..
Правда, что форма, - отмечал он позднее, - или прием германского
правительства, их обращения к нам - был груб, и мы этого не забудем!!"
Унижение, которому подверглась Россия во время боснийского кризиса,
было неслыханным. Сэр Артур Николсон, тогдашний британский посол в России,
писал: "В течение всей новейшей истории России... она еще не знала такого
позора. Хотя у России есть собственные внешние и внутренние проблемы и она
потерпела поражение в войне, никогда до сих пор не приходилось, без всяких
на то оснований, подчиняться диктату иностранной державы".
Не в силах позабыть своего срама, русские Государственные деятели,
генералы и сам царь твердо решили впредь не отступать перед опасностью. В
1909 году командующему Киевским военным округом было приказано держать
войска в 48-часовой готовности, чтобы отразить вторжение неприятеля со
стороны западной границы. Оставив свой пост министра иностранных дел, в
качестве посла Извольский отправился во Францию, где трудился день и ночь
над укреплением союза двух государств. В 1914 году, когда вспыхнул
конфликт, Александр Извольский хвастливо заявлял в Париже: "Это моя война!
Моя война!"
Николай II понял, что австрийский ультиматум - это новый вызов
России, которого он опасался. На сей раз на попятную идти было нельзя.
Правда в душе царь надеялся, что произойдет это не раньше, чем Россия
будет готовой к войне.
В 1911 году он подчеркнул это обстоятельство в беседе с новым послом
Болгарии Неклюдовым. "После паузы царь отступил назад, - вспоминал
Неклюдов, - и, пристально взглянув на меня, произнес: "Послушайте,
Неклюдов. Ни на минуту не забывайте, что мы не можем начать войну. Я не
желаю войны и сделаю все, что в моих силах, чтобы мой народ жил в мире. Но
в данный момент следует избегать всего, что может привести к войне. О
войне в ближайшие пять-шесть лет - по существу, до 1917 года - не может
быть и речи. Хотя, если будут затронуты жизненные интересы и честь России,
мы можем принять вызов в 1915 году, но не минутой раньше и ни при каких
обстоятельствах".
Сознавая, что Россия не готова к войне, император надеялся, что этот
новый кризис удасться преодолеть. Он дал указания Сазонову сделать все
возможное, чтобы выиграть время. Первою заботою Сазонова, по его словам,
было добиться отсрочки австрийского ультиматума в пользу сербов. Вена,
решившая во чтобы то не стало сокрушить Сербию, отказалась это сделать.
Тогда Сазонов попытался убедить союзницу Австро-Венгрии, Германию,
выступить в качестве посредника для урегулирования балканского кризиса. Та
отказалась.
"Нежелание Германии удержать Австро-Венгрию на том опасном пути, на
который она становилась, объяснялось нам тем, что берлинский кабинет не
считает себя вправе вступать в распрю между своею союзницею и Сербию", -
писал Сазонов. Остальные же державы, в том числе и Россия, не должны
вмешиваться, заявляли немцы. Сазонов обратился к сэру Эдварду Грею. Тот
согласился и предложил созвать в Лондоне совещание на уровне послов, но
германское правительство отказалось от участия в нем. Наконец, в ответ на
призыв Сербского правительства о помощи, Сазонов порекомендовал сербскому
премьеру, Пашичу, принять все австрийские условия, которые не посягали бы
на независимость Сербии.
Сербы, не менее своих русских покровителей желавшие избежать военного
столкновения, согласились на условия ультиматума, причем с такой
покорностью, что в Вене опешили. Граф Берхтольд пришел в отчаяние, не зная
что делать с документом, и двое суток - 26 и 27 июля - скрывал его. Когда
германский посол в Вене попросил показать ему ответ сербов, ему заявили,
что из-за большого объема канцелярской работы ему придется подождать.
Однако 28 июля Берхтольд и его коллеги приняли решение. Отвергнув
ответ сербского правительства, Австро-Венгрия объявила войну Сербии. В 5
часов утра 29 июля австро-венгерская артиллерия начала обстрел Белграда,
находящегося на противоположном берегу Дуная. Обстрел продолжался весь
день, несмотря на поднятые на крышах зданий белые флаги. Император Николай
II отдал приказ о мобилизации всех военных округов, прилегающих к
австро-венгерской границе.
Насколько велики будут масштабы войны, зависело от реакции со стороны
Германии. Несмотря на настойчивые требования генерального штаба начать
всеобщую мобилизацию, русский император разрешил предпринять лишь
частичную мобилизацию против Австрии. На всем протяжении границы с
Германией, проходившей в Польше и Восточной Пруссии, Царили мир и
спокойствие. По словам Палеолога, царь был уверен, что кайзер не желает
войны.
Как и следовало ожидать, в продолжение кризиса Германский император
неоднократно менял свои решения. Сначала он был уверен, что сверкающие
доспехами тевтоны могут попросту припугнуть трусливых славян. В октябре
1913 года, предвидя подобного рода ситуацию, в беседе с австрийским
канцлером Вильгельм заявил:
"Если его императорское величество кайзер Франц-Иосиф предъявит
какое-то требование, сербское правительство должно ему подчиниться. В
противном случае Белград следует подвергнуть бомбардировке и оккупации,
чтобы желание австрийского императора было удовлетворено. Будьте при этом
уверены, что я стою у вас за спиной и готов в любую минуту обнажить свой
меч".
Произнося эти слова, Вильгельм сжимал ладонью рукоять церемониального
меча. На Берхтольда это произвело впечатление. После убийства эрцгерцога
кайзер стал еще более воинственным. "Сейчас или никогда, - начертал он на
полях телеграммы, полученной из Вены. - Пора свести счеты с сербами, и чем
раньше, тем лучше". "Мы сможем рассчитывать на полнейшую поддержку со
стороны Германии, телеграфировал в Вену австрийский посол в Берлине граф
Сегени после беседы с кайзером. - Его императорское величество кайзер
заявил, что предпринять для выяснения отношений с Сербией. Каким бы ни
было решение Австрии, она может быть уверена, что Германия встанет на
сторону своего друга и союзника". Дав такого рода гарантию, Вильгельм с
легкой душой отправился в Киль, чтобы на борту яхты "Гогенцоллерн"
совершить плавание по норвежским фьердам.
Верный своей хвастливой натуре, кайзер просчитался. Он не угадал
реакцию трех своих основных противников. Сазонов докладывал: "В решимости
России воевать из-за сохранения своего положения на Балканах... в Берлине
не были твердо убеждены. К тому же ее не считали способной вести войну. О
боевой готовности Франции были тоже невысокого мнения, а возможность
увидеть Англию в лагере своих врагов не приходила решительно никому в
голову, несмотря на предостережения германского посла в Лондоне, князя
Лихновского, над которым в Берлинском министерстве иностранных дел
подшучивали, называя его снисходительно "добрым Лихновским"
В Берлине часто задумывались, насколько разумно предоставлять
Австро-Венгрии "карт бланш" отдавая в ее руки судьбы Германии. В конце мая
1914 года германский посол в Вене в письме домой выражал сомнение в том,
что "действительно целесообразно связывать себя столь тесными узами с
государством, которое трещит по всем швам".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175
Правда, что форма, - отмечал он позднее, - или прием германского
правительства, их обращения к нам - был груб, и мы этого не забудем!!"
Унижение, которому подверглась Россия во время боснийского кризиса,
было неслыханным. Сэр Артур Николсон, тогдашний британский посол в России,
писал: "В течение всей новейшей истории России... она еще не знала такого
позора. Хотя у России есть собственные внешние и внутренние проблемы и она
потерпела поражение в войне, никогда до сих пор не приходилось, без всяких
на то оснований, подчиняться диктату иностранной державы".
Не в силах позабыть своего срама, русские Государственные деятели,
генералы и сам царь твердо решили впредь не отступать перед опасностью. В
1909 году командующему Киевским военным округом было приказано держать
войска в 48-часовой готовности, чтобы отразить вторжение неприятеля со
стороны западной границы. Оставив свой пост министра иностранных дел, в
качестве посла Извольский отправился во Францию, где трудился день и ночь
над укреплением союза двух государств. В 1914 году, когда вспыхнул
конфликт, Александр Извольский хвастливо заявлял в Париже: "Это моя война!
Моя война!"
Николай II понял, что австрийский ультиматум - это новый вызов
России, которого он опасался. На сей раз на попятную идти было нельзя.
Правда в душе царь надеялся, что произойдет это не раньше, чем Россия
будет готовой к войне.
В 1911 году он подчеркнул это обстоятельство в беседе с новым послом
Болгарии Неклюдовым. "После паузы царь отступил назад, - вспоминал
Неклюдов, - и, пристально взглянув на меня, произнес: "Послушайте,
Неклюдов. Ни на минуту не забывайте, что мы не можем начать войну. Я не
желаю войны и сделаю все, что в моих силах, чтобы мой народ жил в мире. Но
в данный момент следует избегать всего, что может привести к войне. О
войне в ближайшие пять-шесть лет - по существу, до 1917 года - не может
быть и речи. Хотя, если будут затронуты жизненные интересы и честь России,
мы можем принять вызов в 1915 году, но не минутой раньше и ни при каких
обстоятельствах".
Сознавая, что Россия не готова к войне, император надеялся, что этот
новый кризис удасться преодолеть. Он дал указания Сазонову сделать все
возможное, чтобы выиграть время. Первою заботою Сазонова, по его словам,
было добиться отсрочки австрийского ультиматума в пользу сербов. Вена,
решившая во чтобы то не стало сокрушить Сербию, отказалась это сделать.
Тогда Сазонов попытался убедить союзницу Австро-Венгрии, Германию,
выступить в качестве посредника для урегулирования балканского кризиса. Та
отказалась.
"Нежелание Германии удержать Австро-Венгрию на том опасном пути, на
который она становилась, объяснялось нам тем, что берлинский кабинет не
считает себя вправе вступать в распрю между своею союзницею и Сербию", -
писал Сазонов. Остальные же державы, в том числе и Россия, не должны
вмешиваться, заявляли немцы. Сазонов обратился к сэру Эдварду Грею. Тот
согласился и предложил созвать в Лондоне совещание на уровне послов, но
германское правительство отказалось от участия в нем. Наконец, в ответ на
призыв Сербского правительства о помощи, Сазонов порекомендовал сербскому
премьеру, Пашичу, принять все австрийские условия, которые не посягали бы
на независимость Сербии.
Сербы, не менее своих русских покровителей желавшие избежать военного
столкновения, согласились на условия ультиматума, причем с такой
покорностью, что в Вене опешили. Граф Берхтольд пришел в отчаяние, не зная
что делать с документом, и двое суток - 26 и 27 июля - скрывал его. Когда
германский посол в Вене попросил показать ему ответ сербов, ему заявили,
что из-за большого объема канцелярской работы ему придется подождать.
Однако 28 июля Берхтольд и его коллеги приняли решение. Отвергнув
ответ сербского правительства, Австро-Венгрия объявила войну Сербии. В 5
часов утра 29 июля австро-венгерская артиллерия начала обстрел Белграда,
находящегося на противоположном берегу Дуная. Обстрел продолжался весь
день, несмотря на поднятые на крышах зданий белые флаги. Император Николай
II отдал приказ о мобилизации всех военных округов, прилегающих к
австро-венгерской границе.
Насколько велики будут масштабы войны, зависело от реакции со стороны
Германии. Несмотря на настойчивые требования генерального штаба начать
всеобщую мобилизацию, русский император разрешил предпринять лишь
частичную мобилизацию против Австрии. На всем протяжении границы с
Германией, проходившей в Польше и Восточной Пруссии, Царили мир и
спокойствие. По словам Палеолога, царь был уверен, что кайзер не желает
войны.
Как и следовало ожидать, в продолжение кризиса Германский император
неоднократно менял свои решения. Сначала он был уверен, что сверкающие
доспехами тевтоны могут попросту припугнуть трусливых славян. В октябре
1913 года, предвидя подобного рода ситуацию, в беседе с австрийским
канцлером Вильгельм заявил:
"Если его императорское величество кайзер Франц-Иосиф предъявит
какое-то требование, сербское правительство должно ему подчиниться. В
противном случае Белград следует подвергнуть бомбардировке и оккупации,
чтобы желание австрийского императора было удовлетворено. Будьте при этом
уверены, что я стою у вас за спиной и готов в любую минуту обнажить свой
меч".
Произнося эти слова, Вильгельм сжимал ладонью рукоять церемониального
меча. На Берхтольда это произвело впечатление. После убийства эрцгерцога
кайзер стал еще более воинственным. "Сейчас или никогда, - начертал он на
полях телеграммы, полученной из Вены. - Пора свести счеты с сербами, и чем
раньше, тем лучше". "Мы сможем рассчитывать на полнейшую поддержку со
стороны Германии, телеграфировал в Вену австрийский посол в Берлине граф
Сегени после беседы с кайзером. - Его императорское величество кайзер
заявил, что предпринять для выяснения отношений с Сербией. Каким бы ни
было решение Австрии, она может быть уверена, что Германия встанет на
сторону своего друга и союзника". Дав такого рода гарантию, Вильгельм с
легкой душой отправился в Киль, чтобы на борту яхты "Гогенцоллерн"
совершить плавание по норвежским фьердам.
Верный своей хвастливой натуре, кайзер просчитался. Он не угадал
реакцию трех своих основных противников. Сазонов докладывал: "В решимости
России воевать из-за сохранения своего положения на Балканах... в Берлине
не были твердо убеждены. К тому же ее не считали способной вести войну. О
боевой готовности Франции были тоже невысокого мнения, а возможность
увидеть Англию в лагере своих врагов не приходила решительно никому в
голову, несмотря на предостережения германского посла в Лондоне, князя
Лихновского, над которым в Берлинском министерстве иностранных дел
подшучивали, называя его снисходительно "добрым Лихновским"
В Берлине часто задумывались, насколько разумно предоставлять
Австро-Венгрии "карт бланш" отдавая в ее руки судьбы Германии. В конце мая
1914 года германский посол в Вене в письме домой выражал сомнение в том,
что "действительно целесообразно связывать себя столь тесными узами с
государством, которое трещит по всем швам".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175