— Жаль мне тебя... Зря покинул ты родину.
— А не покинул бы, так что — рога бы приобрел?
— Не приобрел бы ты рога, Курбан, не стал бы богачом — и никто из нас в богачи не вышел. Да мы вовсе не к этому стремимся. Мы обрели свободу, стали хозяевами земли и воды...
— Это меня не интересует.
— Отчего же?
Голубоватый свет проник через открытую дверь и на миг озарил весь хлев — от угла до угла. Затем свет померк, и низко над крышей пророкотал гром. Дрогнули стены хлева, и жалобно заскрипели балки. Анвар вздрогнул — и от резкого, слепящего света, й от исполинской силы грома. И снова вспыхнула молния, и снова голубоватый неживой свет выхватил из темноты бледные лица трех пленников. Прогремел гром — однако звучал он теперь не так сильно. Гроза уходила. Но дождь принялся колотить в крышу, казалось, с еще большим усердием, капли его, проникая сквозь щели, падали на пол.
— Небо словно продырявилось,— подал голос Анвар.
— Небо,— как эхо, откликнулся Каромат и, помолчав, добавил:— Горько плачет оно... нашу долю оплакивает.
— Пока корни в воде,— постарался утешить учителя Анвар,— есть надежда на урожай.
— Вырвали из воды мои корни!
— Не горюй. Не ты один.
— Не о себе я печалюсь, друг! Не влюблен ни в кого — значит, сердце спокойно. Жены и детей нет... Не придется, стало быть, мучиться, думать о том, как будут жить без меня. Я лишь о бедной моей матери горюю... об учениках... Славные они ребятишки. Ко мне привязались. И я их любил.
— Так говоришь, словно нож к твоему горлу приставили, и спасения нет.
— Эх, Анвар! Сердце горит... Бедная моя мама — что она будет делать без меня? О какую стену будет биться головой?! Я у нее один, и во мне — вся ее жизнь, вся ее надежда...
— Хватит,—оборвал учителя Юнус и окликнул Курбана, который поднялся с порога и собирался запереть дверь.
— Что тебе?— нехотя отозвался тот.— Неужели у тебя слова еще не иссякли?
— Не испугался грозы?— даже как будто с улыбкой спросил Юнус.
— Да-а... будто из пушки...
— Так вот, Курбан, я тебе снова говорю: зря ты покинул родину и зря стал хвостом Усмон Азиза. Разве ты богат, как он? Так почему же не думаешь о себе, а ему прислуживаешь — да еще с винтовкой?
— Он истинный мусульманин. А винтовка моя пусть тебя не смущает,— неуверенно пробормотал Курбан,— Я крови не проливал.
— Верю!— живо подхватил Юнус — Ведь мы односельчане и много лет знаем друг друга. Ты хороший, добрый человек, Курбан, с открытой душой и чистым сердцем. Но погляди получше вокруг себя. Вот ты говоришь, что Усмон Азиз истинный мусульманин. Так?
— Да.
— А мы кто—неверные?
— Хоть и мусульмане,— помедлив, сказал Курбан,— но дела ваши, как у неверных.
— Что же это за дела?
— А колхоз... разве он мусульманское дело? Безвинных людей притесняете только потому, что они богаты... Женщин с путей шариата сбиваете. Школы открыли, где вере не учат. Зачем гаам они? А мечети, наоборот, закрыть хотите и сжечь.
— Колхоз значит — дело неверных? Ничего ты не смыслишь в этом, Курбан... Что худого, если будем вместе, на общей земле трудиться? Соединим силы и добьемся достатка! Кроме того, у каждого из нас свой надел есть. Советская власть дала нам землю, не требуя, чтобы за это ей кланялись. Богачей тебе жалко? Не жалей, Курбан! Они мешали народу и получили по заслугам. Новые школы открыли и еще откроем. Пусть наши дети растут грамотными, пусть ни одна из сторон света не будет для них загадкой... Учить наизусть Коран — дело хорошее, да только не станет от этого садом наш мир. Вот так, Курбан. А про остальное — что мне тебе сказать? Сказки. И мечети никто закрывать не собирается, и женщины вовсе не беспутны... Понял?
— Понял я или нет,— желчно сказал Курбан,— тебе-то какая польза?
— Да ты подумай, упрямец! Не ушел бы вслед за хозяином, была бы у тебя сегодня земля, вода... Кибитка была бы, возможно, женился бы. Вступил бы в колхоз, трудился и жил как человек.
— И без этого хорошо живу,— не отступал Курбан.— И не нуждаюсь ни в вашей воде и земле, ни в вашем колхозе.
— Смотри — горько пожалеешь еще об этом. Сотни раз обольется кровью твое сердце, но...
— Моя забота,— оборвал Юнуса Курбан.— Тебе-то что?!
— Жаль, не сочувствуешь ты нам.
— Да какой тебе прок в моем сочувствии? Что я могу сделать?
— Если захочешь—сумеешь помочь.
— Чем?
. — Помоги уйти отсюда.
Курбан расхохотался.
— Вы уйдете, а мне отвечать!
— Да не будешь ты отвечать! Тут тысячу и одну причину можно отыскать, и каждой оправдаться... Сам подумай,— в чем мы виноваты?
— Хозяин знает.
— Значит, не поможешь нам?
— Нет!—твердо сказал Курбан.— И хватит об этом.
— А я-то, наивный, думал, что ты — человек. А ты — раб. Раб с кольцом в ушах и тавром на лбу.
— Если бы ты сказал это моему приятелю-пешаварцу, он бы твой язык через затылок вытащил. Благодари бога, что я из Нилу.
— Хоть ты из Нилу, но твою рожу я и в день Страшного суда не желал бы видеть!
— Да и твоей я сыт,— усмехнулся Курбан.— Спи лучше. Один бог знает, останешься завтра жив или нет.
— Мертвый мужчина в тысячу раз лучше живой куклы вроде тебя!
— Хватит,— прикрикнул Курбан.— Остальное доскажешь завтра в веревочной петле.
И он с грохотом закрыл дверь.
— Гиена ты! Хуже гиены!— в отчаянии закричал Юнус, обоими кулаками колотя в дверь.
Не переставая, лил дождь.
Слышно было, как Юнус с тяжким вздохом вернулся на свое место.
— Ни к чему было,— сказал в непроглядную темноту Анвар.
— Что делать, брат мой!— помолчав, отозвался
Юнус.— Неразумный человек обольщает себя надеждой.
— И вы поверили, что он не проливал кровь? Лжет он, проклятый! Вчера один из моих товарищей именно его пулей был убит. Такие, как он, ко всему безразличные, хуже врага. Прикажет ему хозяин — он ребенка в колыбели задушит!
— Не мучай себя, брат мой,— тихо проговорил Юнус.— Каждый пожнет то, что посеял.
Дробно стучал по крыше дождь месяца хамал, и рокотал вдали гром. Гроза продолжалась.
— Брат!—сказал Анвар.
— Слушаю тебя,— отозвался Юнус.
— Я все думаю... Как это Таманно под дождем и ветром пришла к вам, в Пойгахджо! Не испугалась...
— Любит она тебя.
— Сейчас, верно, места не находит. И мать ее больна...
— Хорошая она девушка, Таманно. И тебе хорошей женой будет.
— Хотел в начале лета сватов послать.
Юнус промолчал. И снова навалилась на Анвара тоска. Неужто не бывать ему никогда с Таманно?! И никогда он не пошлет к ней сватов, никогда не возьмет за руку и не приведет в свой дом? Какое страшное слово: никогда!
— Брат!—опять позвал он.
— Да,— ответил Юнус.
— Вы говорили, что Зариф Барака в райцентр отправится...
— Да, он должен был не мешкая выйти в дорогу.
— Через перевал?
— Конечно.
— Длинная дорога. Он через сутки, не раньше, будет на месте. Ущельем надо было идти.
— Я ж объяснял тебе: те скорпионы из-под циновки... Халил и Ато... перекрыли нижнюю дорогу. Из села никого не выпускают.
— Странно,— задумчиво промолвил Анвар.— Ну, я понимаю, Ато — он человек состоятельный. И Хомид — у него земля, скот, доходы... Но Халил? Ведь он не богат.
Юнус вздохнул.
— Ты же знаешь, Анвар,— мягко, как ребенку, сказал он.
— Из-за сестры? Но одно дело враждовать со мной из-за того, что Сабохат вышла не за него, а за вас, и совсем другое — служить Усмон Азизу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
— А не покинул бы, так что — рога бы приобрел?
— Не приобрел бы ты рога, Курбан, не стал бы богачом — и никто из нас в богачи не вышел. Да мы вовсе не к этому стремимся. Мы обрели свободу, стали хозяевами земли и воды...
— Это меня не интересует.
— Отчего же?
Голубоватый свет проник через открытую дверь и на миг озарил весь хлев — от угла до угла. Затем свет померк, и низко над крышей пророкотал гром. Дрогнули стены хлева, и жалобно заскрипели балки. Анвар вздрогнул — и от резкого, слепящего света, й от исполинской силы грома. И снова вспыхнула молния, и снова голубоватый неживой свет выхватил из темноты бледные лица трех пленников. Прогремел гром — однако звучал он теперь не так сильно. Гроза уходила. Но дождь принялся колотить в крышу, казалось, с еще большим усердием, капли его, проникая сквозь щели, падали на пол.
— Небо словно продырявилось,— подал голос Анвар.
— Небо,— как эхо, откликнулся Каромат и, помолчав, добавил:— Горько плачет оно... нашу долю оплакивает.
— Пока корни в воде,— постарался утешить учителя Анвар,— есть надежда на урожай.
— Вырвали из воды мои корни!
— Не горюй. Не ты один.
— Не о себе я печалюсь, друг! Не влюблен ни в кого — значит, сердце спокойно. Жены и детей нет... Не придется, стало быть, мучиться, думать о том, как будут жить без меня. Я лишь о бедной моей матери горюю... об учениках... Славные они ребятишки. Ко мне привязались. И я их любил.
— Так говоришь, словно нож к твоему горлу приставили, и спасения нет.
— Эх, Анвар! Сердце горит... Бедная моя мама — что она будет делать без меня? О какую стену будет биться головой?! Я у нее один, и во мне — вся ее жизнь, вся ее надежда...
— Хватит,—оборвал учителя Юнус и окликнул Курбана, который поднялся с порога и собирался запереть дверь.
— Что тебе?— нехотя отозвался тот.— Неужели у тебя слова еще не иссякли?
— Не испугался грозы?— даже как будто с улыбкой спросил Юнус.
— Да-а... будто из пушки...
— Так вот, Курбан, я тебе снова говорю: зря ты покинул родину и зря стал хвостом Усмон Азиза. Разве ты богат, как он? Так почему же не думаешь о себе, а ему прислуживаешь — да еще с винтовкой?
— Он истинный мусульманин. А винтовка моя пусть тебя не смущает,— неуверенно пробормотал Курбан,— Я крови не проливал.
— Верю!— живо подхватил Юнус — Ведь мы односельчане и много лет знаем друг друга. Ты хороший, добрый человек, Курбан, с открытой душой и чистым сердцем. Но погляди получше вокруг себя. Вот ты говоришь, что Усмон Азиз истинный мусульманин. Так?
— Да.
— А мы кто—неверные?
— Хоть и мусульмане,— помедлив, сказал Курбан,— но дела ваши, как у неверных.
— Что же это за дела?
— А колхоз... разве он мусульманское дело? Безвинных людей притесняете только потому, что они богаты... Женщин с путей шариата сбиваете. Школы открыли, где вере не учат. Зачем гаам они? А мечети, наоборот, закрыть хотите и сжечь.
— Колхоз значит — дело неверных? Ничего ты не смыслишь в этом, Курбан... Что худого, если будем вместе, на общей земле трудиться? Соединим силы и добьемся достатка! Кроме того, у каждого из нас свой надел есть. Советская власть дала нам землю, не требуя, чтобы за это ей кланялись. Богачей тебе жалко? Не жалей, Курбан! Они мешали народу и получили по заслугам. Новые школы открыли и еще откроем. Пусть наши дети растут грамотными, пусть ни одна из сторон света не будет для них загадкой... Учить наизусть Коран — дело хорошее, да только не станет от этого садом наш мир. Вот так, Курбан. А про остальное — что мне тебе сказать? Сказки. И мечети никто закрывать не собирается, и женщины вовсе не беспутны... Понял?
— Понял я или нет,— желчно сказал Курбан,— тебе-то какая польза?
— Да ты подумай, упрямец! Не ушел бы вслед за хозяином, была бы у тебя сегодня земля, вода... Кибитка была бы, возможно, женился бы. Вступил бы в колхоз, трудился и жил как человек.
— И без этого хорошо живу,— не отступал Курбан.— И не нуждаюсь ни в вашей воде и земле, ни в вашем колхозе.
— Смотри — горько пожалеешь еще об этом. Сотни раз обольется кровью твое сердце, но...
— Моя забота,— оборвал Юнуса Курбан.— Тебе-то что?!
— Жаль, не сочувствуешь ты нам.
— Да какой тебе прок в моем сочувствии? Что я могу сделать?
— Если захочешь—сумеешь помочь.
— Чем?
. — Помоги уйти отсюда.
Курбан расхохотался.
— Вы уйдете, а мне отвечать!
— Да не будешь ты отвечать! Тут тысячу и одну причину можно отыскать, и каждой оправдаться... Сам подумай,— в чем мы виноваты?
— Хозяин знает.
— Значит, не поможешь нам?
— Нет!—твердо сказал Курбан.— И хватит об этом.
— А я-то, наивный, думал, что ты — человек. А ты — раб. Раб с кольцом в ушах и тавром на лбу.
— Если бы ты сказал это моему приятелю-пешаварцу, он бы твой язык через затылок вытащил. Благодари бога, что я из Нилу.
— Хоть ты из Нилу, но твою рожу я и в день Страшного суда не желал бы видеть!
— Да и твоей я сыт,— усмехнулся Курбан.— Спи лучше. Один бог знает, останешься завтра жив или нет.
— Мертвый мужчина в тысячу раз лучше живой куклы вроде тебя!
— Хватит,— прикрикнул Курбан.— Остальное доскажешь завтра в веревочной петле.
И он с грохотом закрыл дверь.
— Гиена ты! Хуже гиены!— в отчаянии закричал Юнус, обоими кулаками колотя в дверь.
Не переставая, лил дождь.
Слышно было, как Юнус с тяжким вздохом вернулся на свое место.
— Ни к чему было,— сказал в непроглядную темноту Анвар.
— Что делать, брат мой!— помолчав, отозвался
Юнус.— Неразумный человек обольщает себя надеждой.
— И вы поверили, что он не проливал кровь? Лжет он, проклятый! Вчера один из моих товарищей именно его пулей был убит. Такие, как он, ко всему безразличные, хуже врага. Прикажет ему хозяин — он ребенка в колыбели задушит!
— Не мучай себя, брат мой,— тихо проговорил Юнус.— Каждый пожнет то, что посеял.
Дробно стучал по крыше дождь месяца хамал, и рокотал вдали гром. Гроза продолжалась.
— Брат!—сказал Анвар.
— Слушаю тебя,— отозвался Юнус.
— Я все думаю... Как это Таманно под дождем и ветром пришла к вам, в Пойгахджо! Не испугалась...
— Любит она тебя.
— Сейчас, верно, места не находит. И мать ее больна...
— Хорошая она девушка, Таманно. И тебе хорошей женой будет.
— Хотел в начале лета сватов послать.
Юнус промолчал. И снова навалилась на Анвара тоска. Неужто не бывать ему никогда с Таманно?! И никогда он не пошлет к ней сватов, никогда не возьмет за руку и не приведет в свой дом? Какое страшное слово: никогда!
— Брат!—опять позвал он.
— Да,— ответил Юнус.
— Вы говорили, что Зариф Барака в райцентр отправится...
— Да, он должен был не мешкая выйти в дорогу.
— Через перевал?
— Конечно.
— Длинная дорога. Он через сутки, не раньше, будет на месте. Ущельем надо было идти.
— Я ж объяснял тебе: те скорпионы из-под циновки... Халил и Ато... перекрыли нижнюю дорогу. Из села никого не выпускают.
— Странно,— задумчиво промолвил Анвар.— Ну, я понимаю, Ато — он человек состоятельный. И Хомид — у него земля, скот, доходы... Но Халил? Ведь он не богат.
Юнус вздохнул.
— Ты же знаешь, Анвар,— мягко, как ребенку, сказал он.
— Из-за сестры? Но одно дело враждовать со мной из-за того, что Сабохат вышла не за него, а за вас, и совсем другое — служить Усмон Азизу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47