоренным, а обиталище мусульман — Нилу — превращенным в колхоз. Вот что сделали трое безвинных! Словно рабы, ухватились они за стремя неверных и смешали с грязью нашу жизнь.
— Ту грязь ты где видел?— спросил дедушка Раджаб.
— Во рту твоем!—отрезал Усмон Азиз.
— Невежда,— горько рассмеялся старик.
Но Усмон Азиз лишь повел в его сторону глазами.
— Мне больше не о чем с вами говорить,— сказал он и обратился к мулло Салиму.— Имам!
— Слушаю, почтенный!
— Объясните этим безмозглым нищим, какого наказания достойны трое безвинных!
— Я вчера говорил, почтенный... и сегодня. Если желаете, скажу снова: удел отвратившихся от веры — смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47