Какой полет фантазии! А дальше — киоски с мороженым, украшенные яркими желтыми и розовыми вывесками. Потом пошли простые дома и длинный неосвещенный участок трассы, и наконец мы въехали в сосняк, скрывавший наш дом от дороги.
Отец сменил старые, практически не дававшие света фонари на прожектора, и дорога была буквально залита огнями. На секунду я забыла о болезни отца и просто обрадовалась, что оказалась дома; вступая в яркий свет прожекторов, я, как обычно, пошутила: «Ат-ти-ка! Ат-ти-ка!»
Войдя на кухню, мы слегка пошатывались от головокружения после долгой дороги. Генри открыл холодильник.
Отец вышел к нам в пижаме и халате из индийской льняной полосатой ткани. Он поцеловал Генри и меня и сказал Ребекке, что рад с ней познакомиться. Он выглядел несколько бледным, и я вспомнила, что он перестал играть в теннис с тех пор, как заболел опоясывающим лишаем.
Мама появилась в купальном халате, ее волосы были с одного бока приглажены, с другого взбиты в замысловатый пучок. Сонным голосом она спросила, не желаем ли мы холодного цыпленка. Она всегда нам его предлагала.
Мы с Генри откупорили пиво, а Ребекка сказала, что уже успела попить воды, и это естественным образом привело нас к теме водоочистителей. Несмотря на то что шел уже второй час ночи, она прикрепила один прибор к нашему крану, чтобы продемонстрировать, как замечательно он работает.
Отец кашлял, и я боялась, что он подхватил бронхиальную инфекцию. Беспокоило меня и то, что он видел, как я переживаю. Я дала ему стакан воды, а потом налила себе.
Ребекка наблюдала, как мы пьем.
— Она ведь стала вкуснее, правда? — последовал ее вопрос.
Отец, казалось, размышлял.
— Она прошла тройную фильтрацию, — сказала Ребекка.
Я призналась, что не успела ее распробовать.
Ребекка предположила, что я, вероятно, вряд ли почувствую разницу, потому что курево притупило мои вкусовые рецепторы.
— По-моему, суть воды в том, что ее вообще не пробуют, — отозвалась я.
Генри взглянул на меня.
— Суть воды?
Я взяла свежие полотенца для Ребекки и провела ее в свою комнату. Мы уже давным-давно разобрали комплекс из нескольких коек, но комната все равно была маленькой, а теперь, когда мне предстояло разделить ее с Ребеккой, казалась еще меньше.
Я вышла, чтобы принести из машины сигареты. Я не курила в доме уже несколько лет, с тех пор как отец бросил курить; отчасти понимала, что мне не следует курить, отчасти делала вид, что вообще не курю.
В домах напротив лагуны не было света. Теперь, когда Лавледис был застроен, он походил скорее на пригород, чем на прибрежный поселок. Никаких болотистых участков, кустарников. Тут и там массивные строения и выложенные булыжником дворы.
Вернувшись в дом, Генри включил телевизор, и гостиную заполнил фильм, который демонстрировали по семнадцатому каналу.
Я спросила:
— Генри, неужели сейчас тебе надо это смотреть?
— Да, — ответил он, играя на воображаемой гитаре. — Особенно сейчас.
В течение минуты я была поглощена экранным зрелищем: сексуальные девицы носились на мотоциклах по Мейн-стрит.
— Послушай, — сказала я, — мне надо с тобой поговорить.
Он снова принялся изображать гитариста и одарил меня глуповатой улыбкой.
— По-моему, тебе не следовало бы так сильно опаздывать, — промолвила я. — Тебе просто перестанут доверять.
— На улицах пробки, — буркнул он и снова уткнулся в телевизор.
Я понимала, что моя речь лишена той силы воздействия, какой обладал Арчи, но тем не менее продолжала:
— Мы должны вести себя так, чтобы папа знал, что он может на нас положиться.
Генри повернулся и поглядел на меня, и мне показалось, что он обдумывал сказанное мною.
— Почему ты именно сейчас решила сказать, что тебя раздражает мое опоздание?
Тут вошла Ребекка.
— Что показывают? — поинтересовалась она.
— Цыпочек на мотоциклах, — ответил Генри. — Или мотоциклы на цыпочках.
— Какая пошлость, — сказала она, присев рядом с ним.
* * *
Когда я проснулась, постель Ребекки уже была убрана. Войдя на кухню, я увидела Генри, встряхивавшего коробку с апельсиновым соком.
— Где Ребекка? — спросила я.
Она сказала, что сбежала на дикую природу, чтобы писать картину.
— Она просто использует тебя, чтобы ездить на натуру, — подумала я вслух, а потом спросила, словно мне было еще двенадцать лет: — Это твоя новая подружка?
Генри пожал плечами.
Но я не унималась.
— Зачем ты привез ее сюда, если это не так?
— Она забавная, — ответил он. — И я подумал, что лучше, если здесь будет больше народу.
— Для кого лучше?
— Для всех.
— Ты не должен с ней спать, — сказала я.
— Та-ак, — протянул он. — Ты уже грубишь.
— Ты ей говорил что-нибудь о папе? — спросила я.
Он ответил:
— Конечно нет.
* * *
Генри и мама отправились поплавать под парусом, а я осталась на веранде с отцом. Он читал книгу о том, как была создана атомная бомба. Я редактировала Путтермана.
Спустя некоторое время я сказала:
— У меня к тебе вопрос.
Он кивнул.
— Почему ты никогда не говорил, что ты болен?
— Из эгоизма. Я не хотел думать об этом больше, чем необходимо.
— Я вовсе не выпытываю, чего именно ты пытался избежать. Мне хотелось бы знать причину, по которой ты не говорил это людям.
Он улыбнулся:
— Хорошо сказано.
Он снял очки и стал их протирать. Так он делал всякий раз, когда приводил в порядок свои мысли. Потом сказал, что главной причиной было его нежелание, чтобы люди обращались с ним как с больным, каковым — по его мнению — он не являлся.
И тут я решилась рассказать ему об Арчи.
Отец, казалось, не был расстроен. Он сказал, что рад, что у меня кто-то есть, на кого можно опереться, а это главное.
После чего он вернулся к атомной бомбе, а я — к Путтерману.
* * *
Мы обедали на веранде. На столе были вареный омар и мидии, кукуруза в початках, помидоры и свежий хлеб.
Ребекка к тому времени вернулась и умывалась перед обедом.
Генри сидел рядом со мной. Он кивнул в сторону блюда с мидиями и сказал: «Морские влагалища». Я посмотрела на них и поняла, что он имел в виду.
Мама обслуживала нас за столом.
— Тут все местное, кроме омара, — сказала она.
— Неужели и мидии местные? — спросила Ребекка. — Неужели такая чистая вода?
— Вода у нас замечательная, — весело отозвалась мама.
Она подала мне блюдо с маленькими «влагалищами». Я сказала:
— Спасибо, не надо.
— Джейн! — нахмурилась мама. — Эти мидии превосходны.
Несколько минут за столом царило молчание и слышался лишь хруст раковин, а потом отец начал покашливать, и я подумала, что, вероятно, поэтому мама в таком напряжении.
— Отличная кукуруза! — сказала я ей.
Отец спросил Ребекку, как продвигается ее работа над картиной, и она ответила: «Замечательно».
— Мне бы хотелось взглянуть, — сказала мама.
— Покажу, когда закончу, — отозвалась Ребекка.
После обеда отец сказал, что он устал. Мама последовала за ним в спальню, и я услышала ее слова: «Марти, милый, не нужно ли тебе чего-нибудь?»
8
Я проснулась рано и обнаружила, что мама плачет на кухне. Она всегда была ужасной плаксой. В карманах всех ее кофточек и халатов можно было найти скомканные носовые платки. Раньше я, как и все остальные, даже дразнила ее из-за этого. Я крепко обняла ее.
Мама сказала, что у отца высокая температура и его кашель усилился; сейчас он говорит по телефону с доктором Вишняком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46