.. И, стало быть, нет у него никакой надежды на спасение. Но, может быть, он подумал, прямо здесь, возле дворцовой стены, исполнить все то, о чем говорил ему таинственный голос из-под куста колючки? Лепешка и кишмиш — вот они, в платке, для фитиля вполне пригодится вата из халата, а трут и огниво есть в кармане.
Он печально вздохнул. Кто снизойдет до бедного колодника, ожидающего смерти? Кто согласится сесть рядом с узником падишаха? Трех благочестивых старушек домой пригласи, говорила Бибимушкилкушо... Где он найдет их сейчас — он, скованный по рукам и ногам? Все трепещут при имени падишаха и при виде величественного дворца и грозных стражников...
Тем не менее старик хоркаш, завидев пожилых женщин, иногда проходящих мимо, умолял их остановиться и выслушать его последнюю просьбу. Иные подходили к нему — но, увы, почти сразу же отправлялись своей дорогой или смеясь, или жалея его. Подозревали также, что от страха смерти он лишился ума. Бедняга совсем пал духом и, потеряв всякую надежду, ждал палачей.
Таким образом,— продолжала рассказчица,— он уже видел себя на пути к смерти, горевал, что не сумел исполнить наказ Бибимушкилкушо, и молил бога о своей простодушной дочери.
В это время проходили мимо две старушки; одна торопилась к лекарю, другая спешила к прорицательнице. Со слезами на глазах обратился к ним несчастный, и сердобольные, благочестивые старушки пожалели его: разложили на платке лепешки и кишмиш, скрутили из ваты фитиль, зажгли его и прочитали оят из священного Корана. Надобно при этом заметить, что у каждой из них хватало своих горьких забот. Одна, как уже было сказано, спешила к лекарю, чтобы тот помог ее сыну, именно в это утро упавшему с коня и сломавшему себе шею; другая шла к прорицательнице, надеясь хоть что-нибудь узнать о своем сыне, бесследно пропавшем полгода тому назад. Но поистине благочестивыми оказались две старушки! На короткое время как бы забыв о собственном горе, они внимательно выслушали невеселую историю старика хор- каша и выказали ему искреннее участие.
Чудеса,— улыбнулась рассказчица,— не заставили себя ждать. Разделив лепешки и кишмиш на семь равных частей, старушки приготовились было приступить к скромному угощению—но тут, запыхавшись, прибежали два воина, сбили с ног старика колодки, сняли с шеи и рук цепи и объявили ему, что он свободен. «Ожерелье принцессы,— сказали они,— действительно упало в реку. Там его проглотила рыба, которая сначала попала в сети, а затем — на дворцовую кухню. Простите нас»,— промолвили воины и поклонились старику хор- кашу, который от радости готов был выскочить из своего ветхого платья. Счастливые события, однако, на этом не кончились. Примчался какой-то босоногий мальчуган и сообщил благочестивым старушкам замечательнейшие новости: у одной из них сын выздоровел, а у другой — нашелся!»
Рассказчица умолкла и склонила голову, как бы задумавшись. Молчали и две другие гостьи и вместе с ними и тетушка Соро. Семь сделанных из фитиля свечей сгорели, оставив на камне черный пепел. И после всего услышанного казалось, что некую тайну хранят
лежащие на скатерти две простые лепешки, горстка кишмиша и крошечные белые холмики муки.
«С того дня,— с улыбкой промолвила рассказчица,— каждый, на чью голову обрушивается беда, приглашает в свой дом трех достойных старушек, собирает на скатерти скромное угощение, зажигает в честь Бибимушкилкушо семь свечей и вспоминает печальную и счастливую историю старика хоркаша и его простодушной дочери».
— Умереть мне за их имена!—сказала старушка,
И еще сказала она:
— Пусть разрешится ваша трудность, Сорохон! Да спасет бог вашего сына, Анвар-джона! Пусть живым и здоровым возвратится он и снимет гнетущую тяжесть с вашего сердца. Мать-сын — да достигнете своей цели!
С этими словами старушка провела ладонями по лицу. Две другие гостьи сделали то же самое. Затем она разделила одну лепешку на семь частей и, отщипнув от каждой по маленькому кусочку, протянула их тетушке Соро:
— Съешьте, да взять мне на себя вашу боль!
Точно так же — на семь частей — разделила она и
кишмиш и, от каждой части взяв по изюминке, дала их тетушке Соро:
— И это съешьте, да умереть мне за вас!
Когда тетушка Соро с сознанием значительности события съела все, что ей полагалось, старушка-рассказчица, взяв четыре части лепешки и кишмиша, велела всем угощаться.
— Остальное,— сказала она,— съедят соседские дети. Благое дело!
И отправила в свой, почти беззубый рот одну изюминку.
— И Анвар-джон, даст бог, вернется живым и здоровым!
Нилу — селение красивое.
Особенную красоту придавала ему гора Хафтсар, возвышавшаяся примерно в полфарсахе за каменистыми холмами различной высоты, и блиставшая вечными снегами своих вершин. Шаловливая речушка сбегала с ее склонов, огибала селение и с шумом струилась вниз, где вливалась в стремительный и бурный поток Кофруна.
Тридцать пять домов Нилу сошлись в одну прямую улицу, несколько извилистых улочек и переулков; в центре селения стояла старая мечеть крепкой кладки.
Высоко забралось Нилу, поэтому зима здесь суровая, лето прохладное, а весна капризная. Бывает, что в долине светит жгучее солнце, а в Нилу в это же время хлещет дождь; бывает, кроме того, что внезапный ветер приносит с семи вершин горы холодное дыхание снегов.
Вот и нынче — словно откуда-то из-за пазухи горы Хафтсар в полдень вдруг потянулись серые тучи, поползли по еще ясному небу и очень быстро покрыли его плотной пеленой. Только по едва светящемуся пятну можно было теперь угадать солнце, совсем недавно с ласковой щедростью обогревавшее иззябшую после долгой зимы землю.
Будто в сумерках, все вокруг потемнело.
Затем с ужасающей силой прогремело трижды подряд, и в селении, словно от испуга, вздрогнули все тридцать пять домов, в одном из которых маленькому мальчику представился грозный черный див, колотящий одну о другую две вершины горы Хафтсар. Пронзая темную пелену, иногда совсем близко, иногда поодаль, стремительно падал на землю огненный меч молнии, и тогда все вокруг озарялось дрожащим голубоватым светом.
Во дворе, неподалеку от тутовников, под длинным навесом привязаны были четыре коня, навострившие уши при первых признаках перемены погоды. Теперь они беспокойно потряхивали гривами, били копытами и ржали.
И беспокойней всех был гнедой Анвара, не находивший себе места и, казалось, беспрестанно искавший кого-то своими огромными печальными глазами.
Ржал осиротевший конь — жалобно ржал.
Затем пришел черед дождя. Сильным потоком низвергся он с небес вместе с градом, в одно мгновение посбивал цветы с яблоневых веток и листву с абрикосовых деревьев, переполнил арык на краю села, громко стучал по крышам и, позванивая, вытекал из желобов. Но вскоре первый напор его ослаб, и он стал стихать прямо на глазах.
Завернувшись в свой легкий, без подкладки халат и оперевшись на подушку, Усмон Азиз лежал на узком стеганом одеяле и неотрывно смотрел на косые струи дождя. Когда Курбан протянул ему пиалу с чаем, он сел, поджав под себя ноги. Накрытая скатерть была перед ним: сдобные и пресные лепешки, зелень, изюм, орехи, чашка с чаккой1 и большое фарфоровое блюдо с кусками мяса и курдючного сала, обжаренного вместе с печенкой, Напротив Усмон Азиза сидела Ороста;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Он печально вздохнул. Кто снизойдет до бедного колодника, ожидающего смерти? Кто согласится сесть рядом с узником падишаха? Трех благочестивых старушек домой пригласи, говорила Бибимушкилкушо... Где он найдет их сейчас — он, скованный по рукам и ногам? Все трепещут при имени падишаха и при виде величественного дворца и грозных стражников...
Тем не менее старик хоркаш, завидев пожилых женщин, иногда проходящих мимо, умолял их остановиться и выслушать его последнюю просьбу. Иные подходили к нему — но, увы, почти сразу же отправлялись своей дорогой или смеясь, или жалея его. Подозревали также, что от страха смерти он лишился ума. Бедняга совсем пал духом и, потеряв всякую надежду, ждал палачей.
Таким образом,— продолжала рассказчица,— он уже видел себя на пути к смерти, горевал, что не сумел исполнить наказ Бибимушкилкушо, и молил бога о своей простодушной дочери.
В это время проходили мимо две старушки; одна торопилась к лекарю, другая спешила к прорицательнице. Со слезами на глазах обратился к ним несчастный, и сердобольные, благочестивые старушки пожалели его: разложили на платке лепешки и кишмиш, скрутили из ваты фитиль, зажгли его и прочитали оят из священного Корана. Надобно при этом заметить, что у каждой из них хватало своих горьких забот. Одна, как уже было сказано, спешила к лекарю, чтобы тот помог ее сыну, именно в это утро упавшему с коня и сломавшему себе шею; другая шла к прорицательнице, надеясь хоть что-нибудь узнать о своем сыне, бесследно пропавшем полгода тому назад. Но поистине благочестивыми оказались две старушки! На короткое время как бы забыв о собственном горе, они внимательно выслушали невеселую историю старика хор- каша и выказали ему искреннее участие.
Чудеса,— улыбнулась рассказчица,— не заставили себя ждать. Разделив лепешки и кишмиш на семь равных частей, старушки приготовились было приступить к скромному угощению—но тут, запыхавшись, прибежали два воина, сбили с ног старика колодки, сняли с шеи и рук цепи и объявили ему, что он свободен. «Ожерелье принцессы,— сказали они,— действительно упало в реку. Там его проглотила рыба, которая сначала попала в сети, а затем — на дворцовую кухню. Простите нас»,— промолвили воины и поклонились старику хор- кашу, который от радости готов был выскочить из своего ветхого платья. Счастливые события, однако, на этом не кончились. Примчался какой-то босоногий мальчуган и сообщил благочестивым старушкам замечательнейшие новости: у одной из них сын выздоровел, а у другой — нашелся!»
Рассказчица умолкла и склонила голову, как бы задумавшись. Молчали и две другие гостьи и вместе с ними и тетушка Соро. Семь сделанных из фитиля свечей сгорели, оставив на камне черный пепел. И после всего услышанного казалось, что некую тайну хранят
лежащие на скатерти две простые лепешки, горстка кишмиша и крошечные белые холмики муки.
«С того дня,— с улыбкой промолвила рассказчица,— каждый, на чью голову обрушивается беда, приглашает в свой дом трех достойных старушек, собирает на скатерти скромное угощение, зажигает в честь Бибимушкилкушо семь свечей и вспоминает печальную и счастливую историю старика хоркаша и его простодушной дочери».
— Умереть мне за их имена!—сказала старушка,
И еще сказала она:
— Пусть разрешится ваша трудность, Сорохон! Да спасет бог вашего сына, Анвар-джона! Пусть живым и здоровым возвратится он и снимет гнетущую тяжесть с вашего сердца. Мать-сын — да достигнете своей цели!
С этими словами старушка провела ладонями по лицу. Две другие гостьи сделали то же самое. Затем она разделила одну лепешку на семь частей и, отщипнув от каждой по маленькому кусочку, протянула их тетушке Соро:
— Съешьте, да взять мне на себя вашу боль!
Точно так же — на семь частей — разделила она и
кишмиш и, от каждой части взяв по изюминке, дала их тетушке Соро:
— И это съешьте, да умереть мне за вас!
Когда тетушка Соро с сознанием значительности события съела все, что ей полагалось, старушка-рассказчица, взяв четыре части лепешки и кишмиша, велела всем угощаться.
— Остальное,— сказала она,— съедят соседские дети. Благое дело!
И отправила в свой, почти беззубый рот одну изюминку.
— И Анвар-джон, даст бог, вернется живым и здоровым!
Нилу — селение красивое.
Особенную красоту придавала ему гора Хафтсар, возвышавшаяся примерно в полфарсахе за каменистыми холмами различной высоты, и блиставшая вечными снегами своих вершин. Шаловливая речушка сбегала с ее склонов, огибала селение и с шумом струилась вниз, где вливалась в стремительный и бурный поток Кофруна.
Тридцать пять домов Нилу сошлись в одну прямую улицу, несколько извилистых улочек и переулков; в центре селения стояла старая мечеть крепкой кладки.
Высоко забралось Нилу, поэтому зима здесь суровая, лето прохладное, а весна капризная. Бывает, что в долине светит жгучее солнце, а в Нилу в это же время хлещет дождь; бывает, кроме того, что внезапный ветер приносит с семи вершин горы холодное дыхание снегов.
Вот и нынче — словно откуда-то из-за пазухи горы Хафтсар в полдень вдруг потянулись серые тучи, поползли по еще ясному небу и очень быстро покрыли его плотной пеленой. Только по едва светящемуся пятну можно было теперь угадать солнце, совсем недавно с ласковой щедростью обогревавшее иззябшую после долгой зимы землю.
Будто в сумерках, все вокруг потемнело.
Затем с ужасающей силой прогремело трижды подряд, и в селении, словно от испуга, вздрогнули все тридцать пять домов, в одном из которых маленькому мальчику представился грозный черный див, колотящий одну о другую две вершины горы Хафтсар. Пронзая темную пелену, иногда совсем близко, иногда поодаль, стремительно падал на землю огненный меч молнии, и тогда все вокруг озарялось дрожащим голубоватым светом.
Во дворе, неподалеку от тутовников, под длинным навесом привязаны были четыре коня, навострившие уши при первых признаках перемены погоды. Теперь они беспокойно потряхивали гривами, били копытами и ржали.
И беспокойней всех был гнедой Анвара, не находивший себе места и, казалось, беспрестанно искавший кого-то своими огромными печальными глазами.
Ржал осиротевший конь — жалобно ржал.
Затем пришел черед дождя. Сильным потоком низвергся он с небес вместе с градом, в одно мгновение посбивал цветы с яблоневых веток и листву с абрикосовых деревьев, переполнил арык на краю села, громко стучал по крышам и, позванивая, вытекал из желобов. Но вскоре первый напор его ослаб, и он стал стихать прямо на глазах.
Завернувшись в свой легкий, без подкладки халат и оперевшись на подушку, Усмон Азиз лежал на узком стеганом одеяле и неотрывно смотрел на косые струи дождя. Когда Курбан протянул ему пиалу с чаем, он сел, поджав под себя ноги. Накрытая скатерть была перед ним: сдобные и пресные лепешки, зелень, изюм, орехи, чашка с чаккой1 и большое фарфоровое блюдо с кусками мяса и курдючного сала, обжаренного вместе с печенкой, Напротив Усмон Азиза сидела Ороста;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47