Ницше был растаскан по частям, всем пригодился, каждому для
своих домашних целей. Оказалось вдруг, что Ницше, который так и умер, думая,
что он никому не нужен и одиноким остается на высокой горе, что Ницше очень
нужен даже для освежения и оживления марксизма. С одной стороны у нас
зашевелились целые стада ницшеанцев-индивидуалистов, а с другой стороны
Луначарский приготовил винегрет из Маркса, Авенариуса и Ницше, который
многим пришелся по вкусу, показался пикантным. Бедный Ницше и бедная русская
мысль! Каких, только блюд не подают голодной русской интеллигенции, и все
она приемлет, всем питается, в надежде, что будет побеждено зло самодержавия
и будет освобожден народ. Боюсь, что и самые метафизические и самые
мистические учения будут у нас также приспособлены для домашнего
употребления. А зло русской жизни, зло деспотизма и рабства не будет этим
побеждено, так как оно не побеждается искаженным усвоением разных крайних
учений. И Авенариус, и Ницше, да и сам Маркс, очень мало нам помогут в
борьбе с нашим вековечным злом, исказившим нашу природу и сделавшим нас
столь невосприимчивыми к объективной истине. Интересы теоретической мысли у
нас были принижены, но самая практическая борьба со злом всегда принимала
характер исповедания отвлеченных теоретических учений. Истинной у нас
называлась та философия, которая помогала бороться с самодержавием во имя
социализма, а существенной стороной самой борьбы признавалось обязательное
исповедание такой "истинной" философии.
Те же психологические особенности русской интеллигенции привели к тому,
то она просмотрела оригинальную русскую философию, равно как и философское
содержание великой русской литературы. Мыслитель такого калибра, как
Чаадаев, совсем не был замечен и не был понят даже теми, которые о нем
упоминали. Казалось, были все основания к тому, чтобы Вл. Соловьева признать
нашим национальным философом, чтобы около него создать национальную
философскую традицию. Ведь не может же создаться эта традиция вокруг
Когена[9], Виндельбанд[т]а[10] или другого
какого-нибудь немца, чуждого русской душе. Соловьевым могла бы гордиться
философия любой европейской страны. Но русская интеллигенция Вл. Соловьева
не читала и не знала, не признала его своим. Философия Соловьева глубока и
оригинальна, но она не обосновывает социализма, она чужда и народничеству и
марксизму, не может быть удобно превращена в орудие борьбы с самодержавием и
потому не давала интеллигенции подходящего "мировоззрения", оказалась
чуждой, более далекой, чем "марксист" Авенариус, "народник" Ог.
Конт[11] и др. иностранцы. Величайшим русским метафизиком был,
конечно, Достоевский, но его метафизика была совсем не по плечу широким
слоям русской интеллигенции, он подозревался во всякого рода
"реакционностях", да и действительно давал к тому повод. С грустью нужно
сказать, что метафизический дух великих русских писателей и не почуяла себе
родным русская интеллигенция, настроенная позитивно. И остается открытым,
кто национальнее, писатели эти или интеллигентский мир в своем
господствующем сознании. Интеллигенция и Л. Толстого не признала настоящим
образом своим, но примирялась с ним за его народничество и одно время
подверглась духовному влиянию толстовства. В толстовстве была все та же
вражда к высшей философии, к творчеству, признание греховности этой роскоши.
Особенно печальным представляется мне упорное нежелание русской
интеллигенции познакомиться с зачатками русской философии. А русская
философия не исчерпывается таким блестящим явлением, как Вл. Соловьев.
Зачатки новой философии, преодолевающие европейский рационализм на почве
высшего сознания, можно найти уже у Хомякова. В стороне стоит довольно
крупная фигура Чичерина, у которого многому можно было бы поучиться. Потом
Козлов[12], кн. С. Трубецкой[13], Лопатин, Н.
Лосский[14], наконец, мало известный В. Несмелов[15]
-- самое глубокое явление, порожденное оторванной и далекой интеллигентскому
сердцу почвой духовных академий. В русской философии есть, конечно, много
оттенков, но есть и что-то общее, что-то своеобразное, образование какой-то
новой философской традиции, отличной от господствующих традиций современной
европейской философии. Русская философия в основной своей тенденции
продолжает великие философские традиции прошлого, греческие и германские, в
ней жив еще дух Платона и дух классического германского идеализма. Но
германский идеализм остановился на стадии крайней отвлеченности и крайнего
рационализма, завершенного Гегелем. Русские философы, начиная с Хомякова,
дали острую критику отвлеченного идеализма и рационализма Гегеля и
переходили не к эмпиризму, не к неокритицизму, а к конкретному идеализму, к
онтологическому реализму, к мистическому восполнению разума европейской
философии, потерявшего живое бытие. И в этом нельзя не видеть творческих
задатков нового пути для философии. Русская философия таит в себе
религиозный интерес и примиряет знание и веру. Русская философия не давала
до сих пор "мировоззрения" в том смысле, какой только и интересен для
русской интеллигенции, в кружковом смысле. К социализму философия эта
прямого отношения не имеет, хотя кн. С. Трубецкой и называет свое учение о
соборности сознания метафизическим социализмом; политикой философия эта в
прямом смысле слова не интересуется, хотя у лучших ее представителей и была
скрыта религиозная жажда царства Божьего на земле. Но в русской философии
есть черты, роднящие ее с русской интеллигенцией, -- жажда целостного
миросозерцания, органического слияния истины и добра, знания и веры. Вражду
к отвлеченному рационализму можно найти даже у академически-настроенных
русских философов. И я думаю, что конкретный идеализм, связанный с
реалистическим отношением к бытию, мог бы стать основой нашего национального
философского творчества и мог бы создать национальную философскую
традицию[iii] , в которой мы так нуждаемся. Быстросменному
увлечению модными; европейскими учениями должна быть противопоставлена
традиция, традиция же должна быть и универсальной, и национальной, -- тогда
лишь она плодотворна для культуры. В философии Вл. Соловьева и родственных
ему по духу русских философов живет универсальная традиция, общеевропейская
и общечеловеческая, но некоторые тенденции этой философии могли бы создать и
традицию национальную. Это привело бы не к игнорированию и не к искажению
всех значительных явлений европейской мысли, игнорируемых и искажаемых нашей
космополитически-настроенной интеллигенцией, а к более глубокому и
критическому проникновению в сущность этих явлений. Нам нужна не кружковая
отсебятина, а серьезная философская культура, универсальная и вместе с тем
национальная. Право же, Вл. Соловьев и кн. С. Трубецкой -- лучшие европейцы,
чем гг. Богданов и Луначарский; они были носителями мирового философского
духа и вместе с тем национальными философами, так как заложили основы
философии конкретного идеализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
своих домашних целей. Оказалось вдруг, что Ницше, который так и умер, думая,
что он никому не нужен и одиноким остается на высокой горе, что Ницше очень
нужен даже для освежения и оживления марксизма. С одной стороны у нас
зашевелились целые стада ницшеанцев-индивидуалистов, а с другой стороны
Луначарский приготовил винегрет из Маркса, Авенариуса и Ницше, который
многим пришелся по вкусу, показался пикантным. Бедный Ницше и бедная русская
мысль! Каких, только блюд не подают голодной русской интеллигенции, и все
она приемлет, всем питается, в надежде, что будет побеждено зло самодержавия
и будет освобожден народ. Боюсь, что и самые метафизические и самые
мистические учения будут у нас также приспособлены для домашнего
употребления. А зло русской жизни, зло деспотизма и рабства не будет этим
побеждено, так как оно не побеждается искаженным усвоением разных крайних
учений. И Авенариус, и Ницше, да и сам Маркс, очень мало нам помогут в
борьбе с нашим вековечным злом, исказившим нашу природу и сделавшим нас
столь невосприимчивыми к объективной истине. Интересы теоретической мысли у
нас были принижены, но самая практическая борьба со злом всегда принимала
характер исповедания отвлеченных теоретических учений. Истинной у нас
называлась та философия, которая помогала бороться с самодержавием во имя
социализма, а существенной стороной самой борьбы признавалось обязательное
исповедание такой "истинной" философии.
Те же психологические особенности русской интеллигенции привели к тому,
то она просмотрела оригинальную русскую философию, равно как и философское
содержание великой русской литературы. Мыслитель такого калибра, как
Чаадаев, совсем не был замечен и не был понят даже теми, которые о нем
упоминали. Казалось, были все основания к тому, чтобы Вл. Соловьева признать
нашим национальным философом, чтобы около него создать национальную
философскую традицию. Ведь не может же создаться эта традиция вокруг
Когена[9], Виндельбанд[т]а[10] или другого
какого-нибудь немца, чуждого русской душе. Соловьевым могла бы гордиться
философия любой европейской страны. Но русская интеллигенция Вл. Соловьева
не читала и не знала, не признала его своим. Философия Соловьева глубока и
оригинальна, но она не обосновывает социализма, она чужда и народничеству и
марксизму, не может быть удобно превращена в орудие борьбы с самодержавием и
потому не давала интеллигенции подходящего "мировоззрения", оказалась
чуждой, более далекой, чем "марксист" Авенариус, "народник" Ог.
Конт[11] и др. иностранцы. Величайшим русским метафизиком был,
конечно, Достоевский, но его метафизика была совсем не по плечу широким
слоям русской интеллигенции, он подозревался во всякого рода
"реакционностях", да и действительно давал к тому повод. С грустью нужно
сказать, что метафизический дух великих русских писателей и не почуяла себе
родным русская интеллигенция, настроенная позитивно. И остается открытым,
кто национальнее, писатели эти или интеллигентский мир в своем
господствующем сознании. Интеллигенция и Л. Толстого не признала настоящим
образом своим, но примирялась с ним за его народничество и одно время
подверглась духовному влиянию толстовства. В толстовстве была все та же
вражда к высшей философии, к творчеству, признание греховности этой роскоши.
Особенно печальным представляется мне упорное нежелание русской
интеллигенции познакомиться с зачатками русской философии. А русская
философия не исчерпывается таким блестящим явлением, как Вл. Соловьев.
Зачатки новой философии, преодолевающие европейский рационализм на почве
высшего сознания, можно найти уже у Хомякова. В стороне стоит довольно
крупная фигура Чичерина, у которого многому можно было бы поучиться. Потом
Козлов[12], кн. С. Трубецкой[13], Лопатин, Н.
Лосский[14], наконец, мало известный В. Несмелов[15]
-- самое глубокое явление, порожденное оторванной и далекой интеллигентскому
сердцу почвой духовных академий. В русской философии есть, конечно, много
оттенков, но есть и что-то общее, что-то своеобразное, образование какой-то
новой философской традиции, отличной от господствующих традиций современной
европейской философии. Русская философия в основной своей тенденции
продолжает великие философские традиции прошлого, греческие и германские, в
ней жив еще дух Платона и дух классического германского идеализма. Но
германский идеализм остановился на стадии крайней отвлеченности и крайнего
рационализма, завершенного Гегелем. Русские философы, начиная с Хомякова,
дали острую критику отвлеченного идеализма и рационализма Гегеля и
переходили не к эмпиризму, не к неокритицизму, а к конкретному идеализму, к
онтологическому реализму, к мистическому восполнению разума европейской
философии, потерявшего живое бытие. И в этом нельзя не видеть творческих
задатков нового пути для философии. Русская философия таит в себе
религиозный интерес и примиряет знание и веру. Русская философия не давала
до сих пор "мировоззрения" в том смысле, какой только и интересен для
русской интеллигенции, в кружковом смысле. К социализму философия эта
прямого отношения не имеет, хотя кн. С. Трубецкой и называет свое учение о
соборности сознания метафизическим социализмом; политикой философия эта в
прямом смысле слова не интересуется, хотя у лучших ее представителей и была
скрыта религиозная жажда царства Божьего на земле. Но в русской философии
есть черты, роднящие ее с русской интеллигенцией, -- жажда целостного
миросозерцания, органического слияния истины и добра, знания и веры. Вражду
к отвлеченному рационализму можно найти даже у академически-настроенных
русских философов. И я думаю, что конкретный идеализм, связанный с
реалистическим отношением к бытию, мог бы стать основой нашего национального
философского творчества и мог бы создать национальную философскую
традицию[iii] , в которой мы так нуждаемся. Быстросменному
увлечению модными; европейскими учениями должна быть противопоставлена
традиция, традиция же должна быть и универсальной, и национальной, -- тогда
лишь она плодотворна для культуры. В философии Вл. Соловьева и родственных
ему по духу русских философов живет универсальная традиция, общеевропейская
и общечеловеческая, но некоторые тенденции этой философии могли бы создать и
традицию национальную. Это привело бы не к игнорированию и не к искажению
всех значительных явлений европейской мысли, игнорируемых и искажаемых нашей
космополитически-настроенной интеллигенцией, а к более глубокому и
критическому проникновению в сущность этих явлений. Нам нужна не кружковая
отсебятина, а серьезная философская культура, универсальная и вместе с тем
национальная. Право же, Вл. Соловьев и кн. С. Трубецкой -- лучшие европейцы,
чем гг. Богданов и Луначарский; они были носителями мирового философского
духа и вместе с тем национальными философами, так как заложили основы
философии конкретного идеализма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62