Разве, собираясь в путь и увлекая за собой других, думал он, что пленником Усмон Азиза будет валяться в хлеву, а товарищи его будут убиты на заброшенном выгоне? Ведь пятеро их было против троих — и ничего не вышло? Даже Мурод—воин Мурод, бившийся против Ибрагимбека,— и тот убит. И вместе с ним полегли под пулями Усмон Азиза и его друг Сайд, Хасан и Санд- жар... Все четверо остались на выгоне. Сиротами теперь будут расти их дети, вдовья доля суждена их женам. Несчастны их отцы и матери, лишившиеся опоры в старости—своих добрых и заботливых сыновей, своих защитников и кормильцев.
И для чего остался жив он, Анвар? Почему он не пал вместе с ними и тем самым хотя бы немного не загладил свою вину? Ведь это он во всем виноват, он один! Ему поверил партийный секретарь Амонов, поверил его уму, его способностям, его умению принимать решения; поверил, что хорошо знает Анвар окрестности Нилу, своей родины...
Анвар простонал. Ничего-то, оказывается, он не знал. Попал в западню, расставленную опытными охотниками, попал сам и погубил товарищей.
Тоска беспощадно грызла сердце. Не так, все не так должен был делать он! Не мчаться, сломя голову, вслед за Усмон Азизом, а, осторожно подъехав к выгону, окружить его и не открывать первым огня... И тогда, наверное, живы были бы сейчас его друзья, а Усмон Азиз не торжествовал бы победу.
За стеной по-прежнему грохотал гром и лил дождь. Глядя в темноту широко открытыми глазами, Анвар вновь и вновь вспоминал своих погибших товарищей. Все они были чистыми, смелыми, добрыми людьми, чуждыми зависти и злобы; они были пахарями, любили свою землю и свой народ и с оружием в руках взялись защищать его от тех, кто нес ему новые беды и несчастья. Нет их больше на этой земле! И только он, Анвар, виноват в их безвременной гибели.
В раненой ноге не утихала боль; горел огнем и локоть правой руки. Но мучительное сознание собственной вины заглушало страдания тела, и Анвар, словно желая снять с души хоть самую малость угнетавшей ее тяжести, стремился понять, в чем была его ошибка. Наверное, сказалось отсутствие боевого опыта; наверное, не стоило с такой горячностью преследовать Усмон Азиза; наверное, надо было дождаться в Дизаке Шокира и, лишь посоветовавшись с ним, двигаться дальше, в Нилу... Но ведь Шокира не оказалось на месте, и неизвестно, сколько бы пришлось его ждать. И кто мог сказать Анвару, что один из всадников, за которыми они помчались,— Усмон Азиз! Конечно, если бы он знал это, то догадался бы, что их завлекают в ловушку.
Какая разница, устало подумал вдруг он. Знал, не знал, что толку теперь гадать. Он виноват — и нет ему никаких оправданий. И не столь уж дорога теперь ему собственная его жизнь, если погибли друзья. И Юнус, и
Каромат— ведь они тоже страдают по его вине, и по его вине могут проститься с жизнью. Глупость, с ненавистью к себе подумал Анвар, самая дорогая на свете вещь.
А ведь начальник милиции Каримов хвалил его и говорил Амонову, что пуля Анвара бьет в цель без промаха...
— Брат!— не выдержав, позвал Анвар,
— Слушаю тебя,— отозвался Юнус.
— Неужто нельзя нам спастись?
Юнус не откликался, и Анвар спросил:
— Отчего молчите?
— Не вижу выхода. Это не хлев, а настоящая тюрьма. Крепко строил Усмон Азиз...
— Неужто вот так и погибнем?!— почти крикнул Анвар.
Опять не отвечал ему Юнус, и снова обратился к нему Анвар:
— Скажите хоть слово, зять! У меня голова раскалывается...
— Крепись, брат.
— До каких пор?— в отчаянии промолвил Анвар,
— А кто сейчас сторожит нас?— спросил Юнус.— Курбан или тот громила?
— Не знаю...
— Курбан,—сказал Каромат.— Я только что слышал его голос.
— Та-ак...— протянул Юнус.
И снова воцарилось молчание. Не утихая, стучал по крыше дождь, и от этого дробного звука, от запахов сырости, слежавшегося, прошлогоднего сена и навоза У Анвара начинала медленно кружиться голова. Неужто он обречен? А Таманно? А мама?! Крик готов был вырваться из его груди, но он сдержался и позвал Юнуса:
— Брат! Что будем делать?
— Одно остается — уговорить Курбана, чтоб нам помог. Ведь неплохим человеком он был. Бедняк, как ты и я...
— Он продал себя!—воскликнул Анвар.— Охотничья собака он у стремени Усмон Азиза. Ему скажут— умри, он умрет; живи скажут — будет жить. И шага не ступит за черту, которую провел хозяин,
— И все-таки попробуем,— сказал Юнус.
Немного погодя он встал и, осторожно ступая в темноте, поправился к двери. Дождь не утихал, и по-прежнему гремел в небесах гром, но резкий свет молний уже не пробивался в щели. Гроза удалялась от Нилу.
— Курбан— тихо позвал Юнус. Ответа не последовало, и он позвал громче.— Курбан!!
— Что тебе?— сквозь шум дождя послышался из-за двери голос Курбана.
— Ты один?
— Какая тебе разница?
— Не скучаешь?
— С чего бы мне скучать?
— От одиночества...
— Я не одинок.
— Не одинок? Ты шесть лет на чужбине провел. И до сих пор, конечно, не женился... Хочешь сказать, что это вовсе не одиночество и что бывает одиночество хуже?
— Ты о себе побеспокойся.
— Ты прав, Курбан, надо мне побеспокоиться о моей участи. У меня ведь жена... Дитя родилось. Анвару побеспокоиться тоже надо... И Каромату... А вы нас тут заперли, даже по нужде выйти не даете. Омовение совершить негде! Мусульмане вы или нет?
— Хозяин так приказал,— буркнул Курбан.
— Много добра от него, наверное, видел — поэтому во всем слушаешься?
— Перестань болтать и скажи, чего тебе от меня надо?
— Для начала — открой дверь. Поговори со мной не через стену, как с пленником, а лицом к лицу, свободно...
— Нашел дурака,— засмеялся Курбан.
— Не бойся. Богом клянусь, ничего дурного мы не замышляем. Открой на минуту эту проклятую дверь. Два слова хочу сказать тебе, ничего более.
— Вот пристал,— сердито проговорил Курбан.
Но было слышно, как он повернул в замке ключ и откинул засов. Затем дверь приоткрылась, и Курбан уселся на пороге, держа в руках винтовку.
— Говори!
— Ты раньше таким злым вроде бы не был...
— Меня жизнь злым сделала.
— Жизнь? Ты сам виноват, а не жизнь.
— Это почему же?
— Потому что не надо было тебе, бедняку, идти за Усмон Азизом.
— И куда же я должен был пойти, если не за ним?
— Никуда.
Курбан рассмеялся.
— Мне, стало быть, надо было остаться в этом богом забытом селе и с торбой через плечо ходить от дверей к дверям. Ты уверен, что мне так было бы лучше?
— Нилу—колыбель твоя, а не богом проклятое село! И кто тебе внушил, что ты непременно ходил бы с торбой?
— А что бы я делал? Ни дома, ни земли... Всем обделил меня бог, и спасибо хозяину, что взял меня с собой. Сыт, одет, здоров...
— Неужто человек должен заботиться только о желудке? ,
— В этом подлом мире и сытый желудок — не так уж мало.
— Ошибаешься! Не ты один был такой в наших краях — без крыши над головой, жены и детей. Но другие, в отличие от тебя, не только о сытом желудке мечтали. Справедливости хотели они! Не желали пресмыкаться перед баями, по-человечески жить хотели. Они честь свою выше всего ценили и утверждали свое право быть людьми!
— Красивые слова говоришь... А на деле что вышло?
— Ты не видишь? Или ослеп?
— Почему? Я вижу: если раньше бедняки трудились на богатых, то теперь работают для неверных.
— Эх, Курбан,— вздохнул Юнус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47