«Побеседуйте с активистами. Может, у вас появится охота. Мне, к сожалению, надо идти».
Но перед дверью стоит еще один пленный, который хочет побеседовать со мной наедине.
«Что вас привело ко мне?»
Это пожилой человек среднего роста, полный, с грубыми чертами лица.
«Госпожа Либерман, я коммунист».
«Что дальше?»
«Работа вне лагеря мне тяжела. Не могли бы вы найти для меня что-нибудь полегче?»
«Так, так. А кому легко работать вне лагеря? Кем были вы по профессии?»
«Чернорабочий, на рынке».
«Где вы попали в плен?»
«В Югославии».
«Что вы там делали?»
«Боролся с бандитами».
«С какими бандитами?»
«Ну с партизанами».
«Ах, так. И вы еще утверждаете, что состояли в компартии? Вы лжете! Вы еще сегодня говорите на языке фашистов. Значит, вас отправили на борьбу с партизанами, так?»
«Так. Я же вам сказал».
«Были вы в партии или нет? Самое лучшее, что вы можете сейчас сделать, это сказать правду». Я спрашиваю его, а сама убеждена, что он никогда не был коммунистом. Коммунист не ищет выгод. Пленный молчит. В его взгляде есть нечто тупое, звериное. Он производит на меня впечатление человека, который способен на все. Но я ничего не могу доказать. Говорю ему, что он врет, чтобы шел ко всем чертям и пусть радуется, что ему сохранили жизнь.
В лагере на каменоломне
Сначала мы отправляемся в лагерь на каменоломне. На джипе два часа езды. Если ехать на поезде с пересадками, уйдет весь день. На этот раз мне повезло, еду с шефом. Он встает рано. Я должна быть готова к пяти часам, говорит он мне. Часок отсрочки мне удается у него выклянчить. Ведь я прихожу домой поздно. Моя основная работа начинается вечером, когда пленные в лагере. Днем я обхожу места, где они работают. Тут не очень поговоришь. Но всегда приходится что-то улаживать, кому-то сказать веское слово.
В поездку вместо оркестра я беру с собой мои книги: Гете, Шиллер, Гейне, Бехер, Вайнерт, Карл Либкнехт (речь перед судом) и хрестоматию, в которой представлено много прекрасных писателей. Две последние книги? настоящие жемчужины. Может, думаю я, в одном из лагерей устрою вечер чтения. В последний раз я выступала? как давно это было? в Московском институте иностранных языков. С тех пор мне не приходилось читать стихи с эстрады. Настроение не то, да и времени нет. Вдохновение осталось. О тех вечерах я не забыла.
Но о них сохранились не только воспоминания. Об этом я узнала в октябре 1975 года. Зазвонил телефон, слышу женский голос: «Говорит Людмила. Все эти годы я мечтала снова увидеть вас. И вот теперь я в Берлине. Можно прийти к вам?»
Я понятия не имела, кто такая Людмила. Но она говорила с таким воодушевлением, что я не могла ей отказать. Я спросила: «Когда у вас есть время? »
«Сейчас»,? отвечает она. Через полчаса она у меня. Теперь я узнаю ее. Двадцать восемь лет тому назад она была студенткой Института иностранных языков. Не пропускала ни одного моего вечера, хотела стать преподавательницей сценической речи. И стала ею.
«Знаете ли, что у нас еще много пленок с вашими записями? Мы еще теперь с ними работаем».
Я радостно ахнула.
«Когда я снова приеду, я привезу их с собой. Только послушать».
«Этого мне достаточно».
«Весной я снова приеду в Берлин, с дочкой. Она знает ваш голос и хочет обязательно познакомиться с вами».
Мы проговорили долго и расстались, как будто все это время поддерживали самую тесную дружбу.
Пустынный ландшафт. Лагерь находится как раз напротив каменоломни. Нетрудно представить себе, как это давит на настроение пленных. И действительно, здесь царят подавленность и безнадежность. Я ищу причины. Сначала иду на кухню. Снимаю пробу. Еда здесь лучше, чем во Владимире. Суп гуще. Повар кажется прямо-таки волшебником, готовит с любовью. Это чувствуется. Чтобы у пленных были и витамины, он ежедневно отправляется со своими помощниками в лес и в поле и собирает все, что содержит витамины, что можно употребить в пищу.
Этот лагерь невелик. Пленные живут без всякого соприкосновения с внешним миром. Они видят только скалы. У них такое чувство, будто они задавлены этими скалами. Мы осматриваем двор, газоны. И крайне удивлены: во дворе, посреди каменной пустыни,? зеленый оазис, ухоженный газон, обрамленный пестрыми цветочными клумбами. У посыпанных гравием дорожек столы и скамейки из березы. В клубном помещении вся мебель? тоже из стволов березы? сделана с выдумкой и вкусом. Все это вызывает у нас восхищение. Мы говорим об этом пленным. Никакой реакции. На нас смотрят окаменевшие лица. Настроение здесь ниже нуля. Мой начальник политотдела, майор и я решаем собрать вечером всех пленных. Я собираюсь сначала как следует дать им прикурить.
«Что голову опустили!? начинаю я громко и с вызовом.? Это ведь саморазрушение! Подумайте, что вы делаете. Когда-нибудь вас освободят из плена. Когда? Сказать вам не могу. Но фашизм скоро будет уничтожен. А вы что делаете? Надо оставаться человеком. Помнить о своем долге, не терять надежду? вот главное. Что вы браните русских? Ведь вы же им принесли столько горя! Ругайте тех, кто вас погнал сюда, как овец или диких зверей. Ради кого? Зачем?» В этом духе говорю дальше, говорю прямо и откровенно.
Наверное, я проговорила долго. Майор стал уже терять терпение. Он тоже был потрясен апатией пленных. Хотел им кое-что сказать. Он говорит о разрушенных городах, о миллионах жертв, о мертвых и живых на той и на другой стороне? о всех тех, кого унесла преступная гитлеровская война.
«Вы остались в живых. Это хорошо. Вы в плену. Это нелегко. Но вам придется восстановить по крайней мере часть того, что разрушено. С этим надо примириться. Чем скорее, тем лучше для вас». Он тоже говорит им чистую правду, без утайки. Это самое правильное. Особенно в этот момент.
Люди слушают напряженно. Потом задают много вопросов: о политике, о личных делах? все вперемешку. Мы сразу же отвечаем? то майор, то я. Вот встает один и спрашивает: нельзя ли навести порядок в учете работы? Ошибки злят людей. Он командир роты, работающей на каменоломне. Мы записываем его вопросы и обещаем проверить.
Нормировочное бюро находится вне лагеря и подчинено каменоломне. На следующее утро мы находим директора и просим его тут же проверить жалобы. Он просит принести бумаги, беседует со старшим мастером, с другими сотрудниками, расспрашивает, как работают пленные. Ему отвечают: по-разному. В общем и целом удовлетворительно. Выясняется, что жалобы не напрасны. Учетчик, человек уже пожилой, толстый, заспанный, признает это. Он многое напутал в отчетности. Преднамеренно или нет? доказать нельзя. Директору ясно одно, что этот человек не годится для этой работы. Еще до того, как мы уехали, его заменили.
Я потом часто посещала этот лагерь. Жалоб больше не было. Если только было возможно, я брала с собой оркестр и обоих конферансье. Берлинца В. из Можайска я назначила здесь руководителем актива. Он обходился с людьми умно, по-отечески. И очень подходил для этого лагеря. В путь я снабдила его подновленной формой, деревянным чемоданом, стопкой книг марксистской и художественной литературы и несколькими советами. Ему удалось довольно быстро организовать работу антифашистского актива. К этим отшельникам пришла жизнь. Конечно, настроение оставалось неустойчивым, как и в других лагерях. Но мрачный климат безнадежности исчез.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90