Для Алексея Николаевича зима была порой веселья, домашнего тепла и
уюта. 18 января 1918 года он радостно сообщал Анне Вырубовой: "Сегодня 29
град. мороза, и сильный ветер, и солнце. Гуляли - ходил на лыжах по двору.
Вчера играл с Татьяной и Жиликом [Пьером Жильяром] французскую пьесу. Все
готовят еще другие комедии. Есть у нас хороших несколько солдат, с ними я
играю в караульном помещении в шашки... Пора идти к завтраку... Храни тебя
Господь. А."
Всю зиму наследник был здоров и весел. Несмотря на холодную погоду,
он ежедневно гулял с отцом, надев валенки, пальто и шапку. Часто их
сопровождали и великие княжны, облачавшиеся в серые шубки и меховые
шапочки. Пока государь быстрым походным шагом прогуливался из одного конца
двора в другой - дочери едва поспевали за отцом - Алексей Николаевич
заглядывал в сараи, подбирая ржавые гвозди и обрывки бечевки:
"Пригодятся", - объяснял он наставнику. После второго завтрака он ложился
на диван, а Жильяр в это время читал ему вслух. Потом снова выходил во
двор и гулял с отцом и сестрами. Вернувшись домой, государь занимался с
сыном историей. В четыре подавался чай. Затем, писала Анастасия Николаевна
Анне Вырубовой: "Сидим много на окнах и развлекаемся, глядя на гуляющих".
Для четырех великих княжон - сильных и здоровых девушек (зимой Ольге
исполнилось двадцать два года, Татьяне - двадцать, Марии - восемнадцать и
Анастасии - шестнадцать) - жизнь в губернаторском доме была сплошной
мукой. Чтобы как-то развлечь девочек, Жильяр и Гиббс ставили с ними сценки
из пьес. Скоро все захотели участвовать в домашних постановках. Николай
Александрович и Александра Федоровна тщательно составляли программы
спектаклей. В пьесе "Медведь" государь исполнял роль помещика Смирнова.
Алексей Николаевич соглашался на любую роль, какую ему предлагали, и,
приклеив бороду, произносил сиплым голосом нужные реплики. Только
лейб-медик Е.С.Боткин отказывался от активного участия в постановках:
дескать, зрители тоже необходимы. Несговорчивость доктора была наследнику
не по душе, и он решил уломать его. Однажды после обеда он подошел к
доктору и заявил: "Хочу поговорить с вами, Евгений Сергеевич". Взяв
доктора под руку, мальчик стал с ним прохаживаться взад-вперед,
втолковывая упрямцу, что никто лучше него не сумеет сыграть роль старого
деревенского доктора. Боткин не устоял перед таким аргументом и
согласился.
После обеда семья и ее приближенные собирались у огня, пили чай, кофе
или какао, чтобы согреться. Николай Александрович читал вслух, остальные
играли в тихие игры, великие княжны занимались рукоделием.
В Рождество узники особенно почувствовали свое единение. "Государыня
и Великие Княжны в течение долгого времени готовили по подарку для каждого
из нас и из прислуги, - вспоминал П.Жильяр. - Ее Величество раздала
несколько шерстяных жилетов, которые сама связала". Во время литургии, в
Рождество, дьякон, по приказанию священника Васильева, провозгласил за
молебном многолетие царской семье по старой формуле. Это вызвало бурю в
солдатской среде, пишет Н.А.Соколов. Священника едва не убили. Солдаты
постановили запретить царской семье посещать церковь. Это было тяжким
ударом для всех, особенно для государыни: теперь можно было молиться
только дома под наблюдением солдат. Надзор стал строже, начались
притеснения.
Однажды после того, как была установлена внутренняя охрана, вспоминал
один из стражей, "часов около II вечера я вышел в коридор и услышал вверху
необычайный шум... В этот день у Романовых был какой-то семейный праздник,
а обед у них затянулся до поздней ночи, - шум все усиливался, и вскоре по
лестнице сверху стала спускаться веселая компания, состоявшая из семьи
Романовых и их свиты, разодетая в праздничные наряды. Впереди шел Николай,
одетый в казачью форму с полковничьими погонами и черкесским кинжалом у
пояса. Вся компания прошла в комнату преподавателя Гиббеса, где и
повеселилась до 2 часов ночи". Утром охранник доложил об этом товарищам.
Солдаты зашумели: "Их надо обыскать. У них есть оружие". Кобылинский
подошел к Николаю Александровичу и изъял у него кинжал.
После этого эпизода произошел другой. По мере большевизации
Тобольска, солдаты 2-го полка становились все более враждебно настроенными
к царской семье. Они выбрали солдатский комитет, то и дело вступавший в
конфликт с полковником Кобылинским. Вскоре 100 голосами против 85 комитет
постановил, чтобы офицеры, в том числе и царь, сняли погоны. Сначала
Николай Александрович отказался повиноваться. Полковничьи погоны он
получил от отца, императора Александра III, и никогда не присваивал себе
более высокого чина, даже будучи верховным главнокомандующим Русской
армией. Кобылинский долго боролся с солдатами, пишет Соколов, "грозя им и
английским королем, и германским императором". Солдаты стояли на своем и
угрожали Государю насилием. Пьер Жильяр писал: "После обедни генерал
Татищев и князь Долгоруков приблизились к императору и просили его снять
погоны, чтобы избегнуть наглой демонстрации со стороны солдат. Император,
по-видимому, возмущен, но затем, обменявшись взглядами и несколькими
словами с императрицею, он овладел собою и соглашается снять погоны, ради
благополучия своих близких... Император надел кавказскую черкеску, которая
всегда носится без погон. Что касается Алексея Николаевича, то он спрятал
свои погоны под башлык".
Преданный царской семье Кобылинский более не в силах был терпеть.
Давая впоследствии показания Н.А.Соколову, он рассказывал: "Нервы были
натянуты до последней крайности... Я не выдержал. Я понял, что больше нет
у меня власти, и почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в дом и
попросил Теглеву [няню] доложить царю, что мне нужно его видеть. Государь
принял меня в ее комнате. Я сказал ему: "Ваше величество, власть
выскользает из моих рук... Я не могу больше быть вам полезным. Если вы мне
разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не
могу". Государь обнял меня одной рукой... Он сказал мне: "Евгений
Степанович, от себя, жены и детей я вас прошу остаться. Вы видите, мы все
терпим. Надо и вам потерпеть". Потом он обнял меня, и мы поцеловались. Я
остался и решил терпеть." Решение Кобылинского оказалось наруку государю,
поскольку 8 февраля 1918 года солдатский комитет постановил, что Панкратов
и Никольский должны убраться восвояси. Одновременно большевистское
правительство начало демобилизацию русской армии. Жильяр записал в своем
дневнике: "Среда, 13 февраля. Император сообщил мне, что, вследствии
демобилизации армии, многие возрасты отпущены. Все старые солдаты (лучшие)
должны нас покинуть. У Императора очень озабоченный вид вследствие этой
перспективы, так как смена может иметь для нас неприятные последствия".
Два дня спустя он отметил: "Некоторые солдаты уже уехали. Они приходили
тайком проститься с Государем и Царскою Семьею".
Попытка царской семьи попрощаться с солдатами 4-го лейб-гвардии
Стрелкового полка дорого ей обошлась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175