Кронин задумался. Если советские солдаты начнут стрелять в его солдат — должен ли он отдавать приказ открыть ответный огонь? Он не сомневался, что такой приказ понадобится, ибо ни один из форсиз самовольно не поднимет оружия против советского бойца. Отдать такой приказ — и на какую кровь, на какую войну он обречет две стороны, желающие соединится мирно? Но видеть, как падают под пулями его мальчики и не отдать приказ «Огонь!» — способен ли он, Кронин, офицер и джентльмен, присягавший на верность народу Крыма — а значит, и матерям этих мальчиков — способен ли он на такую подлость во имя великой цели, торжества Идеи Общей Судьбы?
А скорее всего, даже не в нем дело. Его может и не быть в этот момент рядом. А младшие офицеры — как они разрешат эту дилемму?
Капитан Замятин… Вот, кто поломает голову, душу и сердце. Один из фантов ИОСа, блестящий офицер — променяет ли он своего друга, скажем, поручика Барлоу, на Идею? Подполковник Ровенский, аполитичный служака? Капитан Карташов? Поручик Шмидт? Капитан Верещагин?
Ему не давало покоя совещание, которое он застал в конференц-зале при спущенных шторах.
Войдя в свой кабинет, он нажал кнопку селектора и приказал дежурному офицеру поднять весь офицерский состав, и пусть зайдут к нему, как только будут готовы.
Когда офицеры собрались, полковник кратко ознакомил их с ситуацией.
— Хочу подчеркнуть, — напоследок с нажимом сказал Кронин, — огромную долю личной ответственности каждого из вас. Подчас избежать боя сложней, чем выиграть его. Ваша задача — проконтактировать с советскими войсками тихо и мирно.
— Господин полковник, — как только Кронин замолк, подполковник Ровенский поднял палец, — у вас есть основания предполагать, что это будет сложно сделать?
Полковник взвесил свой ответ и нашел его весьма нелегким.
— Господа офицеры, по последним сведениям, поступившим в тактический центр, крымские военнослужащие после сдачи подвергаются изоляции. Правомерно ожидать чего-то подобного и в отношении нас. Пусть для вас не будет неожиданностью, если к вам станут относится как к военнопленным. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Я понимаю, в какую фикцию превращается в таком случае присяга и не настаиваю на безусловном ее исполнении. Иными словами, тот, кто хочет, может уйти из батальона. Дезертирством это считать я не буду.
Пауза застывшая после этих слов, хрустнула сухим голосом поручика Шмидта:
— Вы оскорбляете нас, ваше высокоблагородие.
— Прошу прощения, — произнес Кронин. — Значит никто из вас не отказывается от интернирования?
— Мы — офицеры форсиз, — подытожил подполковник Ставраки. — И останемся ими до тех пор, пока Крымская Армия существует. Давайте считать эту тему закрытой.
—Alright, — согласился Кронин. — Тогда приказ на сегодня: собрать личный состав и разъяснить им все, что я разъяснил вам здесь. И, как бы вам это ни было противно, господин майор, повторить прозвучавшее здесь предложение. После чего приступить к обычным дневным обязанностям. То же самое разъяснить второй роте, когда она вернется из тактического центра для отдыха.
Дальше все пошло своим порядком. Офицеры собрали унтеров, те солдат, в двух словах была обрисована общая картина и встречена нижними чинами с некоторым недоумением: ясное дело, советские коллеги должны будут на время поместить их в специальные учебно-тренировочные центры, чтобы дать возможность овладеть хотя бы самыми примитивными навыками солдат СССР. Опять же, заменить форму, переформировать, может быть… И какой дурак в такой ситуации будет сопротивляться?
С этим недоумением солдаты и разошлись — на учебу, на стрельбы, на отдых…
Центром оперативной информации стала караулка, где солдаты, несшие дежурство, слушали радио. Советский Союз, как назло, передавал «Лебединое озеро», которое никак не соответствовало сегодняшнему настроению солдат и унтера. Поэтому настройка была мгновенно переведена на «Радио-Миг». Под «Smoke on the water» расчертили листик из унтерского блокнота, достали кости и, благословясь, начали партию в американский покер.
Около одиннадцати утра передали, что советские уже в Бахчисарае.
В глазах проигравшего в пух и прах рядового Костюченко затеплилась надежда.
— Вот сейчас здесь будут… — сказал он. — И не доиграем…
— Бросай, — рядовой Хесс подтолкнул ему стаканчик с костями. — Меньше работай языком, больше руками.
Время шло, а надежды Костюченко не оправдывались. Он уже был должен Хессу тридцать четыре тичи, Смирнову — восемь и Андронаки — двенадцать с половиной, когда на дороге, петляющей между холмами, показалась голова советской танковой колонны.
Быстрее танков в батальоне оказались советские БМД, ехавшие от Почтовой. Свернув с дороги, машины начали окружать базу. Из люков выскакивали «голубые береты» и, рассыпаясь цепью, двигались к батальону короткими перебежками, время от времени залегая с оружием.
— Чего это они? — удивился Костюченко.
— Ты не отвлекайся, ты бросай.
Момент был драматический. После двух бросков у Костюченко имелась на руках пара шестерок. Столбики пар и троек уже полностью закрылись, спасти рядового могло только каре.
Костюченко принялся сосредоточенно громыхать костями в стаканчике.
— Паркинсон, — буркнул Хесс.
— Нервная дрожь, — поправил его Андронаки.
Костюченко шмякнул стаканчик донышком вверх, затаил дыхание, открыл кости…
— Ты гляди — покер! — поразился Новак.
Рык БМД приблизился и замер метрах в двадцати от КПП.
— Эй, на посту! — раздался крик со стороны советских. — Выходи по одному без оружия! Считаю до десяти, потом открываю огонь на поражение!
— Серьезные парни, — по-английски сказал Хесс.
— Раз… Два…
Новак, не вынимая сигары изо рта, вышел с поднятыми руками. За ним — Хесс, Андронаки, Смирнов и Костюченко.
От цепи БМД шло человек десять «голубых беретов».
— Ты не забудь, Костюк, с тебя сорок, — Сказал Смирнов.
— А в пересчете на рубли? — тихо спросил Костюченко.
— Shut up! — рыкнул Новак.

* * *
В изысканном языке Парижа, в пряных диалектах Лангедока и Гаскони, в подсоленном наречии Бретани и Нормандии насчитывается около шестисот слов, оборотов и выражений, которыми обозначается самая древняя из игр и те части тела, которые принимают в ней участие. И это кое-что говорит о французах.
В русском языке есть столько же, а то и больше выражений для обозначения выпивки, связанных с ней ритуалов и ее последствий. И это кое-что говорит о русских.
Русский человек не просто выпивает, он может принять, а может и врезать, может клюкнуть, а может дерябнуть, может хлопнуть, тяпнуть, дернуть, вздрогнуть, поддать, двинуть, опрокинуть, навернуть, бахнуть, выкушать, дербалызнуть, вжарить, хряцнуть, забухать, может на этом остановиться или напиться вдрызг, нажраться в дупель, набраться в стельку, накушаться в хлам, нализаться в дребадан, насосаться в пень, намазаться в сосиску, в полено, вусмерть, до ушей, до чертиков, до квадратных глаз, до зеленых веников, как зюзя, как падла, как сорок тысяч братьев, а поутру поправиться, похмелиться, заполировать или опять же принять…
Планируя праздник «Весна», спортсмены из Минобороны не учли одной особенности, вообще характерной для русских праздников — что военных, что спортивных. А может, чрезмерно положились на буржуазную умереннось Крыма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184