Отец по ночам забирался в бассейн и плескался в нем, даже когда уже наступили холода. Вода была усеяна листьями, но он прокладывал себе путь сквозь листву. Я стояла на краю, уговаривая его выйти. Когда он выходил, посреди бассейна оставалась чистая вода, и я видела в ней отражения голых веток.
Джулия немного успокоилась. Глаза ее были сухими, хотя она по-прежнему прикрывала их ладонью.
Казалось, ей не давала покоя мысль о родителях, а тут еще и Генри со своими выходками. Я пересказала ей все приятное, что говорил о ней мой брат, все комплименты, которые запомнила, и все замечания, которые можно было истолковать как комплименты. Затем перечислила все ее достоинства и умения.
— На самом деле все обстоит гораздо сложнее, — сказала она, и я подумала, что она расскажет, как все обстоит на самом деле.
Возможно, она это почувствовала, потому что продолжила:
— Иногда тебя любят и за твои слабости. То, что ты не можешь сделать, порой привлекательнее того, что можешь.
На секунду у меня возникла надежда на свой счет. Но любовь за слабости сама по себе казалась слабостью.
— По-моему, Генри тебя любит, — сказала я, но тут же поняла, что наверняка этого не знаю.
Она выглядела усталой.
Я поведала ей то, что видела своими глазами: с ней он вел себя иначе, чем с другими подругами, которых приводил домой. С ними он держался так, будто они оказались здесь случайно. Уже произнеся эти слова, я вспомнила, что он не сидел рядом с ней за десертом. Именно так он поступал со своими прежними подругами.
Джулия посмотрела мне в глаза.
— Он никогда не говорил, что любит меня.
Казалось, она хотела узнать, не слышала ли я от него этих слов, что обеспокоило меня еще больше.
— А ты когда-нибудь сама его об этом спрашивала? — осведомилась я и подивилась своему назидательному тону. Я вела себя так, будто что-то знала, хотя ровно ничего не знала, или же так, словно досконально изучила Генри и могу посоветовать ей, как с ним поступить.
Но ее лицо прояснилось, и она закивала, словно я угодила в самую точку.
Тогда я пошла на попятный и заговорила о том, что знала на самом деле. Рассказала о девушке, которую он привез как-то из Корнуэлла. На мой вопрос, является ли она его любовницей, он ответил: «Если даешь определение, значит, заранее все ограничиваешь рамками».
Джулия улыбнулась так, словно ей стало жаль эту девушку.
Казалось, сказанное мною убедило ее, что проблемы с Генри не являются слишком серьезными, но меня беспокоила мысль, что в действительности они вполне серьезны. Под конец я проронила:
— Если не повезет с Генри, у тебя есть еще Пепел.
Она усмехнулась и сказала, что Пепел уже несколько лет как умер.
— Ничего, — утешила я ее, — на свете есть много других лошадок.
* * *
Когда мы вернулись домой, свет горел только в гостиной, и Джулия шепнула:
— Я хочу поговорить с Генри.
— Желаю удачи, — ответила я, но тут же вошла бабушка, как будто она только нас и ждала.
И Джулия вынуждена была отправиться со мной в лишенный мужчин мир коек.
* * *
Я проснулась поздно. Бабушка уже уехала.
— Она не хотела тебя будить, — объяснила мама. — У нее в Филадельфии вечеринка, на которую она боится опоздать.
— Для нее тусовки — способ существования, — констатировала я.
Мама улыбнулась.
— Видела бы ты, какой хорошенькой она была в молодости.
Это заставило меня вспомнить бабушкины слова о том, что я тоже была бы хорошенькой, если бы постаралась. Но я не сказала матери, что чувствую себя уязвленной ее духом всепрощения. Я спросила:
— Мам, красота — это случайность?
— А как она великолепно держится! — не дала сбить себя с толку мама и пошла описывать плиссированную юбку с жесткими складками, высокие каблуки и белые перчатки, которые носила ее мать.
Я позволила ей закончить. Потом спросила, где Генри и Джулия.
— Они только что пошли играть в теннис. Почему бы и тебе не присоединиться к ним?
Я удивилась, что они играли в теннис, вместо того чтобы обсуждать свои проблемы. Возможно, они уже обо всем поговорили. Может, все уладилось.
Я прикрепила ракетку к багажнику велосипеда и покатила в сторону кортов.
Они только что закончили разминку. Увидев меня, Генри спросил:
— Хочешь поиграть?
Я сказала, что хочу посмотреть.
Подавала Джулия. Сразу было видно, что она в отличной форме. В каждом ее ударе чувствовались годы тренировок. Генри был самоучкой и колотил по мячу как попало — и его удары либо невозможно было брать, либо наоборот — мяч летел через ограду в лагуну.
Генри проиграл первый гейм; Джулия подошла к сетке.
Он спросил, в чем дело.
Она сказала:
— Поменяемся полями!
— О'кей, — сказал он.
Когда они проходили друг мимо друга, он хлопнул ее по заду ракеткой — просто так, легонько, — но в этом не было видно нежности.
Он так и не научился держать в ладони два мяча одновременно и один положил рядом с собой. Подача была лихая: он согнул колени и одновременно замахнулся ракеткой. Джулия с большим трудом отбила этот удар. Второй гейм закончился в пользу Генри, и он направился к сетке, не собрав для нее мячей.
— Меняемся местами, — сказала Джулия.
— Но ведь мы, кажется, уже менялись.
— На дополнительный гейм, — объяснила она.
Я сказала:
— Вы хорошо смотритесь, ребята.
Джулия спросила, не хочу ли я сыграть вместо нее, но я поблагодарила ее и села на велосипед.
Дома отец читал книгу, которую дала ему Джулия.
— Интересно? — спросила я.
— Хорошо написано, — ответил он.
И спросил, понравилась ли мне игра. Я сказала, что Джулия — прекрасный игрок.
— А Генри?
Я изобразила подачу Генри, и отец рассмеялся.
Тогда я сказала:
— Что-то у них не ладится.
— Это бывает, — отозвался отец.
Я посмотрела через лагуну на новый дом, который был уже готов. Он был огромен и напоминал карикатуру Уолта Диснея на дом Креза с его колоннами и искусно выложенной крышей, похожей на крутой берег. Я назвала его Дворцом на воде.
Мне стало грустно смотреть на него, и я спросила отца:
— Как ты думаешь, мы когда-нибудь вернемся всей семьей в Нантакет?
— Не знаю, милая, — отозвался он.
Ему хотелось знать, почему я грущу, вспоминая Нантакет. Сейчас он говорил со мной не так, как всегда; и если бы у меня были проблемы, он помог бы мне их решить, но я помнила, чем закончился наш последний разговор о Нантакете, и не была уверена, что можно безнаказанно высказывать все, что ты чувствуешь.
И тем не менее я попыталась это сделать. Мне не хватало слов, чтобы выразить свои ощущения, воссоздать солнечный свет, проникающий сквозь кроны старых деревьев, и ночной туман, который стлался по камням мостовой, и я качала перечислять в уме все, что могла вспомнить: концерт джазовой музыки, который мы слушали на пристани, демонстрацию немых фильмов в церкви, китобойный музей, куда мы заглядывали в пасмурные дни. Однако, уже начав говорить, я сообразила, что прошлым летом, которое мы там провели, мы ничего этого не делали. И мне стало невыразимо грустно при мысли о том, что это никогда больше не повторится — ни в Нантакете, ни где бы то ни было.
— Что с тобой? — спросил отец, и его голос был так нежен, что мне захотелось плакать, и я тут же разрыдалась. Он протянул мне свой носовой платок, пропахший трубочным табаком, который он носил в кисете в боковом кармане. — Что с тобой? — повторил он.
Я призналась, что скучаю по тем временам, когда мы наблюдали за звездами из обсерватории Марии Митчел и ловили рыбу в пруду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46