Казалось бы, эти люди могли
воплотить в своих свободных организациях хоть часть тех идеалов, к которым
они стремились. Но вместо этого мы видим только рабское подражание уродливым
порядкам, характеризующим государственную жизнь России.
Возьмем хотя бы ту же социал-демократическую партию. На втором
очередном съезде ее, как было уже упомянуто, был выработан устав партии.
Значение устава для частного союза соответствует значению конституции для
государства. Тот или другой устав как бы определяет республиканский или
монархический строй партии, он придает аристократический или демократический
характер ее центральным учреждениям и устанавливает права отдельных членов
по отношению ко всей партии. Можно было бы думать, что устав партии,
состоящей из убежденных республиканцев, обеспечивает ее членам хоть
минимальные гарантии свободы личности и правового строя. Но, по-видимому,
свободное самоопределение личности и республиканский строй для
представителей нашей интеллигенции есть мелочь, которая не заслуживает
внимания; по крайней мере, она не заслуживает внимания тогда, когда
требуется не провозглашение этих принципов в программах, а осуществление в
повседневной жизни. В принятом на съезде уставе социал-демократической
партии менее всего осуществлялись какие бы то ни было свободные учреждения.
Вот как охарактеризовал этот устав Мартов, лидер группы членов съезда,
оставшихся в меньшинстве: "вместе с большинством старой редакции (газеты
"Искра") я думал, что съезд положит конец "осадному положению" внутри партии
и введет в ней нормальный порядок. В действительности осадное положение с
исключительными законами против отдельных групп продолжено и даже
обострено"[xxvii] . Но эта характеристика нисколько не смутила
руководителя большинства Ленина, настоявшего на принятии устава с осадным
положением. "Меня нисколько не пугают, -- сказал он, -- страшные слова об
"осадном положении", об "исключительных законах" против отдельных лиц и
групп и т. п. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только
можем, мы обязаны создавать "осадное положение", и весь наш устав партии,
весь наш утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как
"осадное положение" для столь многочисленных источников политической
расплывчатости. Против расплывчатости именно и нужны особые, хотя бы и
исключительные законы, и сделанный съездом шаг правильно наметил
политическое направление, создав прочный базис для таких законов и таких
мер"[xxviii] . Но если партия, состоящая из интеллигентных
республиканцев, не может обходиться у нас без осадного положения и
исключительных законов, то становится понятным, почему Россия до сих пор еще
управляется при помощи чрезвычайной охраны и военного положения.
Для характеристики правовых понятий, господствующих среди нашей
радикальной интеллигенции, надо указать на то, что устав с "осадным
положением в партии" был принят большинством всего двух голосов. Таким
образом, был нарушен основной правовой принцип, что уставы обществ, как и
конституции, утверждаются на особых основаниях квалифицированным
большинством. Руководитель большинства на съезде не пошел на компромисс даже
тогда, когда для всех стало ясно, что принятие устава с осадным положением
приведет к расколу в партии, почему создавшееся положение безусловно
обязывало к компромиссу. В результате действительно возник раскол между
"большевиками" и "меньшевиками". Но интереснее всего то, что принятый устав
партии, который послужил причиной раскола, оказался совершенно негодным на
практике. Поэтому менее чем через два года -- в 1905 году, -- на так
называемом третьем очередном съезде, состоявшем из одних "большевиков"
("меньшевики" уклонились от участии в нем, заявив протест против самого
способа представительства на нем), устав 1903 года был отменен, а вместо
него был выработан новый партийный устав, приемлемый и для меньшевиков.
Однако это уже не привело к объединению партии. Разойдясь первоначально по
вопросам организационным, "меньшевики" и "большевики" довели затем свою
вражду до крайних пределов, распространив ее на все вопросы тактики. Здесь
уже начали действовать социально психологические законы, приводящие к тому,
что раз возникшие рознь и противоречия между людьми в силу присущих им
внутренних свойств постоянно углубляются и расширяются. Правда, лица с
сильно развитым сознанием должного в правовом отношении могут подавить эти
социально психологические эмоции и не дать им развиться. Но на это способны
только те люди, которые вполне отчетливо сознают, что всякая организация и
вообще всякая общественная жизнь основана на компромиссе. Наша
интеллигенция, конечно, на это неспособна, так как она еще не настолько
выработала свое правовое сознание, чтобы открыто признавать необходимость
компромиссов; у нас, у людей принципиальных, последние всегда носят скрытый
характер и основываются исключительно на личных отношениях.
Вера во всемогущество уставов и в силу принудительных правил нисколько
не является чертой, свойственной лишь одним русским социал-демократам. В ней
сказались язвы всей нашей интеллигенции. Во всех наших партиях отсутствует
истинно живое и деятельное правосознание. Мы могли бы привести аналогичные
примеры из жизни другой нашей социалистической партии, социалистов
революционеров, или наших либеральных организаций, например, "Союза
освобождения", но, к сожалению, должны отказаться от этого громоздкого
аппарата фактов. Обратим внимание лишь на одну в высшей степени характерную
черту наших партийных организаций. Нигде не говорят так много о партийной
дисциплине, как у нас; во всех партиях, на всех съездах ведутся нескончаемые
рассуждения о требованиях, предписываемых дисциплиной. Конечно, многие
склонны объяснять это тем, что открытые организации для нас дело новое, и в
таком объяснении есть доля истины. Но это не вся и не главная истина.
Наиболее существенная причина этого явления заключается в том, что нашей
интеллигенции чужды те правовые убеждения, которые дисциплинировали бы ее
внутренне. Мы нуждаемся в дисциплине внешней именно потому, что у нас нет
внутренней дисциплины. Тут опять мы воспринимаем право не как правовое
убеждение, а как принудительное правило. И это еще раз свидетельствует о
низком уровне нашего правосознания.
VI
Характеризуя правосознание русской интеллигенции, мы рассмотрели ее
отношение к двум основным видам права -- к правам личности и к объективному
правопорядку. В частности, мы попытались определить, как это правосознание
отражается на решении вопросов организационных, т. е. основных вопросов
конституционного права в широком смысле. На примере наших интеллигентских
организаций мы старались выяснить, насколько наша интеллигенция способна
участвовать в правовой реорганизации государства, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
воплотить в своих свободных организациях хоть часть тех идеалов, к которым
они стремились. Но вместо этого мы видим только рабское подражание уродливым
порядкам, характеризующим государственную жизнь России.
Возьмем хотя бы ту же социал-демократическую партию. На втором
очередном съезде ее, как было уже упомянуто, был выработан устав партии.
Значение устава для частного союза соответствует значению конституции для
государства. Тот или другой устав как бы определяет республиканский или
монархический строй партии, он придает аристократический или демократический
характер ее центральным учреждениям и устанавливает права отдельных членов
по отношению ко всей партии. Можно было бы думать, что устав партии,
состоящей из убежденных республиканцев, обеспечивает ее членам хоть
минимальные гарантии свободы личности и правового строя. Но, по-видимому,
свободное самоопределение личности и республиканский строй для
представителей нашей интеллигенции есть мелочь, которая не заслуживает
внимания; по крайней мере, она не заслуживает внимания тогда, когда
требуется не провозглашение этих принципов в программах, а осуществление в
повседневной жизни. В принятом на съезде уставе социал-демократической
партии менее всего осуществлялись какие бы то ни было свободные учреждения.
Вот как охарактеризовал этот устав Мартов, лидер группы членов съезда,
оставшихся в меньшинстве: "вместе с большинством старой редакции (газеты
"Искра") я думал, что съезд положит конец "осадному положению" внутри партии
и введет в ней нормальный порядок. В действительности осадное положение с
исключительными законами против отдельных групп продолжено и даже
обострено"[xxvii] . Но эта характеристика нисколько не смутила
руководителя большинства Ленина, настоявшего на принятии устава с осадным
положением. "Меня нисколько не пугают, -- сказал он, -- страшные слова об
"осадном положении", об "исключительных законах" против отдельных лиц и
групп и т. п. По отношению к неустойчивым и шатким элементам мы не только
можем, мы обязаны создавать "осадное положение", и весь наш устав партии,
весь наш утвержденный отныне съездом централизм есть не что иное, как
"осадное положение" для столь многочисленных источников политической
расплывчатости. Против расплывчатости именно и нужны особые, хотя бы и
исключительные законы, и сделанный съездом шаг правильно наметил
политическое направление, создав прочный базис для таких законов и таких
мер"[xxviii] . Но если партия, состоящая из интеллигентных
республиканцев, не может обходиться у нас без осадного положения и
исключительных законов, то становится понятным, почему Россия до сих пор еще
управляется при помощи чрезвычайной охраны и военного положения.
Для характеристики правовых понятий, господствующих среди нашей
радикальной интеллигенции, надо указать на то, что устав с "осадным
положением в партии" был принят большинством всего двух голосов. Таким
образом, был нарушен основной правовой принцип, что уставы обществ, как и
конституции, утверждаются на особых основаниях квалифицированным
большинством. Руководитель большинства на съезде не пошел на компромисс даже
тогда, когда для всех стало ясно, что принятие устава с осадным положением
приведет к расколу в партии, почему создавшееся положение безусловно
обязывало к компромиссу. В результате действительно возник раскол между
"большевиками" и "меньшевиками". Но интереснее всего то, что принятый устав
партии, который послужил причиной раскола, оказался совершенно негодным на
практике. Поэтому менее чем через два года -- в 1905 году, -- на так
называемом третьем очередном съезде, состоявшем из одних "большевиков"
("меньшевики" уклонились от участии в нем, заявив протест против самого
способа представительства на нем), устав 1903 года был отменен, а вместо
него был выработан новый партийный устав, приемлемый и для меньшевиков.
Однако это уже не привело к объединению партии. Разойдясь первоначально по
вопросам организационным, "меньшевики" и "большевики" довели затем свою
вражду до крайних пределов, распространив ее на все вопросы тактики. Здесь
уже начали действовать социально психологические законы, приводящие к тому,
что раз возникшие рознь и противоречия между людьми в силу присущих им
внутренних свойств постоянно углубляются и расширяются. Правда, лица с
сильно развитым сознанием должного в правовом отношении могут подавить эти
социально психологические эмоции и не дать им развиться. Но на это способны
только те люди, которые вполне отчетливо сознают, что всякая организация и
вообще всякая общественная жизнь основана на компромиссе. Наша
интеллигенция, конечно, на это неспособна, так как она еще не настолько
выработала свое правовое сознание, чтобы открыто признавать необходимость
компромиссов; у нас, у людей принципиальных, последние всегда носят скрытый
характер и основываются исключительно на личных отношениях.
Вера во всемогущество уставов и в силу принудительных правил нисколько
не является чертой, свойственной лишь одним русским социал-демократам. В ней
сказались язвы всей нашей интеллигенции. Во всех наших партиях отсутствует
истинно живое и деятельное правосознание. Мы могли бы привести аналогичные
примеры из жизни другой нашей социалистической партии, социалистов
революционеров, или наших либеральных организаций, например, "Союза
освобождения", но, к сожалению, должны отказаться от этого громоздкого
аппарата фактов. Обратим внимание лишь на одну в высшей степени характерную
черту наших партийных организаций. Нигде не говорят так много о партийной
дисциплине, как у нас; во всех партиях, на всех съездах ведутся нескончаемые
рассуждения о требованиях, предписываемых дисциплиной. Конечно, многие
склонны объяснять это тем, что открытые организации для нас дело новое, и в
таком объяснении есть доля истины. Но это не вся и не главная истина.
Наиболее существенная причина этого явления заключается в том, что нашей
интеллигенции чужды те правовые убеждения, которые дисциплинировали бы ее
внутренне. Мы нуждаемся в дисциплине внешней именно потому, что у нас нет
внутренней дисциплины. Тут опять мы воспринимаем право не как правовое
убеждение, а как принудительное правило. И это еще раз свидетельствует о
низком уровне нашего правосознания.
VI
Характеризуя правосознание русской интеллигенции, мы рассмотрели ее
отношение к двум основным видам права -- к правам личности и к объективному
правопорядку. В частности, мы попытались определить, как это правосознание
отражается на решении вопросов организационных, т. е. основных вопросов
конституционного права в широком смысле. На примере наших интеллигентских
организаций мы старались выяснить, насколько наша интеллигенция способна
участвовать в правовой реорганизации государства, т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62