Что касается отрицательных качеств, то тут я была осторожней. Каждый хотел подвергнуться этому «психоанализу». Все смеялись, спорили и не обижались. Или, во всяком случае, этого не показывали. Меня считали знатоком людей. Да и я в это верила. В самом деле, актерская профессия обостряет эту способность. А может быть, кое-что дал мне и отчий дом. Вот тогда, когда я прислушивалась к судебным разбирательствам моего отца. Во всяком случае, знание людей помогло мне в моей работе позже, во время войны, когда я работала с военнопленными.
Свободные от спектаклей вечера я обычно проводила у Эриков. А потом они стали меня приглашать и по воскресным и праздничным дням. Поздно вечером они провожали меня домой. «Моим домом» была малюсенькая, едва меблированная комната в крохотной деревянной постройке, с уборной во дворе. Толстая добродушная хозяйка охотно отнимала у меня время разговорами. Дом находился недалеко от Эриков. Но если шел дождь иди снег, я ночевала у них. Однажды Ида сказала мне: «Знаешь что? Оставайся совсем. Что тебе жить в твоей неуютной комнате? Я знаю, хозяйка готовит для тебя обед. А у нас ты можешь жить с полным питанием,? шутила она.? Мой муж готов отдать тебе свою библиотечную комнату».
«Это очень любезно, Ида, но мне не хотелось бы мешать Максу».
«Чепуха. Днем Макса нет, вечером тебя нет. Никто никому не будет мешать. Все наладится».
И все чудесно наладилось. Я редко встречала людей, которые были бы такими легкими в общежитии. Между нами не возникало ни малейших недоразумений. Мы жили втроем гармонично, на полном доверии и уважении и провели вместе много незабываемых часов. Это продолжалось два года. Затем профессора Эрика перевели в Киев, где в нем очень нуждались. Он должен был возглавить только что основанный институт еврейской литературы.
Киев всегда был красивым, полным жизни городом, окруженным садами и парками. Рядом протекал Днепр. А Минск выглядел деревней? кривые переулки, маленькие облупленные дома. Конечно, меня радовало, что Эрики переселяются в Киев, но, с другой стороны, мне хотелось плакать. Я осталась в их маленьком домике, ходила из одной комнаты в другую и думала: «Неужели это правда! Я? хозяйка этого дома! » А ведь мечтала я только о шкафе. Да, только о платяном шкафе. Мне так надоело все время доставать мои вещи из чемодана и гладить их. А ходить в мятом не хотелось. Все же я была тщеславна. Повсюду, где я снимала комнаты, стояли самые различные шкафы: книжные, для посуды, комоды, этажерки, маленькие, большие, толстопузые, узкие. Но никогда не попадался платяной шкаф. И вот теперь у меня был шкаф. Но меня это не радовало.
Я ни за что не хотела здесь жить одна. Год назад я еще бы могла разделить этот дом с одним человеком, с режиссером театра, но из этого ничего не вышло. По моей вине. Помешал один-единственный легкомысленный шаг. Мужская гордость реагировала на это с железной последовательностью. Он не зря носил фамилию Айзенберг, железная гора.
Миша Кульбак и домишко
Прошло две недели после отъезда моих друзей. Я вновь и вновь думала, с кем же из театра разделить эти три комнатушки. Да, если надо, и платяной шкаф. И вот однажды утром кто-то постучался. Вошел Миша Кульбак. «Доброе утро».
«Добрый день». Я была удивлена, он смущен.
«Ну, как тебе тут одной живется? Насколько я тебя знаю, не очень хорошо. Тебе ведь нужно, чтобы вокруг были люди»,? начал Кульбак издалека.
«Чего он хочет?? размышляла я.? Сделать мне предложение? Или, может быть, рекомендовать жениха?»
«Что привело тебя ко мне, Миша? Так рано утром! Что-то у тебя на сердце».
«Ты угадала. Есть у меня что-то на сердце. От тебя не скроешь. Иисус Мария, как объяснить тебе? Хм, хм,? откашлялся он сначала, а затем продолжал:? У тебя такой славный домишко. Перед окошком стоит чудное зеленое деревце, кругом такая тишина? как в раю. А у меня темная, холодная квартира на первом этаже в самом центре города. С пяти утра до двух ночи грохочет трамвай. Каждую минуту кто-то заходит ко мне и спрашивает: „Ну что пишешь хорошего?“ Так вот я хотел тебя спросить, то есть тебя просить… Нет, не могу».
Чувствуя, куда он клонит, я все же сказала: «Миша, ближе к делу».
«Это, конечно, наглость с моей стороны. Я знаю. Ну ладно, Мишкет, не согласишься ли ты со мной поменяться? Может быть, здесь мне удалось бы получше работать».
Что я должна была делать? Я поменялась с ним. Могло ли быть иначе? Он переехал в красивый домик с зеленым деревцем, с тишиной, как в раю. И? замкнулся совсем. Писал. Мы видели его теперь очень редко, только на премьерах.
Я отперла квартиру Кульбака. Он не преувеличивал. Она была холодной, темной и совсем пустой. Одиноко стояла в ней железная кровать. А рядом стоял человек еще более одинокий, но не из железа, ох, совсем не из железа. Мне пришло в голову: ты ведь могла попросить у Кульбака оставить тебе платяной шкаф. Он охотно бы это сделал. Теперь мне не хотелось возвращаться к этой теме.
Как мало значила для нас собственность, вещи. Если они были, все эти необходимые предметы,? хорошо, если не было? сходило и так. Недоставало многого, очень многого. Но мы не очень страдали от этого. Да и чего можно было еще ожидать? Огромный дом отчизны был пепелищем после империалистической войны, после революции, гражданской войны. Все надо было создавать заново: духовные ценности, материальные ценности, шаг за шагом, тяжелым трудом. Духовные ценности возникали быстрее. Аппетит приходил во время еды. Все стремились в университеты, в клубы, в красные уголки, в концертные залы, в театры, кино. А кто не мог читать и писать, посещали клубы ликбеза. Миллионы крестьян и рабочих учились, училась вся огромная страна. Где еще в мире можно было это увидеть? В то время!
Наш театр всегда был набит битком. В зале сидели люди самых различных национальностей и смотрели наши пьесы на еврейском языке. Спрос был такой большой, что мы получили свой собственный дом. Но его надо было еще переделывать. А пока что мы играли в колхозах. Даже в наши свободные дни. Стоял июль, время жатвы. Крестьяне радовались нашему приезду. Наши веселые, богатые действием пьесы хорошо понимали и белорусы.
Как побыстрей научиться говорить по-русски
Жизнь театра на колесах? нелегкий хлеб. Мы отнюдь не огорчились, когда узнали, что нам предстоит двухмесячный отпуск. Новое здание не закончат к первому сентября. Но что делать с отпуском мне? На Кавказе я была в прошлом году. Крым я знала как свои пять пальцев. Я провела там летний отпуск в 1930 году, исходив полуостров вдоль и поперек. Случилось это так. Кое-кто из моих коллег поехал туда диким образом. Я присоединилась к ним. В Балаклаве, в крохотном поселке, состоящем из прибрежной улицы и нескольких поперечных улиц между морем и виноградниками, мы сняли комнаты с полным питанием. Это было не очень красивое место под Севастополем, но для отдыха то, что нужно.
Мы хорошо ели, почти целый день проводили на пляже, купались, загорали, снова ели. Так проходил день за днем. Дважды в неделю в летнем кино показывали фильмы. По воскресеньям играл духовой оркестр. Мы играли тоже? в карты. Мне эта жизнь вскоре надоела. Один из наших коллег был большим шутником. По вечерам он рассказывал разные истории, которые якобы случались с ним днем. Мы не всегда ему верили. Однажды он начал так: «Сегодня я познакомился в парке с сумасшедшим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90