набросил эту хламиду на плечи и явился в кухню.
Все было именно так: она сидела и курила. Только она еще и плакала.
Артем зажег плиту и поставил чайник, сняв, по ночному времени, свисток. Потом, несмотря на слабое сопротивление, перетащил Тамару в кресло и посадил к себе на колени.
— Давай. Рассказывай.
…Ее просто по стенке размазали. У нее характер бешеный, как порох, а защитник, сволочь, это использовал. Выставил ее форменной истеричкой, чуть ли не идиоткой. На предварительном следствии она на одного указала неточно, это был подставной, его там не было и быть не могло в ту ночь, защитник за это уцепился и оправдал всех, понимаешь, всех! Он выставил Рахиль “ненадежным свидетелем”, а Фат уже мертва, а я не считаюсь свидетелем, потому что я не видела, кто это сделал! Этот законник, вонючка, вытянул из нее, что ее напоили, ему наплевать, что насильно, он сказал, что это не имеет значения! Ты понимаешь, не имеет значения! Он… он такие вопросы задавал! Он…
— Я понял, — Артем погладил ее по щеке, на секунду прижав большой палец к губам. — Этому типу нужно прочистить задницу ершом для танковых пушек. Рахиль после всего этого пошла, напилась вусмерть и въехала на машине в пожарный гидрант… Насколько я понимаю, оставив вас обеих пешими.
— Вот уж это совсем неважно.
“Еще как важно”, — подумал он. Это значит, теперь каждое утро она будет отправляться в Качу общественным транспортом, и проклятый автобус украдет у них еще полчаса времени… Он бы отдал ей свой джип, если бы тот был еще жив: гараж, куда Арт поставил “хайлендер”, попал под бомбу.
— Дальше, — сказал он.
— Думаешь, есть какое-то “дальше”?
— Думаю, есть… Давай выключим чайник, выкипит сейчас к чертовой матери… Одни только неприятности подруги не могли довести тебя до такого состояния. Что случилось с тобой?
— Я сняла обвинение.
— ???
— Я отказалась свидетельствовать по делу об изнасиловании. О том, как меня изнасиловали. Потому что по закону это может получиться никакое не…
— Я понял.
— Хватит с меня этого дерьма…
— Я понял. Ты уверена…
— Да! Ничего я больше не хочу. Никакой долбаной справедливости. Справедливость — это значит, что ты горишь в вертолете, тебя разрывает на кусочки пулями, а потом тебе говорят, что ты дешевая блядь.
— Я этим займусь.
— Вот уж не надо.
— Вот уж надо. Потому что у меня немного другое понимание справедливости. По правде говоря, мне уже сейчас хочется поехать к этому крючкотвору и посмотреть, как он выглядит изнутри.
— И принести мне голову майора на блюде…
— На серебряном? Я уже обещал прогнать красных, чтобы мы могли нормально пожениться — и что вышло?
— Ну, обещание ты сдержал…
— Да… как в новелле про обезьянью лапу…
Он обнял Тамару, положив ее голову к себе на плечо.
— Я себе не хозяин. И не знаю, когда это закончится… Похоже, что мы ценой тяжелой и упорной борьбы поменяли шило на мыло.
— Да, — ее голова шевельнулась на его плече. — Похоже на то…
Чай был очень крепким и горячим. Тамара уснула быстро, а он еще постоял на галерейке, опоясывающей дом по второму этажу.
Тревожно было на душе. Подавая свой “меморандум”, он не думал, что идея будет встречена и пройдет так легко. Напротив, ожидал, что ее завернут — в порядке бреда. Но ее не только не заворотили: приняли, и даже не стали настаивать на своем варианте!
И одновременно — мерзкое сегодняшнее происшествие; дело, закрытое “за отсутствием состава преступления”, и тамарин отказ добиваться справедливости… Ведь еще три недели назад этих насильников бы кастрировали вручную; о том, чтобы оправдать их, не могло быть и речи… И такое короткое время спустя — такой поворот.
“Ты параноик. Ты везде видишь какую-то систему. Даже если ее там нет. Представь себе на минуту, что это — случайное совпадение”.
Представил. Получилось плохо. Еще в юности он выдумал афоризм: случайность — неосознанная закономерность.
Чувствовалось, что Адамс и Кронин в свою очередь чего-то не договаривают. Проект “Дон” был сделан за пять дней; господа командующие обсасывали его две недели — с кем? Нет, конечно, у них было полно других дел, проект мог две недели просто пролежать под сукном… Не-ет, разговор оставил далеко не такое впечатление. Меморандум оба, похоже, знали напамять. И приняли его, вот, что самое главное. Завтра будет готов приказ по армии… Как это вяжется с чрезмерно либеральной линией по отношению к пленным? И существует ли вообще такая “линия”? Не есть ли этот случай, к примеру, частной инициативой молодого ретивого адвоката, который работает на свою репутацию?
Ты, псих, иди спать.
Как говорила незабвенная Скарлетт О’Хара, об этом я подумаю завтра. Нет, уже сегодня, если быть точным…
* * *
Москва, 1 июня 1980 года, 2215-2220
На какое-то время Молодой застыл, не говоря ни слова и прижимая к уху трубку, в которой шуршала напряженная тишина. Потом он спросил:
— Что вы… имеете в виду?
— Ставрополь. То дело с приписками, дело, в котором вы проявили такую необходимую для партийца принципиальность и твердость…
О, Господи! Молодой промакнул пятнышко платочком.
— Я вспомнил, — сказал он. — Но это не телефонный разговор.
— Когда угодно и где угодно, — покладисто согласился голос.
— Но у меня нет времени.
— Нехорошо забывать старых друзей, Имя-Отчество. Я понимаю, сейчас у вас напряженное время, тасазать, страда (говоривший на южный лад скомкал согласные, и Молодой уловил в этом насмешку, поскольку сам до сих пор не отделался от южно-русского говора). Я мог бы обратиться с этим к кому-нибудь другому. Например, к вашей жене. Она, как общественный деятель, как вы думаете, сможет помочь?
Молодой ощутил томление в груди. Ему страшно было даже подумать, что будет, если ставропольская история всплывет сейчас. Но что будет, если его жена узнает об одной маленькой подробности этой истории (подробность звали Лида и работала она когда-то учительницей в музыкальной школе, а Молодой приглашал ее заниматься на пианино со своей дочерью) — об этом ему думать было еще страшнее.
Сейчас от него требовалось то, что для него всегда было хуже всякой пытки и смерти — он должен был быстро принять самостоятельное решение.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Завтра я поеду на дачу. Знаете, где это?
— В общих чертах…
Молодой назвал шоссе и километр.
— Только же ж вы не опаздывайте, — сказал он. — Я там буду два часа, не больше.
— Конечно, — все так же покладисто согласился неизвестный.
Положив трубку, Молодой сел в кресло, осторожно щупая живот. Давала о себе знать язва — профессиональная болезнь всех членов ЦК.
* * *
Симферополь, 1 июня 1980 года, 0805-0815
— Андрей, — Верещагин не часто обращался к своему адъютанту по имени, и почти всегда это указывало на намерение задать личный вопрос. — Я понимаю, что с моей стороны это большая бестактность… Но у вас нет телефона господина Пепеляева?
— Ну, почему же бестактность… — Гусаров достал из кармана записную книжку. — Вот он, телефон господина Пепеляева. Хотите, я позвоню ему от вашего имени?
— Это не входит в круг ваших обязанностей.
— Я знаю, сэр.
Артем переписал телефон в блокнот.
— Не надо, Андрей, спасибо. В ближайшее время мне нужно собрать вместе полковника Казакова, полковника Краснова, полковника Шлыкова, подполковника Шепелева, подполковника Шалимова, полковника Ровенского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184
Все было именно так: она сидела и курила. Только она еще и плакала.
Артем зажег плиту и поставил чайник, сняв, по ночному времени, свисток. Потом, несмотря на слабое сопротивление, перетащил Тамару в кресло и посадил к себе на колени.
— Давай. Рассказывай.
…Ее просто по стенке размазали. У нее характер бешеный, как порох, а защитник, сволочь, это использовал. Выставил ее форменной истеричкой, чуть ли не идиоткой. На предварительном следствии она на одного указала неточно, это был подставной, его там не было и быть не могло в ту ночь, защитник за это уцепился и оправдал всех, понимаешь, всех! Он выставил Рахиль “ненадежным свидетелем”, а Фат уже мертва, а я не считаюсь свидетелем, потому что я не видела, кто это сделал! Этот законник, вонючка, вытянул из нее, что ее напоили, ему наплевать, что насильно, он сказал, что это не имеет значения! Ты понимаешь, не имеет значения! Он… он такие вопросы задавал! Он…
— Я понял, — Артем погладил ее по щеке, на секунду прижав большой палец к губам. — Этому типу нужно прочистить задницу ершом для танковых пушек. Рахиль после всего этого пошла, напилась вусмерть и въехала на машине в пожарный гидрант… Насколько я понимаю, оставив вас обеих пешими.
— Вот уж это совсем неважно.
“Еще как важно”, — подумал он. Это значит, теперь каждое утро она будет отправляться в Качу общественным транспортом, и проклятый автобус украдет у них еще полчаса времени… Он бы отдал ей свой джип, если бы тот был еще жив: гараж, куда Арт поставил “хайлендер”, попал под бомбу.
— Дальше, — сказал он.
— Думаешь, есть какое-то “дальше”?
— Думаю, есть… Давай выключим чайник, выкипит сейчас к чертовой матери… Одни только неприятности подруги не могли довести тебя до такого состояния. Что случилось с тобой?
— Я сняла обвинение.
— ???
— Я отказалась свидетельствовать по делу об изнасиловании. О том, как меня изнасиловали. Потому что по закону это может получиться никакое не…
— Я понял.
— Хватит с меня этого дерьма…
— Я понял. Ты уверена…
— Да! Ничего я больше не хочу. Никакой долбаной справедливости. Справедливость — это значит, что ты горишь в вертолете, тебя разрывает на кусочки пулями, а потом тебе говорят, что ты дешевая блядь.
— Я этим займусь.
— Вот уж не надо.
— Вот уж надо. Потому что у меня немного другое понимание справедливости. По правде говоря, мне уже сейчас хочется поехать к этому крючкотвору и посмотреть, как он выглядит изнутри.
— И принести мне голову майора на блюде…
— На серебряном? Я уже обещал прогнать красных, чтобы мы могли нормально пожениться — и что вышло?
— Ну, обещание ты сдержал…
— Да… как в новелле про обезьянью лапу…
Он обнял Тамару, положив ее голову к себе на плечо.
— Я себе не хозяин. И не знаю, когда это закончится… Похоже, что мы ценой тяжелой и упорной борьбы поменяли шило на мыло.
— Да, — ее голова шевельнулась на его плече. — Похоже на то…
Чай был очень крепким и горячим. Тамара уснула быстро, а он еще постоял на галерейке, опоясывающей дом по второму этажу.
Тревожно было на душе. Подавая свой “меморандум”, он не думал, что идея будет встречена и пройдет так легко. Напротив, ожидал, что ее завернут — в порядке бреда. Но ее не только не заворотили: приняли, и даже не стали настаивать на своем варианте!
И одновременно — мерзкое сегодняшнее происшествие; дело, закрытое “за отсутствием состава преступления”, и тамарин отказ добиваться справедливости… Ведь еще три недели назад этих насильников бы кастрировали вручную; о том, чтобы оправдать их, не могло быть и речи… И такое короткое время спустя — такой поворот.
“Ты параноик. Ты везде видишь какую-то систему. Даже если ее там нет. Представь себе на минуту, что это — случайное совпадение”.
Представил. Получилось плохо. Еще в юности он выдумал афоризм: случайность — неосознанная закономерность.
Чувствовалось, что Адамс и Кронин в свою очередь чего-то не договаривают. Проект “Дон” был сделан за пять дней; господа командующие обсасывали его две недели — с кем? Нет, конечно, у них было полно других дел, проект мог две недели просто пролежать под сукном… Не-ет, разговор оставил далеко не такое впечатление. Меморандум оба, похоже, знали напамять. И приняли его, вот, что самое главное. Завтра будет готов приказ по армии… Как это вяжется с чрезмерно либеральной линией по отношению к пленным? И существует ли вообще такая “линия”? Не есть ли этот случай, к примеру, частной инициативой молодого ретивого адвоката, который работает на свою репутацию?
Ты, псих, иди спать.
Как говорила незабвенная Скарлетт О’Хара, об этом я подумаю завтра. Нет, уже сегодня, если быть точным…
* * *
Москва, 1 июня 1980 года, 2215-2220
На какое-то время Молодой застыл, не говоря ни слова и прижимая к уху трубку, в которой шуршала напряженная тишина. Потом он спросил:
— Что вы… имеете в виду?
— Ставрополь. То дело с приписками, дело, в котором вы проявили такую необходимую для партийца принципиальность и твердость…
О, Господи! Молодой промакнул пятнышко платочком.
— Я вспомнил, — сказал он. — Но это не телефонный разговор.
— Когда угодно и где угодно, — покладисто согласился голос.
— Но у меня нет времени.
— Нехорошо забывать старых друзей, Имя-Отчество. Я понимаю, сейчас у вас напряженное время, тасазать, страда (говоривший на южный лад скомкал согласные, и Молодой уловил в этом насмешку, поскольку сам до сих пор не отделался от южно-русского говора). Я мог бы обратиться с этим к кому-нибудь другому. Например, к вашей жене. Она, как общественный деятель, как вы думаете, сможет помочь?
Молодой ощутил томление в груди. Ему страшно было даже подумать, что будет, если ставропольская история всплывет сейчас. Но что будет, если его жена узнает об одной маленькой подробности этой истории (подробность звали Лида и работала она когда-то учительницей в музыкальной школе, а Молодой приглашал ее заниматься на пианино со своей дочерью) — об этом ему думать было еще страшнее.
Сейчас от него требовалось то, что для него всегда было хуже всякой пытки и смерти — он должен был быстро принять самостоятельное решение.
— Ну, хорошо, — сказал он. — Завтра я поеду на дачу. Знаете, где это?
— В общих чертах…
Молодой назвал шоссе и километр.
— Только же ж вы не опаздывайте, — сказал он. — Я там буду два часа, не больше.
— Конечно, — все так же покладисто согласился неизвестный.
Положив трубку, Молодой сел в кресло, осторожно щупая живот. Давала о себе знать язва — профессиональная болезнь всех членов ЦК.
* * *
Симферополь, 1 июня 1980 года, 0805-0815
— Андрей, — Верещагин не часто обращался к своему адъютанту по имени, и почти всегда это указывало на намерение задать личный вопрос. — Я понимаю, что с моей стороны это большая бестактность… Но у вас нет телефона господина Пепеляева?
— Ну, почему же бестактность… — Гусаров достал из кармана записную книжку. — Вот он, телефон господина Пепеляева. Хотите, я позвоню ему от вашего имени?
— Это не входит в круг ваших обязанностей.
— Я знаю, сэр.
Артем переписал телефон в блокнот.
— Не надо, Андрей, спасибо. В ближайшее время мне нужно собрать вместе полковника Казакова, полковника Краснова, полковника Шлыкова, подполковника Шепелева, подполковника Шалимова, полковника Ровенского.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184