В доме Анны у меня выработался своеобразный ритуал. Каждое утро я проскальзываю в кухню и запускаю кофеварку: ровно в половине шестого меня ждет готовый напиток. Возвращаюсь в комнату, закрываю дверь и сажусь у окна писать перед темным квадратом стекла. В первое утро я делала конспекты лекций; скоро начну преподавать в Школе криминальных расследований при институте. Впрочем, смертность на дорогах, удушение и судебная радиология оставляют мой рассудок, едва первые лучи солнца золотят воды реки за окном.
Сегодня утром я с прежней трепетностью вновь наблюдаю знакомую картину. В половине седьмого тьма окрасилась угольно-серым, и через несколько минут я уже различаю силуэты голых платанов и дубов, а там и мглистая равнина обращается в воду и землю. Обычно по утрам река теплее воздуха, и над поверхностью Джеймс-Ривер клубится туман. Сейчас она похожа на Стикс; кажется, что вот-вот разгляжу среди тумана лодчонку и сухощавого человека в лохмотьях, который толкает в дно шестом. Животные раньше восьми не появятся; душа радуется, когда их вижу. Я буквально влюбилась в канадских гусей, которые надежно обосновались у спуска к воде, отходящего прямо от дома Анны, и громко гогочут. По деревьям снуют белки с загнутыми, как дымчатые облачка, хвостиками. Мимо окон парят птицы, заглядывая в глаза, будто силясь прочесть в моем взгляде, на что же я охочусь. В безлиственных зимних лесах на противоположном берегу скачут олени, стремительно пикируют вниз краснохвостые ястребы.
В редких случаях бывают и особенно лестные визиты: нет-нет да и почтит своим присутствием бесстрашный орел. Размашистое крыло, белый «шлемик» и «панталоны» безошибочно выдают породу; такая безмятежность охватывает, когда смотришь на этих хищных красавцев: парят высоко, в гордом одиночестве, и, казалось бы, совсем не интересуют их делишки других пернатых. Смотрю, как орлы кружат в небе или устраивают краткую передышку на дереве, никогда не задерживаясь подолгу на одном месте. Они взмывают, а я погружаюсь в эмерсоновские раздумья: уж не считать ли их недолгое присутствие знаком свыше. Я поняла: природа добра в отличие от остального, что окружает меня в последнее время.
Теперь понедельник, семнадцатое января. Я все еще изгнанница в доме Анны. По крайней мере так я воспринимаю теперешнее свое состояние. Время ползет медленно, почти как стоячая вода за моим окном. Жизнь течет в определенном, едва уловимом направлении, и развернуть ее неизбежный ход нет ни малейшей возможности. Пролетели праздники, гипс сняли и руку зафиксировали повязкой. Езжу взятой напрокат машине, потому что мой «мерседес» изъяли для дальнейшего расследования, и теперь он скучает на стоянке конфискованных автомобилей на пересечении Халл-стрит и Коммерс-роуд, где нет ни круглосуточной охраны, ни хотя бы сторожевой собаки. В канун Нового года в машине выбили стекло и украли магнитолу с проигрывателем компакт-дисков. Вот вам и отношение к вещественным доказательствам, жалуюсь Марино.
В деле Шандонне кое-что новенькое. Как я и подозревала, когда в девяносто седьмом производили первоначальный анализ семенной жидкости по делу Сьюзан Плесс, взяли только четыре пробы. Нью-йоркские судмедэксперты и по сей день не снисходят до более сложных анализов, поскольку занимаются ими сами и извечно стремятся к экономии. Замороженную выборку проверили повторно уже с применением пятнадцати локусов и в результате получили несовпадение. Жан-Батист не был донором семенной жидкости, как не был и его брат, Томас. Однако среди аллелей наблюдается много сходства, и профили ДНК до неправдоподобия близки, что неизбежно наводит на мысль о третьем брате, занимавшемся сексом со Сьюзан Плесс в ночь убийства.
Мы все ошарашены. Бергер ходит на голове.
— Анализ ДНК вытащил на свет божий истину и послал нас ко всем чертям, — рассказывает она по телефону. Отметины от зубов принадлежат Шандонне, на окровавленном теле в изобилии обнаружена его слюна и волосы, а вот в вагинальный контакт с погибшей он не вступал. И присяжные усомнятся, в наш-то век всеобщей осведомленности. Решать, достаточно ли этого для вынесения приговора, придется специальной нью-йоркской следственной комиссии. Когда Бергер это сказала, мне вдруг подумалось, что большей иронии судьбы и не придумаешь. Не слишком-то много потребовалось, чтобы обвинить в убийстве меня! Слухи, мнимый умысел и факт, что я экспериментировала с обрубочным молотком и соусом для барбекю.
Несколько недель я ждала повестку, и вот наконец свершилось. Вчера ее доставили. Помощник шерифа как ни в чем не бывало источал дружелюбие, как видно, не подозревая, что на этот раз для дачи свидетельских показаний меня вызывают не в качестве эксперта, а в качестве обвиняемой. Мне предписано явиться в комнату 302 в здание суда имени Джона Маршалла, чтобы свидетельствовать перед Верховным судом присяжных. Слушание назначено на вторник, первое февраля, на два пополудни.
Уже начало восьмого, стою у платяной ниши, перебираю костюмы, блузки — ищу, во что сегодня одеться. Узнала от Джека Филдинга, что у нас шесть дел, а двое из докторов вызваны в суд. И еще: в десять часов телефонные переговоры с губернатором Митчеллом. Выбираю черный брючный костюм в тоненькую синюю полоску и синюю блузу с отложными манжетами. Заглядываю в кухню перехватить чашечку кофе и слопать миску хрустящих высокопротеиновых хлопьев, которые привезла Люси. Чуть зубы не обломала во имя здоровья, даже смешно стало. Племяшка, видно, задалась целью сделать из меня подтянутого феникса, который будет восставать из дымящегося пепла своей жизни. Сполоснув посуду, иду одеваться. Уже направляюсь к двери, как вдруг вызов по пейджеру. На дисплее номер Марино и вслед за ним «911» — его способ крикнуть «SOS!».
На подъездной дорожке у дома Анны припаркована самая свежая новинка моей жизни — взятая напрокат машина: темно-синий «форд-эксплорер», насквозь пропахший куревом. Пожалуй, придется все-таки внять совету Марино и пришлепнуть на приборную доску освежитель воздуха. Подсоединяю сотовый телефон к прикуривателю и набираю номер капитана.
— Ты где? — тотчас спрашивает он.
— Почти на улице. — Включаю печку и проезжаю в открывшиеся ворота. Я даже у газетного киоска не остановилась, а собеседник сообщает, что мне непременно нужно увидеть прессу. Видимо, я еще ничего не читала — не то давно бы уже ему звякнула.
— Теперь поздно, — говорю. — Я уже на Чероки. — Напрягаюсь, как мальчишка, который, втянув живот, ждет удара на спор. — Ну давай выкладывай. Что там в газетах? — Судя по всему, в прессу просочились новости о том, что я готовлюсь предстать перед особой следственной комиссией. Так и есть. Молоденькая зима млеет в лужах и каплях, липкий снег слякотно сползает с крыш.
— «Главный судмедэксперт подозревается в зверской расправе», — зачитывает Марино заголовок на первой странице. — Тут и твоя фотография, — добавляет он. — Похоже, это картинка той мерзавки журналистки, которая на льду поскользнулась у твоего дома. Ты влезаешь в мой пикап. Ничего я себе здоровяк, хорош. А вот ты какая-то вялая...
— Нельзя ли поближе к делу? — прерываю пустые разглагольствования.
Читает заголовки, а я, крепко вцепившись в руль, умудряюсь как-то вписываться в крутые повороты на Чероки-роуд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129