На этот раз Генри поглощал свою порцию, как нормальный человек. (Обычно он набрасывался на початки и с хрустом торопливо обгрызал их до основания).
Отвечая на мамины расспросы, Джулия рассказала о своем брате, проживавшем в Сан-Франциско, и о сестре, уехавшей в Париж, и добавила, что оба собираются ежегодно по праздникам навещать родителей в Саутгемптоне. Джулия тщательно подбирала слова, и среди них попадались такие, которых я сроду не слышала. Она говорила так, словно пыталась устроиться на работу живым словарем.
Во взглядах, которые мама бросала в мою сторону, сквозило безмолвное предупреждение: не вздумай смеяться!
Джулия говорила медленно, зато крабов очищала вдвое быстрее любого из нас. Я попросила ее показать, как она это делает. Она указала мне на выступ со стороны брюшка, за который следовало тянуть, чтобы сразу снять панцирь. Генри наклонился к ней, чтобы тоже усвоить этот урок.
Папа стал расспрашивать об издательстве, где Джулия работала вместе с Генри. Она описала своего босса как редактора с утонченным вкусом и истинного джентльмена. Лицо моего брата расцвело веселой улыбкой, и он добавил:
— Каждое утро, когда мы вынимаем почту, мистер Мак-Брайд спрашивает: «Ну что, детки, обломилась нам какая-нибудь капуста?»
Я встречала этого джентльмена, когда посещала Генри, и сейчас передала слова мистера Мак-Брайда о том, что мой брат «Аарон» был незаменимым сотрудником.
Отец произнес почти про себя:
— Плутишка Аарон.
— Будем снисходительны к мистеру Мак-Брайду, — молвила Джулия. — Сделаем скидку на то, что он бейсбольный болельщик и восьмидесятилетний старец.
Я подумала: «Какие, однако, утонченные восьмидесятилетние старцы и болельщики посещают тусовку».
А потом спросила:
— На работе знают о ваших отношениях?
Отец глянул на меня с укоризной, но я ответила невозмутимым взглядом: «Разве я не вправе чем-то поинтересоваться?»
Генри сменил тему. На основной работе его повысили из врачей-практикантов до ассистента, и он рассчитывал обрадовать этой новостью родителей, но я сразу же заметила, что по крайней мере у отца это восторга не вызвало. О маме сказать что-либо трудно: в семье она носила маску. Причиной, как я поняла, был университет. Генри еще не решил, начнет ли он осенью заниматься в Колумбии.
Он переходил с места на место уже четыре раза, даже пять, если считать работу у Брауна. Причины своих переходов он всегда объяснял благоразумно и логично — речь шла о «выборе лучшего пути». Но меня интересовали те причины, о которых он умалчивал.
* * *
Когда пришла пора ложиться спать, мама сказала Джулии, что оставляет ее на мое попечение, и я поняла намек. Я провела Джулию через гостиную в мою спальню с несколькими встроенными койками, на которых вообще-то могли спать четверо, но только один с комфортом.
— Койки, — сказала она зачарованно. — Как в лагере.
«Нары, — подумала я. — Как в камере».
Я спросила, какую койку она предпочитает. Она выбрала нижнюю, значит, мне придется лечь на самую верхнюю. Я достала свежие полотенца и оставила Джулию одну, чтобы она разделась; потом постучала в дверь — и она сказала: «Входи!» Она уже укрылась, так что я погасила свет. Залезла на свою койку, стряхнула с простыни песок. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, но тут хлопнула дверь, и мне пришлось объяснять, что она не плотно прилегает к дверному косяку и потому будет открываться и захлопываться всю ночь. Последовали новые пожелания спокойной ночи, после чего я закрыла глаза и попыталась представить себе, что я в Нантакете.
У дома, который мы арендовали там каждый год, была своя «вдовья тропа» — квадратный портик над крышей, откуда, согласно преданию, жены капитанов высматривали корабли своих мужей. Ночами нам слышались скрипы и стоны. Однажды мне показалось, что я слышала на «вдовьей тропе» шаги. Похоже было, что в этом доме водятся привидения, способные до чрезвычайности напугать кого угодно.
Но если здесь и обитали какие-то привидения, то они не оплакивали мужей, пропавших в море, а хлопали дверями, изливая свое раздражение по самым банальным вопросам: например, почему им не дают кататься на водных лыжах?
Я не могла уснуть, находясь в одной комнате с Джулией, и чувствовала, что и ей не спится в моем присутствии. Мы бодрствовали в темноте и прислушивались друг к другу. Царившее в спальне безмолвие одновременно и сближало и разобщало нас, как при игре в гляделки. Я знала: Джулия только и ждет, когда я засну, чтобы прокрасться через гостиную в комнату Генри. Вскоре я услышала, как ее голые ступни прошлепали по деревянному полу и как со скрипом открылась и закрылась дверь его комнаты.
* * *
Отец и Генри отправились смотреть парусные шлюпки, поскольку отец давно мечтал купить парусник, но я решила, что они наверняка будут разговаривать о Колумбии.
Мы с мамой и Джулией пошли прогуляться по берегу. Я немного приотстала, высматривая стекляшки, унесенные с берега отливом и теперь сверкавшие на мелководье. Мама делилась с Джулией впечатлениями о выставке, на которой мы побывали, описывала серебряные блюда, столовую утварь и хрусталь, принадлежавшие королевским фамилиям, хотя Джулия уже видела эту экспозицию.
Музей напоминал дом богатой старухи, не желавшей принимать посетителей. Все разговаривали шепотом и старались ступать как можно тише, словно их там вообще нет. Мама, никогда не упускавшая случая кого-нибудь похвалить, написала в книге отзывов, что выставка прекрасно организована и очень полезна. Я приписала: «Мило и ужасно скучно».
Точно такое же ощущение я испытала, слушая разговор мамы с Джулией о столовой посуде. Им нравились одни и те же вещи, и они расхваливали их с одинаковым восторгом. И я подумала: Генри нашел себе еще одну мамулю.
* * *
Когда я сказала ему об этом, он ответил: «Да ты фрейдистка».
Джулия взяла на себя мои обязанности, она хлопотала на кухне, накрывала на стол и помогала маме — своему духовному близнецу — приготовить ужин.
Я сидела на кровати Генри, а он укладывал чемодан, чтобы отправиться обратно в Нью-Йорк. Пока мы разговаривали, он непрерывно что-то делал: возился с радиоприемником, листал журнал, настраивал гитару. Он не глядел на меня, но знал, что я все еще здесь со своим очередным вопросом наготове.
— Тебе следует почитать Фрейда, — сказал он и подошел к полке с книгами, взглянуть, нет ли чего-нибудь из Фрейда. Ничего не отыскав, он принялся рассуждать о том, каким великим писателем был Фрейд, словно именно об этом я хотела поговорить с ним в те короткие минуты, когда мы остались наедине в течение всего уикенда.
Я вспомнила, что нужно поблагодарить его за последнюю книгу, которую он прислал мне с работы, — одного норвежского философа, — и Генри спросил, прочитала ли я ее.
— Ага, — ответила я. — Целый день на нее потратила. И этот день показался мне длиннее месяца.
Он повернулся ко мне и проговорил:
— Тебе известно, что твой интеллектуальный коэффициент при каждом нашем разговоре колеблется вверх-вниз примерно на пятьдесят пунктов?
Я не знала, считать это похвалой или оскорблением, но мне не понравилось, как он смотрит на меня — словно с высоты своей новой жизни. И я сказала:
— Никому не нравится, когда ему в лицо говорят то, что о нем думают.
Генри улыбнулся и, возобновив поиски, сказал, что слушал лекции этого норвежского профессора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Отвечая на мамины расспросы, Джулия рассказала о своем брате, проживавшем в Сан-Франциско, и о сестре, уехавшей в Париж, и добавила, что оба собираются ежегодно по праздникам навещать родителей в Саутгемптоне. Джулия тщательно подбирала слова, и среди них попадались такие, которых я сроду не слышала. Она говорила так, словно пыталась устроиться на работу живым словарем.
Во взглядах, которые мама бросала в мою сторону, сквозило безмолвное предупреждение: не вздумай смеяться!
Джулия говорила медленно, зато крабов очищала вдвое быстрее любого из нас. Я попросила ее показать, как она это делает. Она указала мне на выступ со стороны брюшка, за который следовало тянуть, чтобы сразу снять панцирь. Генри наклонился к ней, чтобы тоже усвоить этот урок.
Папа стал расспрашивать об издательстве, где Джулия работала вместе с Генри. Она описала своего босса как редактора с утонченным вкусом и истинного джентльмена. Лицо моего брата расцвело веселой улыбкой, и он добавил:
— Каждое утро, когда мы вынимаем почту, мистер Мак-Брайд спрашивает: «Ну что, детки, обломилась нам какая-нибудь капуста?»
Я встречала этого джентльмена, когда посещала Генри, и сейчас передала слова мистера Мак-Брайда о том, что мой брат «Аарон» был незаменимым сотрудником.
Отец произнес почти про себя:
— Плутишка Аарон.
— Будем снисходительны к мистеру Мак-Брайду, — молвила Джулия. — Сделаем скидку на то, что он бейсбольный болельщик и восьмидесятилетний старец.
Я подумала: «Какие, однако, утонченные восьмидесятилетние старцы и болельщики посещают тусовку».
А потом спросила:
— На работе знают о ваших отношениях?
Отец глянул на меня с укоризной, но я ответила невозмутимым взглядом: «Разве я не вправе чем-то поинтересоваться?»
Генри сменил тему. На основной работе его повысили из врачей-практикантов до ассистента, и он рассчитывал обрадовать этой новостью родителей, но я сразу же заметила, что по крайней мере у отца это восторга не вызвало. О маме сказать что-либо трудно: в семье она носила маску. Причиной, как я поняла, был университет. Генри еще не решил, начнет ли он осенью заниматься в Колумбии.
Он переходил с места на место уже четыре раза, даже пять, если считать работу у Брауна. Причины своих переходов он всегда объяснял благоразумно и логично — речь шла о «выборе лучшего пути». Но меня интересовали те причины, о которых он умалчивал.
* * *
Когда пришла пора ложиться спать, мама сказала Джулии, что оставляет ее на мое попечение, и я поняла намек. Я провела Джулию через гостиную в мою спальню с несколькими встроенными койками, на которых вообще-то могли спать четверо, но только один с комфортом.
— Койки, — сказала она зачарованно. — Как в лагере.
«Нары, — подумала я. — Как в камере».
Я спросила, какую койку она предпочитает. Она выбрала нижнюю, значит, мне придется лечь на самую верхнюю. Я достала свежие полотенца и оставила Джулию одну, чтобы она разделась; потом постучала в дверь — и она сказала: «Входи!» Она уже укрылась, так что я погасила свет. Залезла на свою койку, стряхнула с простыни песок. Мы пожелали друг другу спокойной ночи, но тут хлопнула дверь, и мне пришлось объяснять, что она не плотно прилегает к дверному косяку и потому будет открываться и захлопываться всю ночь. Последовали новые пожелания спокойной ночи, после чего я закрыла глаза и попыталась представить себе, что я в Нантакете.
У дома, который мы арендовали там каждый год, была своя «вдовья тропа» — квадратный портик над крышей, откуда, согласно преданию, жены капитанов высматривали корабли своих мужей. Ночами нам слышались скрипы и стоны. Однажды мне показалось, что я слышала на «вдовьей тропе» шаги. Похоже было, что в этом доме водятся привидения, способные до чрезвычайности напугать кого угодно.
Но если здесь и обитали какие-то привидения, то они не оплакивали мужей, пропавших в море, а хлопали дверями, изливая свое раздражение по самым банальным вопросам: например, почему им не дают кататься на водных лыжах?
Я не могла уснуть, находясь в одной комнате с Джулией, и чувствовала, что и ей не спится в моем присутствии. Мы бодрствовали в темноте и прислушивались друг к другу. Царившее в спальне безмолвие одновременно и сближало и разобщало нас, как при игре в гляделки. Я знала: Джулия только и ждет, когда я засну, чтобы прокрасться через гостиную в комнату Генри. Вскоре я услышала, как ее голые ступни прошлепали по деревянному полу и как со скрипом открылась и закрылась дверь его комнаты.
* * *
Отец и Генри отправились смотреть парусные шлюпки, поскольку отец давно мечтал купить парусник, но я решила, что они наверняка будут разговаривать о Колумбии.
Мы с мамой и Джулией пошли прогуляться по берегу. Я немного приотстала, высматривая стекляшки, унесенные с берега отливом и теперь сверкавшие на мелководье. Мама делилась с Джулией впечатлениями о выставке, на которой мы побывали, описывала серебряные блюда, столовую утварь и хрусталь, принадлежавшие королевским фамилиям, хотя Джулия уже видела эту экспозицию.
Музей напоминал дом богатой старухи, не желавшей принимать посетителей. Все разговаривали шепотом и старались ступать как можно тише, словно их там вообще нет. Мама, никогда не упускавшая случая кого-нибудь похвалить, написала в книге отзывов, что выставка прекрасно организована и очень полезна. Я приписала: «Мило и ужасно скучно».
Точно такое же ощущение я испытала, слушая разговор мамы с Джулией о столовой посуде. Им нравились одни и те же вещи, и они расхваливали их с одинаковым восторгом. И я подумала: Генри нашел себе еще одну мамулю.
* * *
Когда я сказала ему об этом, он ответил: «Да ты фрейдистка».
Джулия взяла на себя мои обязанности, она хлопотала на кухне, накрывала на стол и помогала маме — своему духовному близнецу — приготовить ужин.
Я сидела на кровати Генри, а он укладывал чемодан, чтобы отправиться обратно в Нью-Йорк. Пока мы разговаривали, он непрерывно что-то делал: возился с радиоприемником, листал журнал, настраивал гитару. Он не глядел на меня, но знал, что я все еще здесь со своим очередным вопросом наготове.
— Тебе следует почитать Фрейда, — сказал он и подошел к полке с книгами, взглянуть, нет ли чего-нибудь из Фрейда. Ничего не отыскав, он принялся рассуждать о том, каким великим писателем был Фрейд, словно именно об этом я хотела поговорить с ним в те короткие минуты, когда мы остались наедине в течение всего уикенда.
Я вспомнила, что нужно поблагодарить его за последнюю книгу, которую он прислал мне с работы, — одного норвежского философа, — и Генри спросил, прочитала ли я ее.
— Ага, — ответила я. — Целый день на нее потратила. И этот день показался мне длиннее месяца.
Он повернулся ко мне и проговорил:
— Тебе известно, что твой интеллектуальный коэффициент при каждом нашем разговоре колеблется вверх-вниз примерно на пятьдесят пунктов?
Я не знала, считать это похвалой или оскорблением, но мне не понравилось, как он смотрит на меня — словно с высоты своей новой жизни. И я сказала:
— Никому не нравится, когда ему в лицо говорят то, что о нем думают.
Генри улыбнулся и, возобновив поиски, сказал, что слушал лекции этого норвежского профессора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46