Мы сердечно поздоровались. Я рассказала ему о своих трудностях с религией.
«О, тут я опередил вас. У нас в последнее воскресенье была служба. Теперь будем проводить ее регулярно. До обеда молимся, после обеда занимаемся спортом. Так, чтобы каждому угодить».
«Признаю, Саша, что здесь я отстала. Не можешь ли ты мне помочь?» Неожиданно я перешла с ним на ты. Очень уж славный парень.
«Ну что ж, одного попа я тебе дам! У нас здесь двое. Но придется их самих спросить. Сейчас позовем сюда».
В комнату входят двое. Остаются у двери, вежливо здороваются. Петров приглашает их сесть. Тот, что постарше, баварец с лысиной и круглым добродушным лицом, католический священник. Тот, что помоложе, высокий, бледный, протестантский пастор. Мы беседуем. «Оба настроены к нам лояльно,? замечает Петров.? Они сожалеют, но вынуждены отклонить мое приглашение. Они не могут оставить здесь свою паству. Но согласны время от времени, особенно в праздничные дни, посещать наш лагерь. У них есть все для богослужения, включая красное вино и облатки для причастия».
Я с удивлением спрашиваю: «Откуда это у вас?»
Оба смотрят на лейтенанта.
«Скажите, не бойтесь»,? подбадривает их Петров.
«Господин лейтенант был так любезен и показал нам здешние великолепные церкви. Мы познакомились с попом. Он нам помогает. Если нам что нужно, мы можем пойти к нему. Даже без конвоя».
Мы договариваемся, что через воскресенье устроим у нас службу. Что касается следующего воскресенья, то тут у меня свои планы.
Сто пятьдесят человек идут купаться
На следующее воскресенье в восемь утра сто пятьдесят человек с песнями маршируют из лагеря. Их сопровождает только одна женщина. Больше никто. Это лучшие рабочие главного лагеря. В их числе антифашистский актив. И некоторые «суздальцы». Из выпускников антифашистской школы я взяла с собой только троих. Все эти люди заслужили трудом своим хоть раз насладиться природой и искупаться в реке. До реки идти через весь город. Больше часа, даже быстрым маршем.
В центре города рынок. Мы делаем крюк и идем туда. Пленные хотят кое-что купить. Я даю им тридцать минут времени. Большинство набрасывается на фрукты, которых они уже давно не ели. Некоторые покупают сало, лук, творог, крутые яйца. Хлеб у них есть с собой. Махорка тоже. Конечно, проходит гораздо больше, чем полчаса, пока я не собираю всех снова. Ведь им хочется сначала на все поглядеть. Я могу это понять. Я тоже сначала прицениваюсь, когда прихожу на рынок.
Я наблюдаю, как ведут себя военнопленные, как относятся к населению. И могу сказать? очень хорошо. Если бы кто-нибудь вел себя иначе, ему пришлось бы вернуться. Я бы отправила его в лагерь помер пять, который находится в городе. Здесь ему пришлось бы сидеть и потеть, вместо того чтобы искупаться в Клязьме. Тут бы у него было время подумать о своем поведении, пока мы не захватили бы его вечером домой.
Стоит прекрасное бабье лето. Вода еще теплая. Но там, где мы собирались купаться, не растет ни деревца, ни кустика. Мужчинам негде раздеться или переодеться. Мне приходится отойти подальше. С собой я беру трех выпускников антифашистской школы: Фрица Ш., Вилли Ш. и Гейнца Ш. Мне хочется познакомиться с их жизнью, узнать подробно об их службе в вермахте, какой путь прошли они в плену. И тут же подумать, как их использовать. Долгих раздумий позволить себе не могу. Их помощь мне очень нужна. Антифашистская школа их многому научила. Она оказала влияние и на их характер. Очень помогли в этом откровенные беседы, критика и самокритика. И в наших лагерях мы этого придерживаемся. Пока что я занимаюсь с ними каждый день. Теперь они должны работать самостоятельно, воспитывать других. Получится ли у них? Думаю, да.
Впрочем, один из этих парней сразу же оказался ни на что не годным. Очень неустойчивый в политическом отношении, он уклонялся от тяжелой физической работы. А был еще сравнительно молодым и полным сил. Единственно, что он охотно делал,? мыл полы в столовой. Ведь за это ему давали добавку. Иными словами, кашист. Активисты стыдились его поведения и исключили его из актива. Чтобы перевоспитывать людей, знаний мало, надо еще самому быть человеком. Иначе ничего не выйдет. С этой точки зрения я и приглядывалась к этим трем выпускникам антифашистской школы, сидевшим рядом со мной.
Почему у них нет к нам ненависти?
Все трое воевали в Сталинграде, бывшие офицеры, прошли почти одинаковый путь.
Фриц Ш. впервые задумался, когда оказался в «котле» и были съедены последние лошади. Вокруг сотни тысяч убитых, раненых, тифозных, умирающих. Те, кто выжил, истощены, обессилены.
«Русские? те, на другой стороне защищающие дом Павлова,? дерутся как одержимые. Если они проявляют такой героизм, должны же они знать, за что воюют, мелькнула у меня тогда мысль. Последнее, что я пережил в „котле“, была болтовня Геринга о том, что надо во что бы то ни стало держаться. И возмущение в блиндажах: „Ложь!“, „Подлость!“, „Предательство!“.
С этими мыслями и пошел Фриц Ш. в плен. «Первая встреча с немецким коммунистом Карлом Раабом в лагере Елабуга для меня незабываема».
Он описывает, как этот коммунист старался найти пути к сердцу каждого, кто сохранил в себе хотя бы искру человечности.
Фриц Ш. добровольно пошел работать в бригаду на лесоповал. Как офицер, он мог бы и отказаться от работы. И в этом отношении Советский Союз строго соблюдал Женевскую конвенцию.
«Перелом должен начаться с работы, сказал я себе. На лесоповале я встретился с советскими людьми. С нами, военнопленными, они обращались, как и с другими членами бригады. Почему у них нет к нам ненависти?? спрашивал я себя ежедневно снова и снова. Кровь ударяла мне в голову, когда я видел враждебность и высокомерие офицеров, еще веривших в Гитлера».
Фриц Ш. открыто выступил против своих бывших товарищей. Писал статьи в стенную газету. Писал стихи. Но стихи только для себя.
«О чем думал „мертвый“? значилось на обложке тетрадки, которую он мне передал. Его рассказ прерывает Гейнц Ш. Ему не терпится. „Меня вот что потрясло: я очнулся в советском лазарете. Меня привезли туда полумертвым, с сыпняком прямо со Сталинградского фронта. Когда я очнулся, вижу: у моей постели стоит советская сестра, щупает мой пульс, спрашивает, как я себя чувствую. Она ухаживала за мной, не щадя себя, до тех пор, пока не заразилась сама и ее не увезли в больницу“.
«В моем корпусе умерло от тифа семь сестер и санитарок: И…»
Фриц Ш. хочет еще что-то добавить, но Вилли Ш. прерывает его: «Дай мне сказать. Меня буквально перевернуло, когда я увидел, как заболевшая начальница госпиталя, еврейка, дети и родители которой были убиты нацистами в Витебске, через три недели снова вышла на работу. Она пришла в платке: от тифа у нее выпали все волосы».
«А заболел почти весь персонал. Тогда на самолете в срочном порядке доставили сорок студентов, которые, рискуя жизнью, продолжали уход за больными. Нас поставили на ноги дополнительным питанием, давали нам много сала. Иначе мне был бы конец»,? Гейнц Ш. замолкает, прикрыв глаза. Он вот-вот расплачется. Слишком свежо еще все это у него в памяти.
Фриц Ш. прерывает напряженную тишину: «И тем не менее среди офицеров еще так много ничему не научившихся. В нашем лагере они собирались тайком, при свечах, чтобы выносить приговоры отступникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
«О, тут я опередил вас. У нас в последнее воскресенье была служба. Теперь будем проводить ее регулярно. До обеда молимся, после обеда занимаемся спортом. Так, чтобы каждому угодить».
«Признаю, Саша, что здесь я отстала. Не можешь ли ты мне помочь?» Неожиданно я перешла с ним на ты. Очень уж славный парень.
«Ну что ж, одного попа я тебе дам! У нас здесь двое. Но придется их самих спросить. Сейчас позовем сюда».
В комнату входят двое. Остаются у двери, вежливо здороваются. Петров приглашает их сесть. Тот, что постарше, баварец с лысиной и круглым добродушным лицом, католический священник. Тот, что помоложе, высокий, бледный, протестантский пастор. Мы беседуем. «Оба настроены к нам лояльно,? замечает Петров.? Они сожалеют, но вынуждены отклонить мое приглашение. Они не могут оставить здесь свою паству. Но согласны время от времени, особенно в праздничные дни, посещать наш лагерь. У них есть все для богослужения, включая красное вино и облатки для причастия».
Я с удивлением спрашиваю: «Откуда это у вас?»
Оба смотрят на лейтенанта.
«Скажите, не бойтесь»,? подбадривает их Петров.
«Господин лейтенант был так любезен и показал нам здешние великолепные церкви. Мы познакомились с попом. Он нам помогает. Если нам что нужно, мы можем пойти к нему. Даже без конвоя».
Мы договариваемся, что через воскресенье устроим у нас службу. Что касается следующего воскресенья, то тут у меня свои планы.
Сто пятьдесят человек идут купаться
На следующее воскресенье в восемь утра сто пятьдесят человек с песнями маршируют из лагеря. Их сопровождает только одна женщина. Больше никто. Это лучшие рабочие главного лагеря. В их числе антифашистский актив. И некоторые «суздальцы». Из выпускников антифашистской школы я взяла с собой только троих. Все эти люди заслужили трудом своим хоть раз насладиться природой и искупаться в реке. До реки идти через весь город. Больше часа, даже быстрым маршем.
В центре города рынок. Мы делаем крюк и идем туда. Пленные хотят кое-что купить. Я даю им тридцать минут времени. Большинство набрасывается на фрукты, которых они уже давно не ели. Некоторые покупают сало, лук, творог, крутые яйца. Хлеб у них есть с собой. Махорка тоже. Конечно, проходит гораздо больше, чем полчаса, пока я не собираю всех снова. Ведь им хочется сначала на все поглядеть. Я могу это понять. Я тоже сначала прицениваюсь, когда прихожу на рынок.
Я наблюдаю, как ведут себя военнопленные, как относятся к населению. И могу сказать? очень хорошо. Если бы кто-нибудь вел себя иначе, ему пришлось бы вернуться. Я бы отправила его в лагерь помер пять, который находится в городе. Здесь ему пришлось бы сидеть и потеть, вместо того чтобы искупаться в Клязьме. Тут бы у него было время подумать о своем поведении, пока мы не захватили бы его вечером домой.
Стоит прекрасное бабье лето. Вода еще теплая. Но там, где мы собирались купаться, не растет ни деревца, ни кустика. Мужчинам негде раздеться или переодеться. Мне приходится отойти подальше. С собой я беру трех выпускников антифашистской школы: Фрица Ш., Вилли Ш. и Гейнца Ш. Мне хочется познакомиться с их жизнью, узнать подробно об их службе в вермахте, какой путь прошли они в плену. И тут же подумать, как их использовать. Долгих раздумий позволить себе не могу. Их помощь мне очень нужна. Антифашистская школа их многому научила. Она оказала влияние и на их характер. Очень помогли в этом откровенные беседы, критика и самокритика. И в наших лагерях мы этого придерживаемся. Пока что я занимаюсь с ними каждый день. Теперь они должны работать самостоятельно, воспитывать других. Получится ли у них? Думаю, да.
Впрочем, один из этих парней сразу же оказался ни на что не годным. Очень неустойчивый в политическом отношении, он уклонялся от тяжелой физической работы. А был еще сравнительно молодым и полным сил. Единственно, что он охотно делал,? мыл полы в столовой. Ведь за это ему давали добавку. Иными словами, кашист. Активисты стыдились его поведения и исключили его из актива. Чтобы перевоспитывать людей, знаний мало, надо еще самому быть человеком. Иначе ничего не выйдет. С этой точки зрения я и приглядывалась к этим трем выпускникам антифашистской школы, сидевшим рядом со мной.
Почему у них нет к нам ненависти?
Все трое воевали в Сталинграде, бывшие офицеры, прошли почти одинаковый путь.
Фриц Ш. впервые задумался, когда оказался в «котле» и были съедены последние лошади. Вокруг сотни тысяч убитых, раненых, тифозных, умирающих. Те, кто выжил, истощены, обессилены.
«Русские? те, на другой стороне защищающие дом Павлова,? дерутся как одержимые. Если они проявляют такой героизм, должны же они знать, за что воюют, мелькнула у меня тогда мысль. Последнее, что я пережил в „котле“, была болтовня Геринга о том, что надо во что бы то ни стало держаться. И возмущение в блиндажах: „Ложь!“, „Подлость!“, „Предательство!“.
С этими мыслями и пошел Фриц Ш. в плен. «Первая встреча с немецким коммунистом Карлом Раабом в лагере Елабуга для меня незабываема».
Он описывает, как этот коммунист старался найти пути к сердцу каждого, кто сохранил в себе хотя бы искру человечности.
Фриц Ш. добровольно пошел работать в бригаду на лесоповал. Как офицер, он мог бы и отказаться от работы. И в этом отношении Советский Союз строго соблюдал Женевскую конвенцию.
«Перелом должен начаться с работы, сказал я себе. На лесоповале я встретился с советскими людьми. С нами, военнопленными, они обращались, как и с другими членами бригады. Почему у них нет к нам ненависти?? спрашивал я себя ежедневно снова и снова. Кровь ударяла мне в голову, когда я видел враждебность и высокомерие офицеров, еще веривших в Гитлера».
Фриц Ш. открыто выступил против своих бывших товарищей. Писал статьи в стенную газету. Писал стихи. Но стихи только для себя.
«О чем думал „мертвый“? значилось на обложке тетрадки, которую он мне передал. Его рассказ прерывает Гейнц Ш. Ему не терпится. „Меня вот что потрясло: я очнулся в советском лазарете. Меня привезли туда полумертвым, с сыпняком прямо со Сталинградского фронта. Когда я очнулся, вижу: у моей постели стоит советская сестра, щупает мой пульс, спрашивает, как я себя чувствую. Она ухаживала за мной, не щадя себя, до тех пор, пока не заразилась сама и ее не увезли в больницу“.
«В моем корпусе умерло от тифа семь сестер и санитарок: И…»
Фриц Ш. хочет еще что-то добавить, но Вилли Ш. прерывает его: «Дай мне сказать. Меня буквально перевернуло, когда я увидел, как заболевшая начальница госпиталя, еврейка, дети и родители которой были убиты нацистами в Витебске, через три недели снова вышла на работу. Она пришла в платке: от тифа у нее выпали все волосы».
«А заболел почти весь персонал. Тогда на самолете в срочном порядке доставили сорок студентов, которые, рискуя жизнью, продолжали уход за больными. Нас поставили на ноги дополнительным питанием, давали нам много сала. Иначе мне был бы конец»,? Гейнц Ш. замолкает, прикрыв глаза. Он вот-вот расплачется. Слишком свежо еще все это у него в памяти.
Фриц Ш. прерывает напряженную тишину: «И тем не менее среди офицеров еще так много ничему не научившихся. В нашем лагере они собирались тайком, при свечах, чтобы выносить приговоры отступникам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90