осторожно выбирая дорогу, иду по дорожке к воротам.
— Ты не представляешь, как часто меня расспрашивают про твою крепость. Можно подумать, ты не патологоанатом, а леди Ди. А Райтеру обязательно надо во все нос сунуть! Этот проходимец всех тут замучил своей любознательностью.
Вдруг прямо перед носом вспыхнула целая череда ярких белых вспышек, и я опять чуть не поскользнулась. Выругалась вслух. Каким-то образом, в обход охраны на воротах, сюда пробрались фотографы. Вот уже трое торопятся ко мне, щелкая камерами, а я все никак не могу забраться в высокий салон мариновского пикапа, ведь действовать-то приходится одной рукой, тут уж не до проворства.
— Эй ты! — заорал мой спутник на ближайшую из нарушительниц частных владений. — Вот поганка! — Марино бросается вперед, чтобы загородить рукой объектив фотоаппарата, как вдруг журналистка тяжело плюхается на скользкий тротуар и неудачно роняет камеру.
— Гад! — орет она. — Урод недоделанный!
— Садись в машину! Быстро! — кричит мне Марино.
— Недоумок!
Сердце бешено заколотилось, готово вырваться из груди.
— Я на тебя в суд подам, ты у меня за это ответишь, придурок!
Опять вспышки, а я зажала дверью пальто, приходится его высвобождать. Марино бросает мои сумки на заднее сиденье, прыгает за руль, двигатель с ревом оживает. Фотограф, с которой у нас произошла стычка, пытается подняться на ноги, и мне приходит в голову, что неплохо бы поинтересоваться — вдруг пострадала?
— Надо посмотреть, как она, цела? — говорю я, выглядывая из бокового окна.
— Какое там! Забудь. — Пикап, вильнув, выходит на улицу и набирает ход.
— И кто это такие? — По жилам струится живой адреналин, перед глазами плывут синие круги.
— Поганцы, вот кто. — Марино хватает рацию. — Девятый, — объявляет он в эфире.
— Девятый, — слышится ответ диспетчера.
— Я не хочу, чтобы меня фотографировали, и мой дом... — повышаю голос. Я до последней клеточки возмущена несправедливостью происходящего.
— Говорит десять пять. Три двадцать, ответьте, попросите, пусть соединится по мобильному. — Марино прижимает к губам микрофон. Три двадцать тут же перезванивает: как большой жук, завибрировал телефон. Полицейский откидывает крышку и сообщает: — СМИ каким-то образом проникли на охраняемую территорию. Фотографы. Думаю, они припарковались где-то в Виндзор-фармс, прошлись пешком и перелезли через забор, там за охранным пунктом открытая травянистая зона. Направь кого-нибудь на предмет незаконной парковки, пусть отбуксируют. А будут еще шляться по частной собственности Скарпетты — арестовать. — Окончил разговор, захлопнул крышку телефона, будто он не Марино, а капитан Джеймс Кирк, который только что отдал приказ атаковать команде звездолета «Энтерпрайз».
Притормаживаем у поста охраны, и навстречу выходит Джо. Джо — престарелый охранник, добродушный и обходительный человек. Единственное «но»: если речь пойдет о ситуации более серьезной, чем набег любопытствующих, я не стану полагаться ни на него, ни на его бравых напарников. Ничего удивительного, что на нашу территорию проник Шандонне, а теперь еще и репортеры. На дряблом морщинистом лице Джо изобразилось беспокойство, когда он увидел меня в незнакомом пикапе.
— Слушай, отец, — неприветливо обращается Марино, высунувшись в окно, — как сюда фотографы проникли?
— Что? — Джо немедленно занял оборонительную позицию, сузил глаза, пристально осматривая вылизанную пустую улицу, залитую желтым светом натриевых фонарей на высоких столбах.
— Они у дома доктора. По меньшей мере трое.
— Здесь они не проходили, — объявляет Джо. Ныряет к себе в будку и хватает телефонную трубку.
Мы отъезжаем.
— А больше тут ничего и не предпримешь, док, — говорит Марино. — Можешь с таким же успехом нырнуть головой в песок, теперь везде твои фотографии будут, и такой погани понапишут...
За окном мелькают очаровательные дома в георгианском стиле, украшенные к празднествам.
— Хреново дело, еще и за страховку накрутят, — вещает капитан прописные истины, которые меня именно сейчас совершенно не интересуют. — Твой милый домик увидят все на солнечной стороне земного шара и точно прознают, где ты живешь. Но самое страшное — другие извращенцы будут плодиться как грибы после дождя, и это меня волнует куда больше. Начнут представлять тебя жертвой и заводиться на этом. Знаешь ведь, кругом полно гнилья: специально выискивают, где будет очередное разбирательство по изнасилованию, и сидят, слушают.
Автомобиль мягко притормаживает на пересечении Кентербери-роуд и Уэст-Кери-стрит, и к нам разворачивается темный седан-малолитражка, заливая салон фарами и замедляя ход. Из окна выглядывает узкое безжизненное лицо Буфорда Райтера. Водители опускают стекла.
— Уезжаете?.. — начинает было Райтер и осекается, к своему изумлению, заметив меня в кабине пикапа. Да, мою физиономию он здесь увидеть не ожидал. — Сочувствую, что у вас такие неприятности. — Престранная фраза адресована мне. Как будто то, что сейчас творится, — неприятность, не более.
— Ага, сваливаем. — Марино посасывает сигарету, вовсе не собираясь приходить мне на выручку. Он уже сказал, что думает про Райтера и его участие. Прокурору необязательно появляться в моем доме, а если действительно приспичило лично на все поглазеть, так достаточно времени было, пока меня в больнице держали.
Райтер потуже кутается в пальто, свет уличных фонарей отражается в стеклах его очков. С кивком он обращается ко мне:
— Будьте осторожнее. Рад, что обошлось, — решил, видно, признать, что у меня действительно так называемые неприятности. — Нам всем нелегко. — Тут его явно посетила какая-то мысль, но высказывать он ее не стал. Что бы там у него на языке ни крутилось, это было не для посторонних ушей. — Мы еще поговорим, — обещает он Марино.
Поднимаются стекла. Мы отъезжаем.
— Дай сигарету, — говорю Марино. — Я так понимаю, что он у меня еще не был...
— А вот как раз таки и был. Часов в десять утра заявился. — Спутник протягивает мне пачку «Лаки страйк» без фильтра и предлагает зажигалку, которая тут же выплевывает столбик огня.
Затылок печет, голова невыносимо тяжелая. Голодной бестией внутри заворочалась злоба. Марино так и сидит с горящей зажигалкой в вытянутой руке, а я решила принципиально воспользоваться прикуривателем.
— Спасибо, что вовремя оповестил. А можно полюбопытствовать, кто еще в мой дом наведывался? И сколько раз? Как долго они там сидели и что брали в руки?
— Слушай, на мне отыгрываться не надо, — предупреждает он.
Знакомая интонация. Марино на пределе, вот-вот сорвется. Мы с ним сейчас как два спутника-зонда, готовых столкнуться, хотя именно этого и не нужно. Еще только войны с Марино недоставало. Легонько касаюсь сигаретой ярко-оранжевых завитков и полной грудью втягиваю в себя дым. Крепкий чистый табак кружит голову. Несколько минут едем в напряженной тишине; ситуация так накалилась — искорки хватит, чтобы взорваться. Наконец решаю заговорить. Голос глухой, воспаленный мозг будто покрыт коростой, как заледенелые улицы, а по ребрам растекается волна тяжелой, гнетущей боли.
— Я понимаю, ты просто делаешь что должен. Ценю, — приходится из себя выдавливать слово за словом. — Хотя по мне, может, и не видно.
— Не объясняй ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
— Ты не представляешь, как часто меня расспрашивают про твою крепость. Можно подумать, ты не патологоанатом, а леди Ди. А Райтеру обязательно надо во все нос сунуть! Этот проходимец всех тут замучил своей любознательностью.
Вдруг прямо перед носом вспыхнула целая череда ярких белых вспышек, и я опять чуть не поскользнулась. Выругалась вслух. Каким-то образом, в обход охраны на воротах, сюда пробрались фотографы. Вот уже трое торопятся ко мне, щелкая камерами, а я все никак не могу забраться в высокий салон мариновского пикапа, ведь действовать-то приходится одной рукой, тут уж не до проворства.
— Эй ты! — заорал мой спутник на ближайшую из нарушительниц частных владений. — Вот поганка! — Марино бросается вперед, чтобы загородить рукой объектив фотоаппарата, как вдруг журналистка тяжело плюхается на скользкий тротуар и неудачно роняет камеру.
— Гад! — орет она. — Урод недоделанный!
— Садись в машину! Быстро! — кричит мне Марино.
— Недоумок!
Сердце бешено заколотилось, готово вырваться из груди.
— Я на тебя в суд подам, ты у меня за это ответишь, придурок!
Опять вспышки, а я зажала дверью пальто, приходится его высвобождать. Марино бросает мои сумки на заднее сиденье, прыгает за руль, двигатель с ревом оживает. Фотограф, с которой у нас произошла стычка, пытается подняться на ноги, и мне приходит в голову, что неплохо бы поинтересоваться — вдруг пострадала?
— Надо посмотреть, как она, цела? — говорю я, выглядывая из бокового окна.
— Какое там! Забудь. — Пикап, вильнув, выходит на улицу и набирает ход.
— И кто это такие? — По жилам струится живой адреналин, перед глазами плывут синие круги.
— Поганцы, вот кто. — Марино хватает рацию. — Девятый, — объявляет он в эфире.
— Девятый, — слышится ответ диспетчера.
— Я не хочу, чтобы меня фотографировали, и мой дом... — повышаю голос. Я до последней клеточки возмущена несправедливостью происходящего.
— Говорит десять пять. Три двадцать, ответьте, попросите, пусть соединится по мобильному. — Марино прижимает к губам микрофон. Три двадцать тут же перезванивает: как большой жук, завибрировал телефон. Полицейский откидывает крышку и сообщает: — СМИ каким-то образом проникли на охраняемую территорию. Фотографы. Думаю, они припарковались где-то в Виндзор-фармс, прошлись пешком и перелезли через забор, там за охранным пунктом открытая травянистая зона. Направь кого-нибудь на предмет незаконной парковки, пусть отбуксируют. А будут еще шляться по частной собственности Скарпетты — арестовать. — Окончил разговор, захлопнул крышку телефона, будто он не Марино, а капитан Джеймс Кирк, который только что отдал приказ атаковать команде звездолета «Энтерпрайз».
Притормаживаем у поста охраны, и навстречу выходит Джо. Джо — престарелый охранник, добродушный и обходительный человек. Единственное «но»: если речь пойдет о ситуации более серьезной, чем набег любопытствующих, я не стану полагаться ни на него, ни на его бравых напарников. Ничего удивительного, что на нашу территорию проник Шандонне, а теперь еще и репортеры. На дряблом морщинистом лице Джо изобразилось беспокойство, когда он увидел меня в незнакомом пикапе.
— Слушай, отец, — неприветливо обращается Марино, высунувшись в окно, — как сюда фотографы проникли?
— Что? — Джо немедленно занял оборонительную позицию, сузил глаза, пристально осматривая вылизанную пустую улицу, залитую желтым светом натриевых фонарей на высоких столбах.
— Они у дома доктора. По меньшей мере трое.
— Здесь они не проходили, — объявляет Джо. Ныряет к себе в будку и хватает телефонную трубку.
Мы отъезжаем.
— А больше тут ничего и не предпримешь, док, — говорит Марино. — Можешь с таким же успехом нырнуть головой в песок, теперь везде твои фотографии будут, и такой погани понапишут...
За окном мелькают очаровательные дома в георгианском стиле, украшенные к празднествам.
— Хреново дело, еще и за страховку накрутят, — вещает капитан прописные истины, которые меня именно сейчас совершенно не интересуют. — Твой милый домик увидят все на солнечной стороне земного шара и точно прознают, где ты живешь. Но самое страшное — другие извращенцы будут плодиться как грибы после дождя, и это меня волнует куда больше. Начнут представлять тебя жертвой и заводиться на этом. Знаешь ведь, кругом полно гнилья: специально выискивают, где будет очередное разбирательство по изнасилованию, и сидят, слушают.
Автомобиль мягко притормаживает на пересечении Кентербери-роуд и Уэст-Кери-стрит, и к нам разворачивается темный седан-малолитражка, заливая салон фарами и замедляя ход. Из окна выглядывает узкое безжизненное лицо Буфорда Райтера. Водители опускают стекла.
— Уезжаете?.. — начинает было Райтер и осекается, к своему изумлению, заметив меня в кабине пикапа. Да, мою физиономию он здесь увидеть не ожидал. — Сочувствую, что у вас такие неприятности. — Престранная фраза адресована мне. Как будто то, что сейчас творится, — неприятность, не более.
— Ага, сваливаем. — Марино посасывает сигарету, вовсе не собираясь приходить мне на выручку. Он уже сказал, что думает про Райтера и его участие. Прокурору необязательно появляться в моем доме, а если действительно приспичило лично на все поглазеть, так достаточно времени было, пока меня в больнице держали.
Райтер потуже кутается в пальто, свет уличных фонарей отражается в стеклах его очков. С кивком он обращается ко мне:
— Будьте осторожнее. Рад, что обошлось, — решил, видно, признать, что у меня действительно так называемые неприятности. — Нам всем нелегко. — Тут его явно посетила какая-то мысль, но высказывать он ее не стал. Что бы там у него на языке ни крутилось, это было не для посторонних ушей. — Мы еще поговорим, — обещает он Марино.
Поднимаются стекла. Мы отъезжаем.
— Дай сигарету, — говорю Марино. — Я так понимаю, что он у меня еще не был...
— А вот как раз таки и был. Часов в десять утра заявился. — Спутник протягивает мне пачку «Лаки страйк» без фильтра и предлагает зажигалку, которая тут же выплевывает столбик огня.
Затылок печет, голова невыносимо тяжелая. Голодной бестией внутри заворочалась злоба. Марино так и сидит с горящей зажигалкой в вытянутой руке, а я решила принципиально воспользоваться прикуривателем.
— Спасибо, что вовремя оповестил. А можно полюбопытствовать, кто еще в мой дом наведывался? И сколько раз? Как долго они там сидели и что брали в руки?
— Слушай, на мне отыгрываться не надо, — предупреждает он.
Знакомая интонация. Марино на пределе, вот-вот сорвется. Мы с ним сейчас как два спутника-зонда, готовых столкнуться, хотя именно этого и не нужно. Еще только войны с Марино недоставало. Легонько касаюсь сигаретой ярко-оранжевых завитков и полной грудью втягиваю в себя дым. Крепкий чистый табак кружит голову. Несколько минут едем в напряженной тишине; ситуация так накалилась — искорки хватит, чтобы взорваться. Наконец решаю заговорить. Голос глухой, воспаленный мозг будто покрыт коростой, как заледенелые улицы, а по ребрам растекается волна тяжелой, гнетущей боли.
— Я понимаю, ты просто делаешь что должен. Ценю, — приходится из себя выдавливать слово за словом. — Хотя по мне, может, и не видно.
— Не объясняй ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129