Одна, но есть еще и вторая — к концу последнего дня
Скажи священнику, умирая, о том, что помнишь меня…
Да, смерть еще далеко…
Все еще впереди…
Не плачь…
На этой ноте отзвенела гитара, закончилась песня, завершился день. Все было предрешено и необратимо, записано в господень organizer. И необратимость будущего, сама мимолетность последнего мгновения тишины делала его, это мгновение, нестерпимо прекрасным и светлым. И каждый вобрал в себя света сколько смог, предчувствуя наступление ночи, и не ожидая от нее ничего хорошего чисто инстинктивно, хотя и думая, что рационально. И это последнее мгновение они все прочувствовали, попытались слегка затормозить и просмаковать, как бывалый курильщик смакует, растягивая, последнюю сигарету, если знает, что впереди — долгие дни без курева.
Потом Лебедь сказал:
— Ну, спасибо, капитан. Поеду водка пить, земля валяться.
Все начали расходиться. Майор сунул руки в карманы и зашагал вниз по склону, к перекрывшим дорогу БМД. Глеб, сунув гитару Васюку, решил его проводить до машины.
— Не бери дурного в голову, а тяжелого в руки, — сказал ему Лебедь на прощание. — Пока. Завтра я вас сменю.
Его «Уазик» выехал за ворота и покатился по «серпантину» обратно, в Гурзуф.
8. Непонятности
Над всей Испанией безоблачное небо…
Сигнал к началу войны 1936 года в Испании.
29 апреля, Москва,1946
Иконостас был собран в полном составе.
Пренеприятнейший (который, разумеется, себя пренеприятнейшим не считал, а полагал, напротив, милейшим человеком и радетелем о благах державы) слушал Маршала с пристальным вниманием. Остальные, напротив, занимались кто чем — рисовали в блокнотах чертей, что ли? За исключением Молодого, который молодым, конечно, тоже не был. Было ему хорошо за пятьдесят, но, как доказал в своей впоследствии подтвердившейся лжетеории Эйнштейн, все в мире относительно. Относительно самого Пренеприятнейшего и особенно — относительно Генерального, Молодой был еще каким молодым!
— Так тебя понимать надо, что наши войска Крым заняли? — спросил Пренеприятнейший.
— Территория Восточного Средиземноморья контролируется, — подтвердил Маршал.
— Тогда пора, вроде, приступать ко второй части плана, — «Пренеприятнейший» обратился к «Видному липу». — Пора ведь? Это по вашей части, товарищ К?
— Ох, пора, — кряхтануло Видное Лицо. — Сколько там, на Острове, задержано белогвардейцев?
— Тысяч пятьдесят, — сказал Маршал.
— Так, стало быть, потребуется пятьдесят эшелонов, — навскидку сказало Видное лицо. — Так это ж чепуха, капля в море.
— Не следует забывать, что будут новые… поступления, — напомнил «Окающий». Кстати, говорят, что этот… Лучников у тебя на Лубянке?
— А кто говорит? — перехватил вопрос «Замкнутый».
— Да… Слухом земля полнится, — отшутился «Окающий».
—Ай-яй-яй,… (отчество «Окающего»), да как же вы разным глупостям-то верите? Нет у меня никакого Лучникова. В бегах Лучников…
— Ничего… — отрубил «Пренеприятнейший». — Поймаем! И не таких ловили…
«Видное лицо» ничем себя не выдало. Ловите, братцы, ловите! Может, и впрямь кого поймаете… — он представил себе, какими эти две рожи будут завтра — Маршал и «Пренеприятнейший». И «Окающему» тоже перепадет говна-пирога…
Уже сейчас он наметанным ухом подмечал неуверенные нотки в голосе Маршала. Остальные не подмечали, а если и подмечали, то относили на счет своей значительности. Но мгновениями его охватывал холод: а что, если не рассчитал? Если крымцы и впрямь окажутся сущими бабами и позволят себя отыметь ни за так, за здорово живешь? Ох, и думать об этом не хотелось.
— Все-таки не хотелось бы никакого насилия, — тихо вставил Молодой. — Как-нибудь помягче, что ли. Какой-нибудь консенсус найти…
— Любишь ты… (имя Молодого), всякие мудреные слова, — шутливое неодобрение сквозило в словах «Окающего», но звучало оно где-то на грани, на которой, при желании, могло сойти за настоящее.
На том и строились отношения, пронизанные страхом и ненавистью: на игре оттенков, на тончайших непонятностях и двусмысленностях, где каждый шаг можно было истолковать так — а можно и этак, и все старались употреблять слова, смысл которых был не менее, чем трехзначным — чтобы в случае чего, отпереться: нет, я ЭТОГО не говорил, а если и говорил, то СОВСЕМ ДРУГОЕ имел в виду, а если и ЭТО имел в виду, то хотел уж точно ТРЕТЬЕГО, а ЧЕТВЕРТОЕ сделал, а ПЯТОГО ждал, а ШЕСТОЕ…
— Народной любви хочет… — буркнул «Пренеприятнейший», — Девка красная…
Краем сознания «Видное лицо» отметило эту реплику «Молодому», но ход его размышления не прерывался.
Если верить Востокову, Чуфут-Кале начал сопротивляться еще днем. Да, очень кстати какой-то болван сбил Чернока, очень кстати. Теперь — добиться от Востокова «Красного пароля», наверняка ребята из Чуфут-Кале постараются сами передать «Красный пароль», но — чем черт не шутит, вдруг у них не получится?
Без сомнения, Маршал рассчитывает на то, что Чуфут-Кале будет раздавлен в ближайший час. Спит и видит, как туда подвозят тяжелые тонны взрывчатки и равняют скалы с землей — вместе с вырубленной в них военной базой и ребятами, ее защищающими. Неожиданно Видное Лицо прониклось к этим белогвардейцам теплой симпатией. Держитесь, ребята, держитесь! Вам бы только до утра досидеть, а там уж — поднимется весь Крым… И идиот-Маршал, а вместе с ним и его шеф, Пренеприятнейший, на утреннем заседании полетят из Политбюро вверх тормашками. А на их место сядет он — Миротворец, Воссоединитель, умница, красавец, страж правды и порядка — только бы все получилось как надо! Но вся прелесть ситуации заключается в том, что даже если не все получится как надо, то он, Видное Лицо, ничем не рискует. Востокова и Сергеева — в расход, от мертвых никто ничего не узнает — и голова цела.
Маршал опять что-то трепал: об авианосцах «Минск» и «Киев», взявших под контроль Феодосийскую и Севастопольскую бухты, о двух мотострелковых дивизиях, высаженных в Севастополе, Керчи и Феодосии, о «голубых беретах», контролирующих аэродромы… Честно говоря, Маршала бы уже сейчас здорово тряхнули, если бы о Видное Лицо, оторвал от стула задницу и сказал, все, что ему стало известно по секретным каналам — от полковника Сергеева и других агентов в Крыму. Но ему не нужно было, чтобы Маршала тряхнули, а Пренеприятнейший, в свое время торопивший начать присоединение, и торпедировавший кузенковскую идею мирной, постепенной ассимиляции, остался цел. Ах, Марлуша, знал бы ты, в чью дудочку играешь… Он вспомнил доклад Сергеева: что Марлен нес в свой последний вечер в гостинице Третьего Казенного Участка, какую-то бредятину об Основополагающей… Он потом прослушал записи, а сейчас вдруг неожиданно подумал, что Марлен был, в сущности, прав — наверное, допился до настоящих откровений. Основополагающая крутит нас всех, вопреки разуму и воле — вот ведь, и полтора месяца назад в этом кабинете было принято самое кретиническое из решений, возможных в данной ситуации: оккупировать Крым. Причем вдвойне кретинизмом было маскировать эту оккупацию под военно-спортивную игру. Еще бы бантики десантникам налепили и танцевать приказали! И сам он, «Видное Лицо», голосовал ЗА этот идиотизм — а попробовал он проголосовать против, или еще того хуже: встать и сказать: что за бред вы несете, товарищи?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184