Одеваясь, я услышала его голос в соседней комнате и обратила внимание не на слова, а на тон, которым они произносились. Отец говорил так, словно консультировался с другим врачом о состоянии их общего пациента.
Когда мама сообщила, что доктор Вишняк уговаривал их вернуться в Филадельфию, чтобы сделать рентгеновский снимок, я промолвила:
— Пойду будить Генри.
Она промолчала.
А я добавила:
— Наверное, я тоже понадоблюсь папе.
— О'кей, — ответила мама, хотя видно было, что ей этого не хотелось.
Мы завтракали на веранде. Генри развлекал нас рассказами о своем боссе Альдо, великом архитекторе из Италии. Целыми днями Альдо разыгрывал в офисе оперные сцены, из-за чего все вокруг казалось более значительным и драматичным.
Для наглядности Генри сымпровизировал оперу на тему вызова механика.
— Трансмиссия! — пропел он баритоном. — Нет, нет, нет! Такого у нас не бывает…
Отец настаивал, чтобы я осталась здесь и наслаждалась уикендом до конца.
— Я еду с вами, — заявила я. — Вы же не сможете вести машину.
— Мамочка отвезет меня, — сказал он.
— Когда она возила тебя в последний раз? — поинтересовалась я.
И напомнила ему, что она управляет машиной, как велосипедом. На спусках она выключала двигатель и снова включала его только тогда, когда машина останавливалась.
— Хватит тебе! — буркнула мама. Она показывала Генри, что лежит в холодильнике, когда в гостиную вошла Ребекка.
— Доктор Розеналь плохо себя чувствует, — сообщила ей мама. — Мы отвезем его в город.
— Он съел много мидий? — спросила Ребекка.
— Это не из-за мидий, — ответила мама.
Мне было жаль, что Ребекка, оказавшись в нашем доме, не знает, что здесь происходит.
В дверях отец пожал Ребекке руку и промолвил:
— Надеюсь, мы еще встретимся.
На секунду я подумала, что он имел в виду «если я буду жив», но тут же отбросила эту мысль.
— Я тоже надеюсь, — сказала я ей. — Спасибо за отличную воду. Генри сказал:
— Позвони мне.
* * *
Рентген не выявил никакой патологии, однако Эли — доктор Вишняк — привез к нам в дом баллон с кислородом, умещающийся в обычном портфеле. Баллон был размером с младенца и стоял возле кровати.
Отец, казалось, был рад, что оказался дома. Родители жили там уже много лет, и у них было все необходимое. Как только отец улегся в постель под свежую простыню и синее хлопчатое одеяло, ему, по всей видимости, стало лучше.
Я сказала об этом маме.
— Я так рада, что покрасила комнаты, — сказала она. — Теперь чувствуется разница.
— Да, — согласилась я, хотя и затруднилась бы сказать, с чем именно я соглашаюсь.
* * *
К обеду у отца понизилась температура, и он начал шутить. Глотнув воды, он сказал:
— Луиза, эта вода явно не прошла тройную фильтрацию.
Я взяла напрокат видеокассету с приключенческим фильмом, который ему нравился. Когда мы его смотрели, раздался телефонный звонок. Звонил Генри. Отец дал мне знак выключить видеомагнитофон, что я и сделала со словами: «Заткнись, ослиная задница!»
Отец фыркнул. Генри спросил:
— Отец в самом деле в порядке?
— В самом деле, — ответила я.
9
Прежде чем лечь, я позвонила Арчи, но он не подошел к телефону. На секунду я с беспокойством подумала, что он пьет. Но было четвертое июля, и я вспомнила: он собирался в этот день к Микки, чтобы с крыши его дома наблюдать фейерверк. Возможно, он задремал. Или вышел погулять… Но тут я спохватилась: Арчи не ходил на прогулки.
* * *
В поезде на Нью-Йорк я пыталась вспомнить, как он говорил: «В последнее время я принимаю антабус». И осознала, что фактически никогда не видела, как он принимает эти таблетки.
Вместо того чтобы ехать к нему, я отправилась на квартиру тети. Меня встретили духота и спертый воздух. Я открыла все окна. Затем пошла в тетин кабинет и позвонила ему.
Я пыталась обнаружить в его голосе признаки опьянения, но не уловила ничего подобного. Я передала ему слова отца, выразившего удовлетворение по поводу того, что у меня теперь есть опора в лице Арчи, а он ответил:
— Ты мне это уже говорила.
Я не поднимала вопроса о пьянстве с тех пор, как он заверил меня, что завязал. И мне трудно было затрагивать эту тему, что, казалось, подтверждало правдивость его слов.
— Ты ведь не пил, пока я была в отъезде, — подумала я вслух.
— Хоть тебя и подмывает спросить об этом, — отозвался он, — но лучше не надо. — И добавил: — Кажется, я не давал тебе повода для таких подозрений.
— Верно, — согласилась я.
— Вот и хорошо. Приходи.
И я пришла.
10
Наконец я закончила с Путтерманом и еще раз все перечитала, считая это экзаменом для себя. После я поняла, что меня больше волновала реакция Арчи, чем Мими, и это показалось мне неправильным. Я решила отдать рукопись ей, не показывая Арчи.
Она прочитала рукопись за один вечер и вызвала меня на следующий день к себе в кабинет. Она взяла свои духи, и я протянула ей руки.
— Филигранная работа, Джейн, — сказала она.
— Спасибо, — кивнула я.
— А где письмо? — спросила она.
— Письмо?
Она медленно произнесла:
— Письмо Путтерману.
Я подумала: «Ты хочешь даже, чтобы я написала письмо, которое пойдет за твоей подписью?»
Она принялась объяснять, что письмо автору должно содержать объяснение тех правок, которые мы внесли в текст романа. А также наше мнение касательно перспектив его издания.
— Хорошо, — сказала я и взяла рукопись.
* * *
— Филигранная работа, — сказала я себе по пути к Арчи. — Поистине тонкая работа.
После обеда я отдала ему рукопись, и он сразу же понес ее в свой кабинет. А спустившись через некоторое время вниз, сказал:
— Читается хорошо, милая.
— Мне нужно знать, считаешь ли ты, что я когда-нибудь достигну успехов в этом деле.
Он, казалось, размышлял.
Я добавила:
— Мне нужно знать, стану ли я когда-нибудь классным редактором.
— Да, — сказал он. — По-моему, ты уже сейчас классный редактор.
Я бросила на него сердитый взгляд. Я считала, рукопись нуждалась еще в доброй дюжине серьезных правок. Но он сказал, что моя тетя Рита любила повторять: «Лучший редактор — это невидимка». И добавил, что редакторы всегда находятся за ширмой, ибо трудятся не ради похвалы или славы, которые являются прерогативой писателя.
— Ты пользуешься славой, — заметила я.
— В узком кругу.
— Ограниченное самовосхваление, — резюмировала я.
Он посмотрел на меня. А я добавила:
— Не думаю, что слава достойна осуждения.
— Тебе нужны фанфары?
— Заткнись, — сказала я.
— Ты, кажется, грубишь, — сказал он и встал, чтобы убрать со стола.
* * *
В кровати, в темноте, он прошептал:
— Я обидел тебя, извини. — И добавил: — Ты нуждаешься в несколько большем поощрении.
— Я знаю, — ответила я.
— Ты действительно проделала прекрасную работу для старика Путтермана.
— Мими назвала ее филигранной.
Он повернулся и пристально поглядел на меня.
— Ты дала рукопись Мими прежде, чем показала мне?
— Да.
Он сел на кровати, отвернулся и закурил сигарету.
— Зачем надо было это делать? — спросил он, ставя меня в положение третьего лица.
— Ты верно сказал, что я нуждаюсь в большем поощрении с твоей стороны, — отозвалась я и тоже закурила. — Я всегда была готова положиться на твое суждение.
Он делал глубокие и частые затяжки, и по одному этому можно было понять, что он очень раздражен.
— Для меня твои суждения тоже кое-что значат, — сказал он наконец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46