И тяжкий и страшный вопрос разрывал душу Усмон Азиза: неужто это и есть последний и окончательный итог человеческой жизни? И неужто лишь окровавленная одежда брата может теперь подтвердить, что было время — и он жил на этой ненасытной земле? Томила необратимость случившегося. И Усмон Азиз пытался думать, что ведь и раньше, когда, повинуясь зову священной войны, брат покинул дом, он вспоминал его словно дорогой сердцу образ или, точнее говоря, словно некое мифическое существо, обитающее в иных, недоступных мирах. И что отныне, когда он знает, что этот образ навсегда растворился в синеве небес или рассыпался мириадами дождевых капель, которые впитала придорожная пыль, или принял облик растения, прекрасного цветка или стойкого кустарника,—его память о Сулай- моне не станет другой.
Сулаймон удалился, уехав из дома, и навсегда удалился, приняв славную смерть,— но пока бьется любящее сердце, думал Усмон Азиз, оно будет связано с братом неразрывной нитью памяти, скорби и верности.
Таяла большая семья.
Смерть Сулаймона подкосила отца: год спустя он умер. Вслед за ним умерла и мать. Сгорал от горя Усмон Азиз. Нет, он не жаловался, не бил себя в грудь, не проклинал судьбу — стиснув зубы и погрузившись в себя, он молчал. И так же молча, с бесстрастным лицом принял он решение новой власти, отобравшей у него много земли и скота и поделившей его добро между бедняками. Если смерть забирает человека навсегда, то это вовсе не значит, что так же окончателен установленный Советской властью порядок. Так думал он и ходил с высоко поднятой головой.
И ждал...
Ждал, что минуют невзгоды и что наступит еще — да соизволит бог!—его, Усмон Азиза день.
Второй раз за одну ночь проводив Анвара, тетушка Соро больше не могла заснуть. Страх за сына мучил ее; ворочаясь на постели, видела она множество опасностей, на каждом шагу подстерегающих Анвара. Сердце ее обмирало, и, вспоминая всех святых, она молила Создателя, чтобы пощадил ее единственного и чтобы судьба его не оказалась повторением несчастной судьбы отца, погибшего вдали от Нилу. Хотя бы скорее он женился, думала она. И живо представляла своих внуков, детей Анвара, и радостно улыбалась им.
Но затем с новой силой овладевала тетушкой Соре тревога, и она опять вспоминала, как однажды Анвар вернулся домой со сломанной рукой, и горестно вздыхала, коря его за горячность и нетерпение. Словно четки, перебирала она дни своей и счастливой, и горькой жизни.
Да, она была счастлива — с того дня, как в восемнадцать лет положила голову на одну подушку с Шер- маликом. Правду говоря, изобилия они не знали никогда, но всегда была у них крепкая одежда и хлеб, которые зарабатывал муж, возделывая пшеницу и рожь на клочке земли Ходжы Азиз Матина. Тяжкий труд! Но и отец Шермалика, и дед, и прадед его точно так же гнули спину на предков этого бая, с незапамятных пор крепко взявших в свои руки Нилу и его жителей.
Однако их достойная, честная бедность нисколько не мешала их счастью. Ибо Шермалик нежно любил жену и, обращаясь к ней, называл своим прекрасным цветком.
Тетушка Соро печально улыбнулась. Несправедлива судьба, забравшая у нее Шермалика! И жесток жребий, осиротивший Сабохат и Анвара, ее детей...
Пятеро родилось у нее с Шермаликом — родилось пятеро, но в живых остались лишь двое. Первые трое, все мальчики, умирали, не прожив и года. Ах, как они горевали с мужем! И как старалась помочь ей добрая женщина, его мать... Мало того что она ходила к гадалке, надеясь выведать у судьбы ее дальнейшие замыслы; и мало того что она приглашала в дом муллу и тот читал полагающиеся в подобных случаях молитвы; поклонения мазарам святых, целебные источники, в которых надлежало совершить обряд омовения, и черная грязь, которой надо было обложить тело,— словом, все самые надежные средства испытала мать Шермалика на своей невестке, не говоря уже об истинно материнских утешениях, едва ли не более необходимых, чем молитвы и омовения.
«Да соизволит бог,— говорила она,— ты еще нарожаешь моему сыну немало мальчишек и девчонок».
И правда: четвертое дитя, девочка по имени Сабо- хат, нареченная так в память о бабушке Шермалика, по милости бога оказалось здоровым и крепким. Ей вслед, три года спустя, появился Анвар и под любящим присмотром родителей и бабушки набирался сил и делал первые шаги.
«Прекрасный мой цветок, мать детей моих»,— говорил Шермалик, лаская жену, и все они были счастливы.
Он погиб, любимый ее Шермалик, опора семьи, гордость матери, погиб, когда Анвару пошел пятый год. Вместе с Усмон Азизом и Курбаном, его слугой, в конце осени погнав овец на базар в Карши, на обратном пути он слетел в пропасть. Так, по крайней мере, говорил Курбан — но что значили жалкие его слова в сравнении с бездыханным телом, которое вечером привезли в их маленький двор! Ей тогда казалось, что будет легче, если она причинит себе боль. И она билась головой о стену, в кровь раздирала лицо, рвала волосы... Свекровь то и дело теряла сознание. (Она скончалась через два года, бедная, истаяв на глазах после смерти сына.)
В тридцать пять лет остаться вдовой с двумя детьми на руках — о, она вскоре узнала, что это значит! За какую только работу не бралась она в доме Усмон Азиза: пекла лепешки, шила одеяла, мыла посуду, носила воду, собирала урожай в саду, сбивала масло, чистила хлев, рубила дрова — она добровольно стала рабыней и заботилась теперь лишь о том, чтобы накормить и одеть своих детей.
Справедливости ради надо сказать, что после революции семейство Ходжы Азиз Матина — то ли из-за охватившего тогда состоятельных людей смятения, толи по иной причине — стало платить тетушке Соро больше; а когда Сабохат выдавали замуж, хозяин счел нужным вспомнить, что ее покойный отец был его издольщиком, и помог собрать ей приданое. Тетушка Соро со слезами благодарила его, а Ходжы Азиз Матин внушительно отвечал, что он лишь исполнил свой долг правоверного мусульманина. И непонятно ей было, за что невзлюбил почтенное семейство Анвар? И почему он наотрез отказался работать у хозяина? Она с тревогой замечала, что у Анвара началась новая жизнь. Он дружил с красноармейцами, работниками Советской власти, выучился у них грамоте, назвал себя комсомольцем и после бегства Усмон Азиза по вечерам собирал перед мечетью всех желающих читать и писать и с жаром втолковывал им премудрости азбуки. Он стал защитником бедняков, не боялся ссориться из-за них с людьми состоятельными, и те уже поговаривали, что лучше бы тетушке Соро отправить своего непочтительного сына куда-нибудь подальше от возможной беды.
Ах, она и сама видела, что сын ее вступил на опасный путь! И не раз умоляла его жить, как все,— но он только смеялся в ответ и, ласково обнимая ее, говорил, что в новое время нельзя жить по-старому. Два года он учился в Самарканде, вернувшись, стал, по его словам, вожаком комсомольцев, переселился в районный центр, и к нему в дом вскоре перебралась и она.
В этом доме тетушка Соро сполна испытала муку ожидания. Когда Анвар куда-нибудь уезжал, она, наверное, сто раз умирала от дурных предчувствий и оживала только с его возвращением. Именно такое состояние овладело ею и сейчас. Почему сына разбудили в полночь? Почему, вернувшись таким обеспокоенным, он вскоре снова ушел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Сулаймон удалился, уехав из дома, и навсегда удалился, приняв славную смерть,— но пока бьется любящее сердце, думал Усмон Азиз, оно будет связано с братом неразрывной нитью памяти, скорби и верности.
Таяла большая семья.
Смерть Сулаймона подкосила отца: год спустя он умер. Вслед за ним умерла и мать. Сгорал от горя Усмон Азиз. Нет, он не жаловался, не бил себя в грудь, не проклинал судьбу — стиснув зубы и погрузившись в себя, он молчал. И так же молча, с бесстрастным лицом принял он решение новой власти, отобравшей у него много земли и скота и поделившей его добро между бедняками. Если смерть забирает человека навсегда, то это вовсе не значит, что так же окончателен установленный Советской властью порядок. Так думал он и ходил с высоко поднятой головой.
И ждал...
Ждал, что минуют невзгоды и что наступит еще — да соизволит бог!—его, Усмон Азиза день.
Второй раз за одну ночь проводив Анвара, тетушка Соро больше не могла заснуть. Страх за сына мучил ее; ворочаясь на постели, видела она множество опасностей, на каждом шагу подстерегающих Анвара. Сердце ее обмирало, и, вспоминая всех святых, она молила Создателя, чтобы пощадил ее единственного и чтобы судьба его не оказалась повторением несчастной судьбы отца, погибшего вдали от Нилу. Хотя бы скорее он женился, думала она. И живо представляла своих внуков, детей Анвара, и радостно улыбалась им.
Но затем с новой силой овладевала тетушкой Соре тревога, и она опять вспоминала, как однажды Анвар вернулся домой со сломанной рукой, и горестно вздыхала, коря его за горячность и нетерпение. Словно четки, перебирала она дни своей и счастливой, и горькой жизни.
Да, она была счастлива — с того дня, как в восемнадцать лет положила голову на одну подушку с Шер- маликом. Правду говоря, изобилия они не знали никогда, но всегда была у них крепкая одежда и хлеб, которые зарабатывал муж, возделывая пшеницу и рожь на клочке земли Ходжы Азиз Матина. Тяжкий труд! Но и отец Шермалика, и дед, и прадед его точно так же гнули спину на предков этого бая, с незапамятных пор крепко взявших в свои руки Нилу и его жителей.
Однако их достойная, честная бедность нисколько не мешала их счастью. Ибо Шермалик нежно любил жену и, обращаясь к ней, называл своим прекрасным цветком.
Тетушка Соро печально улыбнулась. Несправедлива судьба, забравшая у нее Шермалика! И жесток жребий, осиротивший Сабохат и Анвара, ее детей...
Пятеро родилось у нее с Шермаликом — родилось пятеро, но в живых остались лишь двое. Первые трое, все мальчики, умирали, не прожив и года. Ах, как они горевали с мужем! И как старалась помочь ей добрая женщина, его мать... Мало того что она ходила к гадалке, надеясь выведать у судьбы ее дальнейшие замыслы; и мало того что она приглашала в дом муллу и тот читал полагающиеся в подобных случаях молитвы; поклонения мазарам святых, целебные источники, в которых надлежало совершить обряд омовения, и черная грязь, которой надо было обложить тело,— словом, все самые надежные средства испытала мать Шермалика на своей невестке, не говоря уже об истинно материнских утешениях, едва ли не более необходимых, чем молитвы и омовения.
«Да соизволит бог,— говорила она,— ты еще нарожаешь моему сыну немало мальчишек и девчонок».
И правда: четвертое дитя, девочка по имени Сабо- хат, нареченная так в память о бабушке Шермалика, по милости бога оказалось здоровым и крепким. Ей вслед, три года спустя, появился Анвар и под любящим присмотром родителей и бабушки набирался сил и делал первые шаги.
«Прекрасный мой цветок, мать детей моих»,— говорил Шермалик, лаская жену, и все они были счастливы.
Он погиб, любимый ее Шермалик, опора семьи, гордость матери, погиб, когда Анвару пошел пятый год. Вместе с Усмон Азизом и Курбаном, его слугой, в конце осени погнав овец на базар в Карши, на обратном пути он слетел в пропасть. Так, по крайней мере, говорил Курбан — но что значили жалкие его слова в сравнении с бездыханным телом, которое вечером привезли в их маленький двор! Ей тогда казалось, что будет легче, если она причинит себе боль. И она билась головой о стену, в кровь раздирала лицо, рвала волосы... Свекровь то и дело теряла сознание. (Она скончалась через два года, бедная, истаяв на глазах после смерти сына.)
В тридцать пять лет остаться вдовой с двумя детьми на руках — о, она вскоре узнала, что это значит! За какую только работу не бралась она в доме Усмон Азиза: пекла лепешки, шила одеяла, мыла посуду, носила воду, собирала урожай в саду, сбивала масло, чистила хлев, рубила дрова — она добровольно стала рабыней и заботилась теперь лишь о том, чтобы накормить и одеть своих детей.
Справедливости ради надо сказать, что после революции семейство Ходжы Азиз Матина — то ли из-за охватившего тогда состоятельных людей смятения, толи по иной причине — стало платить тетушке Соро больше; а когда Сабохат выдавали замуж, хозяин счел нужным вспомнить, что ее покойный отец был его издольщиком, и помог собрать ей приданое. Тетушка Соро со слезами благодарила его, а Ходжы Азиз Матин внушительно отвечал, что он лишь исполнил свой долг правоверного мусульманина. И непонятно ей было, за что невзлюбил почтенное семейство Анвар? И почему он наотрез отказался работать у хозяина? Она с тревогой замечала, что у Анвара началась новая жизнь. Он дружил с красноармейцами, работниками Советской власти, выучился у них грамоте, назвал себя комсомольцем и после бегства Усмон Азиза по вечерам собирал перед мечетью всех желающих читать и писать и с жаром втолковывал им премудрости азбуки. Он стал защитником бедняков, не боялся ссориться из-за них с людьми состоятельными, и те уже поговаривали, что лучше бы тетушке Соро отправить своего непочтительного сына куда-нибудь подальше от возможной беды.
Ах, она и сама видела, что сын ее вступил на опасный путь! И не раз умоляла его жить, как все,— но он только смеялся в ответ и, ласково обнимая ее, говорил, что в новое время нельзя жить по-старому. Два года он учился в Самарканде, вернувшись, стал, по его словам, вожаком комсомольцев, переселился в районный центр, и к нему в дом вскоре перебралась и она.
В этом доме тетушка Соро сполна испытала муку ожидания. Когда Анвар куда-нибудь уезжал, она, наверное, сто раз умирала от дурных предчувствий и оживала только с его возвращением. Именно такое состояние овладело ею и сейчас. Почему сына разбудили в полночь? Почему, вернувшись таким обеспокоенным, он вскоре снова ушел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47